— Никит, я всё записала на телефон, — мой голос звучал глухо в предрассветной тишине.
— Хочешь послушать, как твоя мама собирается сдавать дом сыну своей лучшей подруги?
Мы сидели на кухне нашего маленького дома. За окном только-только начинало сереть небо. Всю ночь я не сомкнула глаз — то прислушивалась к тихому дыханию мужа, то выходила на крыльцо, глядя на тёмные очертания двух домов, таких разных и таких похожих одновременно.
Дорогие друзья, это финал рассказа, первая часть опубликована здесь:
— Маша, о чём ты? — Никита протёр заспанные глаза. — Сейчас пять утра...
— Самое время для правды, — я поставила перед ним чашку с кофе. — Знаешь, я ведь сначала не поверила своим ушам. Думала — показалось.
Дрожащими пальцами включила запись. Голоса Зинаиды и её сына, обсуждающих свой план, разорвали утреннюю тишину. С каждой секундой лицо Никиты становилось всё бледнее.
— "Медный купорос в грунт..." — повторил он эхом. — "Через неделю следов не останется..." Боже, Маш... Но мама... Она бы никогда...
— Твоя мама, — я села напротив, глядя ему в глаза, — просто слишком доверяла своей подруге. Знаешь, что самое страшное? Что Зинаида использовала память о твоём отце. Специально давила на больное.
Никита вскочил, заметался по маленькой кухне: — Я сейчас же пойду к ней! Пусть всё объяснит!
— Подожди, — я удержала его за руку. — Давай подумаем. Вчера ты просил меня признаться в том, чего я не делала. А теперь что? Побежишь обвинять мать в том, чего не делала она?
— Но она поверила им! Даже не усомнилась...
— А ты? — я горько усмехнулась. — Ты тоже не усомнился. Знаешь, я ведь вчера утром собиралась устроить праздничный ужин. Купила твоё любимое вино, хотела свечи зажечь...
— Какой ещё ужин? — он остановился посреди кухни, растерянно глядя на меня.
Я достала из кармана халата тест на беременность. Положила перед ним на стол. Две полоски в утреннем свете казались особенно яркими.
— Господи... — он рухнул на стул. — Маша... Почему ты молчала?
— А когда было говорить? — я отвернулась к окну, пряча слёзы. — Когда твоя мать обвиняла меня в вандализме? Или когда ты предлагал соврать, лишь бы не потерять крышу над головой? Знаешь, что я подумала, когда увидела эти полоски? "Как здорово, что у малыша будет свой сад, где можно играть..."
За окном совсем рассвело. Первые солнечные лучи окрасили верхушки деревьев в золото. Где-то далеко загудела электричка — первая утренняя. Сколько раз я просыпалась под этот гудок, думая, что впереди целая жизнь в этом доме...
— Что будем делать? — тихо спросил Никита, подходя сзади и обнимая меня за плечи.
— Для начала — поговорим с твоей мамой. Только на этот раз — все вместе. И знаешь что? — я повернулась к нему. — Давай не будем её обвинять. Ей и так досталось — потерять мужа, а теперь узнать, что лучшая подруга...
Никита кивнул: — Знаешь, а ведь они с папой тоже тут начинали. В маленьком доме жили, пока большой строили. Мама рассказывала — папа всё приговаривал: "Ничего, Галя, вот будет у нас сад, детей нарожаем..."
— А вишню они когда посадили?
— В день, когда узнали, что у них будет ребенок, то есть я — он грустно улыбнулся. — Папа сказал — пусть растёт вместе с сыном.
К дому свекрови мы шли медленно, по усыпанной листьями дорожке. Октябрьское солнце уже поднялось, раскрашивая всё вокруг в яркие осенние цвета.
Галина Петровна открыла не сразу. Стояла на пороге в накинутом на плечи халате, смотрела настороженно: — Что случилось? Ещё так рано...
— Мам, нам надо поговорить, — Никита был непривычно серьёзен. — О вишне. И о Зинаиде.
— Проходите, — она посторонилась, пропуская нас в дом. — Чай будете?
— Галина Петровна, — я достала телефон. — Сначала послушайте.
Запись мы включили прямо в прихожей. С каждым словом лицо свекрови становилось всё белее. Она схватилась за дверной косяк: — Этого не может быть... Зина бы никогда... Мы же с ней...
— Присядьте, — я осторожно повела её к дивану. — Вот, послушайте ещё раз. Особенно про медный купорос.
Когда запись закончилась во второй раз, Галина Петровна сидела неподвижно, глядя в одну точку. Потом вдруг заплакала — тихо, по-старушечьи: — А ведь Коля меня предупреждал. "Не нравится мне твоя Зинка, — говорил. — Глаза у неё завистливые..."
— Мам...
— Подожди, — она подняла руку. — Дай договорить. Коля так любил эту вишню. Каждую весну ждал, когда зацветёт. "Смотри, — говорил, — как невеста в фате..." А когда болел в последний раз, всё просил меня к окну подвести — на цветение посмотреть. И знаете, что сказал? "Ты, Галя, как эта вишня — с годами всё краше..."
Я почувствовала, как злость отступает, сменяясь чем-то похожим на жалость. Передо мной сидела не грозная свекровь, а просто одинокая женщина, которая боялась потерять ещё одну память о любимом человеке.
— Галина Петровна, — я осторожно присела рядом. — Я понимаю, как вам дорога память о муже. Но неужели вы думаете, что я могла...
— Прости, — она вдруг схватила меня за руку. — Прости дуру старую! Я же видела, как ты за садом ухаживаешь. Как цветы любишь... А тут Зина говорит — видела тебя с какой-то бутылкой... И так мне страшно стало, что ещё одну память о Коле потеряю... — она перевела взгляд на сына. — И тебя, Никитушка, прости. Чуть семью вашу не разрушила...
— Мам, — Никита опустился перед ней на колени. — Ты же сама нас сюда позвала. Сама говорила — живите, обживайтесь...
— Да разве ж я вас гнать хотела? — она всхлипнула. — Просто припугнуть думала, чтоб призналась... А Зинка, значит... — лицо её вдруг стало жёстким. — Ну, я ей устрою! Чтоб её Витька тут жил? Да никогда!
— Не надо никому ничего устраивать, — я встала. — Мы уезжаем.
— Как уезжаете? — свекровь растерянно переводила взгляд с меня на сына. — Куда?
— В город, — я машинально положила руку на живот.
Галина Петровна проследила за этим жестом, охнула: — Маша... Ты что, беременна?
Я кивнула: — Да. И знаете, ваш дом — прекрасное место для дачи. Но жить постоянно так далеко от города, от больниц, от будущего садика... Это неразумно.
В комнате повисла тишина. Было слышно, как тикают старые часы — те самые, которые когда-то Николай Иванович привёз из командировки.
— Срок какой? — тихо спросила свекровь.
— Шестая неделя.
— И ты молчала... — она покачала головой. — А я тут со своей вишней...
— Мам, мы не насовсем уезжаем, — Никита обнял мать за плечи. — Будем приезжать на выходные, праздники. Просто... нам нужно своё пространство. Понимаешь?
Она медленно кивнула: — Понимаю. Только не говорите, что из-за меня уезжаете...
— Нет, — я покачала головой. — Из-за себя. Из-за ребёнка. И... из-за вишни. Знаете, есть такая примета: нельзя жить там, где завидуют твоему счастью.
— А я-то думала, Зина мне замену ищет... — горько усмехнулась Галина Петровна. — Всё про какого-то писателя говорила, что квартиру ищет за городом. А она, значит, сыночка пристроить хотела...
— Писателя? — я переглянулась с Никитой. — А что за писатель?
— Да есть тут один... Борис Александрович. В правлении садового товарищества его встретила. Говорит, роман исторический пишет, ищет тихое место с садом. Интеллигентный такой мужчина...
— А почему бы и нет? — оживился Никита. — Писатель — не Витька, за садом присмотрит, да и тебе, мам, не так одиноко будет.
События следующих дней закружились, как опавшие листья на ветру. Сначала был неприятный, но необходимый разговор с Зинаидой. Она пришла, как всегда, "на минуточку", с пирогом и новыми сплетнями. А встретила её не только Галина Петровна, но и участковый.
— Зиночка, — голос свекрови звенел от сдерживаемых эмоций. — Ты присядь. Послушай кое-что интересное.
Я никогда не забуду, как менялось лицо соседки под звуки той записи. Как белели костяшки пальцев, сжимавших сумочку. Как дрожали губы, пытающиеся выдавить очередное оправдание.
— Галя, это не то, что ты думаешь... — начала она.
— А что я должна думать? — свекровь положила перед ней заявление о порче имущества. — Что моя лучшая подруга решила отравить память о моём муже? Или что ты просто расчищала место для своего оболтуса?
Больше Зинаида у нас не появлялась. Говорят, они с сыном спешно продали дачу и купили квартиру в городе. Подальше от "неблагодарных соседей".
А через неделю в наш сад пришла настоящая осень — с золотым дождём листьев, прозрачным воздухом и особенной тишиной, которая бывает только в октябре. И вместе с ней пришёл Борис Александрович — высокий, седой, с внимательными серыми глазами и старомодной вежливостью в каждом жесте.
— Видите ли, — говорил он, осматривая дом, — мне нужно место с характером. Чтобы каждый уголок дышал историей.
— А что за роман вы пишете? — поинтересовалась свекровь, и я впервые за долгое время увидела в её глазах искренний интерес.
— О судьбах русской усадьбы. О том, как хранят память сады и дома, — он остановился у погибшей вишни. — Какое удивительное дерево... Знаете, в нём есть что-то очень символичное — одна часть жива, другая...
— Весной спилим, — вздохнула Галина Петровна. — Новую посадим.
— Не спешите, — он задумчиво коснулся почерневшей ветки. — Иногда даже в самом безнадёжном случае можно спасти дерево. Нужно только знать, как правильно обрезать больные ветви и чем подкормить корни.
Я заметила, как свекровь украдкой поправила причёску, и невольно улыбнулась. Кажется, не только вишню ждала новая весна...
Мы переехали через месяц — когда последние листья облетели и первый утренний иней посеребрил траву. Нашли небольшую квартиру недалеко от центра, начали потихоньку обживаться. А в доме поселился Борис Александрович, оказавшийся не только писателем, но и прекрасным садовником.
— Представляешь, — рассказывала свекровь, когда мы приезжали на выходные, — он говорит, что у каждого сада есть душа. И что самые красивые сады получаются там, где их любят...
Я замечала, как постепенно разглаживаются морщинки у её глаз, как появляется особенная женская лёгкость в походке. Никита только посмеивался: — Гляди-ка, мама косметику новую купила. И халат этот я раньше не видел...
К Новому году Борис Александрович закончил первую часть романа. А ещё — каким-то чудом спас погибающую вишню. Срезал больные ветки, обработал специальным составом, укутал на зиму.
— Живое тянется к жизни, — говорил он. — Надо только помочь.
Весной, когда мы приехали на первое цветение, вишня встретила нас робким, но упрямым цветом. А рядом с ней уже подрастала молодая веточка — новый саженец, который мы посадили все вместе.
— Пусть растёт, — сказала Галина Петровна, глядя почему-то не на деревья, а на своего квартиранта. — Глядишь, к рождению внука как раз окрепнет.
— Или внучки, — улыбнулся Борис Александрович, осторожно поправляя выбившуюся прядь её волос.
Я смотрела на них и думала: может быть, счастье — это не когда всё гладко и правильно. А когда после бури находишь в себе силы посадить новое дерево. Когда умеешь прощать, но не забывать. Когда веришь, что весна обязательно придёт — надо только немного подождать.
Говорят, некоторые раны лечит только время. Но иногда времени помогает любовь. И немножко мудрости — той самой, которая приходит после горьких уроков. Как вкус поздней вишни, дождавшейся своего часа.