Вместе с непогодой и холодными дождями осень 1671 года принесла боярыне Феодосии дурное настроение.
Обычно боярыня всегда радовалась и благодарила Господа за каждый прожитый день. Да и как было не радоваться, когда вокруг столько всего хорошего происходит! Вот, например, все лето в саду розы пышно цвели. Да такие роскошные, что оторваться нельзя было. Аромат всюду стоял, особенно утром и вечером усиливался. Голова от счастья кружилась… Ничего другого не хотелось — только дышать полной грудью... И она глубоко вздыхала и радовалась красоте, что Господь дарит.
Странное дело, эти ее маленькие радости мало кто из знакомых боярынь понимал и принимал, порой и вовсе за блаженную считал. Как же ей в подобные моменты не хватало милой подруги Марии Ильиничны. Представилась царица вслед за новорожденной царевной Евдокией, да так быстро смерть забрала, что Феодосия даже не сразу поняла случилось. Первое время к ней, как к живой спешила.
Впрочем, по сей день кажется жива Мария Ильинична. Так и стоит пред глазами, а на лице добрая улыбка светится. Неожиданно боярыне вспомнилось, как они в Коломенском в яблоневом саду вместе гуляли. Ванечка тогда совсем крошечный был, все ручонками по сторонам разводил и удивленно вопрошал:
— Матушка, как такое возможно? Из маленьких розовых яблоневых цветочков большие яблоки вырастают, которые мы с таким аппетитом едим!..
Мария Ильинична удивлялась:
— Надо же, какой умница! Не иначе философом будет!
Ах, как давно это было. Словно не в этой жизни...
Сейчас же состояние такое было, хуже не придумаешь. Будто бы сердце кто-то в тиски сжал и никак отпустить не хочет. Феодосия тупо сидела у окна сутками и ничего не хотела делать. Слуги недоумевали — что стало со всегда такой энергичной госпожой?
Впрочем, и для нее самой подобное состояние казалось более, чем странным. Ведь прежде даже на минуту не позволяла себе расслабиться, всегда старалась себя делом занять. Если не было забот по хозяйству, начинала заниматься рукоделием. Уж больно вышивать любила!
Но сейчас даже это ее ничего не интересовало. Все начатые ранее работы валялись в дальнем углу в плетенной корзинке. Порой брала, разворачивала ткань, внимательно смотрела на облик Спасителя, который начал явственно на полотне проступать под стежками, и вновь убирала. Не лежало почему-то сердце к вышиванию. Даже столь любимые книги не интересовали более.
На все вопрос уклончиво отводила глаза и говорила невнятное. Боярыня и сама понимала: неладное с ней происходит. Сама себе говорила: дурные сны виноваты. Изматывают ее сильно. Особенно часто в них является покойный батюшка. Приходит, становится у изголовья и застывает неподвижно, сложив руки на груди. По лицу заметно — что-то сказать желал, но, видать, ему это делать не позволялось. Иначе обязательно подал бы знак какой.
В последнее время рядом с ним все чаще и чаще стала появляться матушка, а потом и вовсе диво-дивное случилось. Неожиданно в сны неведомо каким путем стала пробираться та самая старая цыганка, некогда столь странную судьбу предсказавшая. Вот спрашивается, а ей-то что от нее надо было? Да не просто приходит, а пред глазами пестрой шалью трясет. Словно желает заставить на узоры посмотреть. Однако все так быстро делает, что ничего увидеть не получается.
— Да что же вы мне сказать хотите, — обычно вопрошала по утру Феодосия, — иль от какой беды уберечь стараетесь?… А может, наоборот, радостью поделиться желаете?
Впрочем, умом понимает. Сама себя обмануть хочет. Все яснее-ясного. Не нравится государю ее приверженность к старой вере. Не зря же добрые люди донесли, как многозначительно бросил в ее адрес:
— Тяжко ей бороться со мною — один из нас непременно победит.
Ох, как же хотелось промолвить в ответ:
— Да никто с тобой, упрямец великий, не собирается бороться! Разреши лишь молиться по-старому, не лишай людей веры!
Но промолчала. Знала, не станет государь ее слушать. Алексей Михайлович и при жизни покойной царицы спокойным норовом не отличался, а как она представилась, и вовсе словно с цепи сорвался. Любое неудачное слово или неосторожный жест могли в гнев лютый ввести. До чего доходить стало, ежели что не по нему было, ногами об пол, будто дитя малое, стучать принимался. Со стороны это очень даже не по-царски смотрелось, не говоря уже о том, что мужчинам подобное делать просто не пристало.
Бояре старались ему не перечить. Некоторые и вовсе двор покинули. Что же до самой Феодосии, она сократила с ним общение до минимума. И все потому, что просто не представляла, как себя следует вести, дабы государя не разгневать. Очень его бесило, что церковные реформы идут не так, как рассчитывал. Не все их принимали, многие открыто стали против выступать. С такими разговор имелся короткий.
Не желая навлечь на сына опалу, Феодосия стала приходить в «новую церковь», которую царь основать решил. Думала, увидев ее на службе, успокоится. И что же? При встречи Тишайший прошипел злобно:
— Почему невнимательно службу стоишь?
А как прикажешь ее стоять, когда ноги не держат… Даже бояться стала — а вдруг прямо во время молитвы представится, кто тогда за Ванечкой следить будет? Попыталась объяснить государю, что плохо ей в новых храмах, дышится тяжело, сердце постоянно сжимается, а лики на иконах и вовсе пугают. От молитв да проповедей, что теперь с аналоя звучат, голова кружится и уши будто ватой кто затыкает Он слушать не стал, пригрозил ее анафеме предать. Это же что получается, выше Господа себя возомнил, откровенно недоумевала боярыня...
Недавно хотела на службу пойти, большой праздник был, да ноги отнялись. Как не силилась, не могла шага сделать. Хорошо, что дома беда случилась и посторонние глаза слабости не увидели. От ужаса, что больше ходить не станет, места себе найти не могла. Металась по постели и рыдала горько. Потом взяла себя в руки, прежние образа, что в чулане припрятала, приказала на иконостас вернуть и на видное место поставить.
И чудо свершилось! Конечности перестали быть ватными, вновь окрепли, силой налились, и она, как и прежде, принялась по дому носиться. Как тут не поверить в силу старой молитвы! Попыталась царю рассказать, прежде они любили на подобные темы общаться, но он брови сурово насупил и велел навсегда заткнуться, чтобы его до греха не доводить.
— Да какой же тут грех! — подумалось боярыне, — тут о чуде кричать надо!
Ясное дело, вслух говорить не стала. Не сомневалась: не иначе Господь знак подал — не твори лицемерие! Про себя крепко решила: едва сына оженит, сразу постриг примет. За крепкими стенами скита ее никто не достанет. Они надежно кроют и защитят от всех бед.
Публикация по теме: Феодосия-Федора, часть 48
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке