Совсем недавно Ванечка, как это полагалось по статусу, был призван служить к царскому двору. Феодосия с гордостью наблюдала, как мальчик с важным видом исполнял своим обязанности. Именно из-за него поездки во дворец перестали быть обязательными…
Теперь она ради того, чтобы лишний раз с любимым сыночком встреться, сама всем сердцем во дворец рвалась. Вполне понятно, не всегда получалось. Однако сама мысль, что он тут рядом, сердце грела. Только все равно сердце неспокойно в груди билось. Пребывая на женской половине царского терема, мыслями с мужем находилось, которого заметно смерть брата подкосила. Глеб Иванович на глазах сдавать стал. Казалось, что невидимые чужому глазу нити, связывающие его и Бориса, резко оборвались и вместе с ним ушла энергия, которой они питались друг от друга.
От прежнего статного красавцы-боярина одна тень осталась. Передвигать мог лишь с помощь слуг, постоянно замирал, словно прислушивался к чему-то, потом вдруг стал отказывать кушать. Никакими уговорами его нельзя было заставить поднести ложку ко рту. Феодосия Прокопьевна с тревогой смотрела в лицо супругу и молила об одном Бога: пусть продлит ему жизнь. Женщина не представляла, как без него одна будет. В какой-то момент боярину стало легче. Он вновь взялся за дела, приободрился.
Казалось, все страшное, что могло случиться, уже случилось, и о плохом думать не следует. Более того, боярыня Феодосия Прокофьевна собралась снять траур, который как полагается, носила вначале по деверю, потом по батюшке. Верно говорят: человек предполагает, а Бог располагает. 17 декабря 1662 года представился Глеб Иванович Морозов…
Впервые в жизни женщина растерялась и не знала, как быть. Потерять практически сразу всех близких людей, дававших силу и уверенность в себе — что может быть хуже?..
— Как же я теперь жить буду? — постоянно вопрошала она всех, кто приезжал к ней высказывать соболезнования. Гости отводили глаза и сокрушенно покачивали головой — и верно, вот беда, так беда… Врагу не пожелаешь, столько смертей в один год. Только боярыню, как не опечалена была, эти слова не особо успокаивали. Понимала: показушная жалость. У многих на лице явственно прочитать злорадство было. Некоторые и вовсе не таясь шептались:
— Меньше будешь нос задирать и выше всех себя при дворе ставит! Ишь, как себя возомнил род морозовский! Посмотрим, как теперь все ваше богатство по миру пойдет!
От всех этих речей очень хотелось убежать куда глаза глядят. Но хуже всего стало, когда кое-кто открытую стал высказывать предположения, что постель молодой красавицы-вдовы недолго холодной останется. С трудом сдерживалась от желания вцепиться в глаза и в кровь рожи наглые расцарапать. За собой бы смотрели, охальники грязные! Ведь сами из себя ничего не представляют, подпевалы царские. Пальцем Алексей Михайлович щелкнет и в прах уйдут!
До ушей молодой вдовы постоянно доходили все шептания, к тому же, "добрые люди" ей исправно доносили кто и что сказал, но она старалась делать вид, что ее это не касается.
Как ни странно, слез не имелось. Плакать не могла. Лишь двумя руками за сердце держалась и боялась, что оно из груди на смех бояр вывалится. Пыталась вздохнуть глубоко и ничего не получалось. Словно острый кол в груди торчал. Из глаз ни одной слезинки не могла выронить на радость злопыхателям, которые зашептали по углам:
— Радуется, подлая! Все богатства ей одной достались!
Об одном Господа молила, чтобы дал терпения, не позволил в гнев впасть и до разборок со сплетниками опуститься Молча сидела в кресле, смотрела сухими глазами вдаль и, слегка покачиваясь, вспоминала прожитые счастливые годы.
Если бы не сынок Ванечка, цветочек лазоревый, который в эти трудные времена на минуту матушку не оставлял, ее руки из своей не выпускал, желая поддержать, то легла бы рядом в гроб с покойным и своей бы смерти покорно ждать стала.
— И-и-и, — шептала Феодосия, покачиваясь из стороны в сторону, не обращая внимания на снующих по углам слуг.
В тот момент, когда сердце в ледяной камень превратилось, на пороге возник тот, кого менее всех увидеть надеялась. Этим человеком оказался протопоп Аввакум, неизвестно коими путями добравшийся до нее. Поначалу показалось: виденье! Даже несколько раз крест на себя наложила, желая отогнать призрак. Гость несколько раз кашлянул и произнес скрипучим голосом:
— Здравствуй, милая! Заждалась, чай?
Услышав его спокойный голос, поняла, все на самом деле происходит. Меж тем протопоп промолвил:
— Поплачь, родимая. Враз сердце отпустит.
И тут ее будто прорвало. Так обычно в летний день случается, когда гроза начинается и ливень с небес потоком литься начинает. Понимая, что рядом с ней по-настоящему близки и понимающий ее человек, боярыня позволила себе ослабить натянутую внутри струну. На выложенный деревянными брусками пол коленями рухнула, зарыдала, головой забилась. Аввакум стоял над ней, скорбно руки на груди скрестив. Изредка начинал молитвы читать, о чем можно было лишь догадаться, глядя, как сухие губы беззвучно шевелятся. Когда немного выплакалась, осенил крестом и так ей спокойно стало, ибо поняла вдовица: Господь ее не оставит!.. Как же хорошо сразу стало! Словно свет с небес на нее снизошел и своими лучами покрыл. Ясное стало, все в ее жизни хорошо будет. Быть может, даже лучше, чем прежде...
Публикация по теме: Феодосия-Федора, глава 47
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке