Надо было сразу всю выложить, конечно.
Но мне даже перечитывать ее тяжело. После третьей части, быть может, вы поняли, почему.
Ну, ладно. С бокалом вина возле условного костра. Как будто смотрите кино...
Договорились?
Кстати, все персонажи - реальные. Из нашей жизни.
****
Внизу он долго и тупо искал машину, пока, наконец, не треснул себя кулаком по лбу. Тряхнул головой и посеменил к метро, где долго выяснял у всех подряд, сколько нынче платят и как ездят. Опасливо преодолел турникет, с трудом ступил на эскалатор, а в вагоне прямо-таки приник к чем-то поразившей его карте метро.
Оказавшись в районе собственной дислокации, он нежно погладил переднее стекло своего старого товарища. Но, закурив, передумал прятаться внутрь и прогулочным шагом прошелся ко вчерашнему кострищу. Своего вчерашнего визави он опознал только по причудливому силуэту шляпы. Алкаш неподвижно стоял, погрузившись в свои очевидно нелегкие думы. Он был упакован в два гигантских желтых щита с надписью "ликвидация фирм, в т.ч. и с долгами".
- Привет, как самочувствие? Работу, смотрю, нашел?
- Нашел. И своевременно. Ночью какие-то падлы пальто стянули.
- Пойдем, я тебя экипирую. У меня в машине целый склад.
Натянув на себя - без всяких признаков восторга и благодарности - яркую лыжную куртку, алкаш стал деловито навешивать сверху щиты.
- Снова на вахту?
"Бутерброд" отрицательно мотнул головой:
- Я стоял у дороги. И вдруг показалось - в автобусе мелькнуло лицо жены. Она дочку в это время в школу отвозит. И бантики показались - я сам их завязывал. Когда-то. И-еэх, к людям мне надо, послушать, у кого чего болит.
- А мне бы просто посидеть с хорошим человеком. Если они совсем не перевелись.
- К сожителю моему хочешь? Ну, к Афанасьичу. Мне с ним сложновато. С ними, с историками, башня пухнет быстро. Он даже выпить забывает - так увлекается своей балабольней. Идем, он обалдеет от счастья, если я свежего человека ему доставлю. А ты глаза таращь и спи на ходу. Тока стой - закуски все же надо принести. Добеги до метро.
Базарчик у метро представлял один продавец с выразительным красным носом.
- Как помидорчики, мужик?
- Да барахло.
- А эти?
- Сам не видишь? Гнилье гнильем.
- А огурчики?.. Ничего вроде...
- Не успели протухнуть, с-сволочи. Завтра заходи -дойдут.
- Может, я к-капустку попробую? Вот эту - квашеную...
- Да ты ее до носа донести не успеешь - так ш-шарахнет!
- Чем?
Парень ответил гримасой, которой бы позавидовал самый крутой клоун с Цветного бульвара.
- Ну, ладно, убедил. Давай огурцов и помидоров по полкило.
- Мужик, ты что - офонарел? На кой тебе эти отходы?
- Да я, вроде, крепенькие выбрал.
- А если эта кучка на два кило потянет?
- Возьму.
- Самоубийца. Сбрендил и не лечится. Хочешь перекинуться до срока - бери. Я тут тебе пакетик побольше подыскал. Не поскупишься, и капустка поместится.
- Ну, хитер бобер. Интересно свой товар продвигаешь.
- Шо я делаю? А... понял-понял... А ты думаешь, легко тут годами на ветру простывать и слышать, как народ - что бы ты не предлагал - все хает, хает, хает?! За шесть копеек так нагадят в душу... Вот я и решил: буду работать по моде - на опережение.
- И неплохо получается.
- А как зауважали: один ты, говорят, у нас на всю округу честный человек.
Парень зашелся улыбкой.
ДВЕРЬ ПЯТАЯ. Была больше похожа на двустворчатый сейф. Казалось, что кроме купюры из нее ничего не может появиться. Алкаш долго колотился о черную блестящую поверхность своими щитами и тоненькими подошвами осенних ботиночек, пока не открыл человек в рубашке с галстуком, в толстых тренировочных штанах.
- Я, Афанасич, к доминошникам в парк схожу. Ты пока развлеки пацана. Он на колесах живет, укачало... Мы с тобой в стационаре все-таки.
- Не вопрос, не вопрос, товарищ. Проходите...
- Сергей. Голышев.
- Мальчишку из себя не стройте.
- Сергей Алексеевич.
- Очень приятно. Петр Афанасьевич. Историк партии. В отставке.
Сергей протянул ему пакет.
- Благодарю, благодарю, - чуть ли не с головой залезши в овощи, сказал историк. - Вот только пиво, к сожалению, так сказать, не имеет места. В целом. Да и вообще, - он был дико смущен.
- Я же еще не ушел. Я мигом. Десантируюсь. За ма-а-а-ленький, - алкаш чуть не сорвал голос на фальцете, - процент.
- Шесть штук, — прохладно сказал Сергей, подавая купюру. - Две - твои.
- А чтоб два раза не бегать? - очень жалостливо протянул "бутерброд", спрятав пол-лица в щиты.
- Я не хочу, а вы как-нибудь разберетесь, - Сергей выдавил неповоротливого гонца за дверь. - И есть я тоже не буду.
- Чем же я смогу, так сказать, ответить? - совсем стушевался хозяин.
- Просто посидеть, пообщаться с умным человеком хочется.
- Вот этого у нас, - растрогался историк, - в избытке.
Голышев начал снимать плащ.
- Не надо, не стоит, - засуетился человек в галстуке. - Мы, понимаете ли, позавчера батарею ... кое на что обменяли. Сейчас ведь у многих батареи - барахло, гармошки какие-то. А у меня была настоящая, чугунная, выпуклая такая. Как печка жарила. И все семейные носки на ней умещались. Хорошо ушла...
Он на секунду взгрустнул, но тут же встрепенулся.
- Не обращайте внимания на временные неудобства. Ремонт идет по всей квартире. В сущности, она уже не моя, кроме одной комнатки. Я тут приглядываю за товарищами из бывших республик. За стройматериалами импортными... Сейчас смена контингента идет - предыдущие два финских унитаза до места не донесли. И компенсировать нечем. Теперь турок ждем.
- А донесли-то куда - до ближайшего рынка?
- Да нет, просто по пьяни грохнули - у одного бачок, у другого ножку. Я их в интерьере задействовал, а то как-то по-туркменски сидели. Да вы проходите, не стесняйтесь.
В немаленькой сталинской квартире имелось что-то вроде помещения для прислуги. Все стены этого узкого длинного пенальчика были с завидной аккуратностью застроены собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма.
- Ничего-ничего, - любовно оглядывая ряды, сказал историк, - я их еще за валюту продавать буду. Все ведь, не подумавши, повыкидывали, так многого уже и в библиотеке не отыщешь.
- А вы что - фанат?
- Скорее - ренегат. Пытаюсь органичней приспособиться к новому времени.
Табуреты-унитазы были укреплены особо увесистыми классиками. На солидных томах покоилось и подобие кушетки. Импровизированный журнальный столик был создан из того же материала.
- Пока не очень берут, - вздохнул томоторговец. - Новенького еще не переели.
Он сдернул с узкого окошка плотное одеяло, и в комнату, наконец, просочился свет.
- Не беспокойтесь, ветер сегодня с другой стороны. Да я вас сейчас согрею.
Рядом с комнаткой располагался вход в ванную. Историк забежал туда и, судя по всему, запустил на полную мощь горячий душ. Повеяло влажным теплом.
Афанасьич вернулся, сел, закрыл глаза:
- Август в Крыму.
- Похоже, - согласился Сергей, с опаской усаживаясь в свое фаянсовое кресло. И для начала разговора сообщил:
- А я еще госы по научному коммунизму застал. У меня была замечательная сокурсница с каллиграфическим почерком, так я благодаря ее шпоре "отлично" получил.
- Работа какая досталась?
- Не поверите — помню. "Материализм и эмпириокритицизм". Владимира Ильича.
- Ну, что ж - молодцом. Можно я огурчик?.. Благодарю. А я, знаете, перестал в последнее время припадать к этим источникам мудрости. Решил перелистать все скрижали истории. Конечно, в имеющемся на дому объеме. Подбираю кое-что: многим стало места для мебели недоставать - так на подоконники в подъездах столько книг вываливают... Пионеры-то больше не ходят... Листаю, анализирую. И ничего утешительного не нахожу.
- Смотря, что ищете.
- Что и все - опору. Свет в конце тоннеля.
- Зачем он вам-то понадобился? Не видите альтернативы победе коммунизма?
В дверь отчаянно забарабанили.
- Звонок что - тоже обменяли?
- Хозяева свет отключили. Экономят. А дверь новую не жалко!
Это был алкаш в щитах, из которых он, как фокусник из волшебного сундука, манерно извлек полдюжины пива. Похоже, что пакетом ему служили собственные штаны, поскольку с каждой изъятой бутылкой ему все легче и легче дышалось. Но главный номер был впереди: немного провозившись, откуда-то из области спины он торжествующе изъял бутылку водки.
- Оп-па! Что я вам мальчик - за квасом бегать?
Историк потупился. И не случайно.
Алкаш был обут не в свои осенние ботиночки: на одной ноге красовался здоровенный квадратный башмак, скучающий по каше, на другой - изящный женский полуботиночек без каблука.
- У тебя обувь разнополая, - констатировал Афанасьич.
- Была бы однополая, ты б еще больше смеялся, - обиделся алкаш. - На вас не угодишь.
Он забрал со столика выставленную бутылку водки и, обиженно пыхтя, стал устраиваться на кушетке, с головой погрузившись в щиты.
- Не хотите - как хотите, - бухтел, как из чемодана его голос, перемежающийся с легким бульканьем.
- Добрый парень, бескорыстный совершенно. Оставим его, - как бы извинился историк. - Немного пены для вдохновения...
Вытерев губы книжной страничкой, имитирующей салфетку, он увидел, что его просветлевший взгляд упирается в абсолютно отсутствующего в этой комнате Сергея.
- Ну, что ж, начнем, товарищи студенты! Сегодня я, наконец, решил вам признаться - я никогда не был атеистом. Тихо, тихо, тихо... Шум в аудитории.
Вместе с тем, я никогда не мог согласиться с Господом в одном принципиальном вопросе. Я пытался установить соотношение тьмы и света в мировой биографии: счет - не в нашу пользу. Золотой, Серебряный век, Ренессанс и тому подобное, конечно, случались, но мелькали, как зарницы в небе. Все остальное - война, чума, беда...
Товарищи, я, конечно, не физик, не химик. И вообще, как истинный гуманитарий, далек от глубинного понимания точных наук. Но я открыл закон, очень важный для человечества.
- Давайте я помогу, - встрепенулся Сергей. - В чем у вас там загвоздка?
- Спи дальше, - забулькал голос из щитов, - он тебе щас объяснит, что меня нет, его нет. И тебя тоже... Что толку просыпаться?
- А ведь меня действительно почти нет, - задумчиво констатировал Сергей. - Давай, историк. Толкай свою Нобелевскую речь...
- Я тоже считаю, что достоин, - просиял Афанасьич. - Ведь я открыл закон. Закон торможения прогресса.
- Ыгы, - прорычал алкаш. - Все будет хорошо, если нас...
- Заткнись! - вскричал будущий лауреат. И швырнул в друга надкушенным огурцом. Тому не составило труда, как черепахе, мгновенно спрятать конечности.
- Универсальная вещь, - донеслось из глубины доспехов.
- Понимаете, молодой человек, - волновался историк, - я долго пытался понять, почему студенты так не любят мой предмет.
- Не смешите, профессор. Знаете, еще как! - возмутился Сергей.
- Я имею в виду историю во всем ее объеме. Студенты ладно. Но ведь никто, абсолютно никто не хочет знать, что было вчера. Каждый, появившись на свет, желает сам пройти путь всего человечества. Со всеми издержками. И, знаете, -зашептал он, - такое чувство, что чья-то мощная рука отвращает нас от прошлого. Стоит захотеть оглянуться - нас тут же пугают будущим. Обратили внимание? То комета прямо на нас летит...
- Это которая?..
- Вот видите - которая?! Теперь вот пишут - полюса поменяются, вверх тормашками ходить будем. Всё - привет: на голове - ботинок, на пятках -кепки...
- А юбки?
- Это я еще не обдумал, - серьезно сказал историк. - Но я понял, Сергей Алексеевич. ОН тут абсолютно не причем. Я вывел уравнение: икс - любое человеческое достижение умножается на игрек - нашу человеческую сущность. В итоге - возможность движения вперед, к совершенному будущему, к Золотому веку…
Из-под заснувшего алкаша выкатилась пустая бутылка. Он сам с грохотом упал на бок и щиты каким-то фантастическим образом оттопырились у него за спиной, как крылья.
- Тот еще ангелочек, - заметил Сергей. - Вы на таких умножаете? Игреков, с позволения сказать?
- Вот вы сейчас попали в самую точку. Вы, конечно, правы - какая из него человеческая единица? Ноль! Но еще далеко не самый худший. С иксами-то все ясно: подставляйте что хотите - космические станции, Интернет, технологии там всякие новые... А игрек, он же никак не прогрессировал - для того, чтоб превратиться из нуля в единицу. Сущность наша, оказывается, не зависит ни от чего. Тем более от времени. Какими достижениями нас не окружай - нравилось игреку в первом веке голову живому человеку отрезать, так же нравится и в двадцать первом. Нет испанского сапога - так на тебе электрический утюг. И пальцы режем, и голодом морим, и бомбы бросаем, и танками давим. Ребенок с оторванной ножкой в экране рыдает -смотрим, не отрываясь. Варвары - только более изощренные. Вот и весь прогресс. Дикость и скудоумие - такая же константа, как любовь и доброта...
- Любовь, стало быть, не спасет человечество?
- Между нами - это самое разрушительное оружие Бога. Если вы проанализируете хоть один век, вы поймете насколько зависть и злость были созидательней, чем любовь. Особенно зависть...
- Интересная постановка вопроса. Есть, над чем подумать.
- Правда? - обрадовался историк. - Так продолжим. Следовательно, в большинстве случаев наш игрек - ноль. И в итоге выходит тоже ... Ноль! Мы никуда не движемся, понимаете? Мы ни йоту не приблизились к тому будущему, о котором грезит каждое поколение! Оно навсегда останется только мечтой!
- Товарищ ученый, я тоже большой пессимист. Но не до такой степени. Не переборщили вы с нулями? Может, великие мира сего могли бы претендовать на чуть большее?
- Ровно наоборот, - самодовольно сложил руки на груди Афанасьич. — Вот предложите ваши кандидатуры.
- Не из начальников. Вот, скажем, Данте Алигьери вам знаком? Не Карл Маркс, конечно...
- Великий поэт, величайший... Но жизнь-то свою проиграл! Стало быть, единица, но со знаком минус.
- Как это проиграл? Ну, не Наполеон, не Александр Македонский. Но он карьеру делать и не собирался.
- Он, товарищ, серьезно пострадал за партию.
Фаянсовое построение под Сергеем в каком-то месте дало трещину, и он не успел увернуться от паркета.
- Лучше б я вам с разбитым бочком уступил, а то сижу, волнуюсь, как эта ножка ваш вес выдержит. Эх, опять склеивать... Давайте на этот многотомничек присядем - удобное изданьице.
- За какую еще партию? - не унимался Голышев, потирая изрядно ушибленный бок.
- Какую-какую - обыкновенную. Гвельфов. Были у них во Флоренции такие. Как бы молодые демократы - за реформы без оглядки на старое. За старое там были Гиббелины. Консерваторы, стало быть. Ну, демократы, как водится, меж собой чего-то не поделили и разделились на белых и черных. Наш, понятное дело, в белые попал. Но черные на него зуб наточили - я не помню, кому он там дорогу перешел, - и разобрались с ним в лучших партийных традициях. Вышибли из Флоренции на все времена. "А явишься - сказали - прямиком на костер!" Так и умер где-то на стороне, не знаю даже, в каком городе.
- Боже ты мой, и он скитался, - вздохнул Сергей.
- А вы-то думали, с какого перепугу он полный ад этих игреков напихал? И муки им повыдумывал - одна другой хлеще. Умер в ненависти. Минус один.
- Не буду сейчас с вами спорить. Все эти белые-красные...
- Черные.
- Для меня новая информация. Но есть же куча других с большой буквы...
- Да тот же Александр Македонский, упомянутый вами всуе... Что в нем со знаком плюс, что?
- Признаться, я могу вспомнить не больше, чем любой обыватель. Стратег, мыслитель, покровитель искусств-наук... Ну, завоеватель...
- И, значит, уже по колено в крови. Но это для начала опустим. Я с вами согласен: он не просто одаренный человек, он - гений. К сожалению, он сам это знал. И требовал особых почестей. И всего ему было мало, мало... Хотел, чтоб к нему подползали на брюхе, почитали, как живого Бога. Азиаты-то лазили, а вот свои смеялись. Но недолго. Своих перебил, наверное, не меньше, чем врагов - их начальники почему-то больше всегда боятся.
- Я знаю, почему, — задумчиво сказал Сергей.
- Пил много на ночных своих пирах. Историки его оправдывают - мол, длинные пьяные речи помогали ему сформулировать и отточить новые великие идеи. Ну и что? Сформулировал и - бац, проткнул насквозь родного брата любимой нянюшки. Наутро сокрушается - по пьяни, мол, а человека не вернешь. И умер фактически из-за такого образа жизни: в одном походе всю ночь веселился - не хватило. Пошел под утро к кому-то на званый завтрак. Потом - бац...
Афанасьич прервался, чтобы влить в себя очередную бутылку пива.
- ...Температура. Лихорадка. Малярия. Тяжелый климат - это в пустыне, кажется, случилось. Организм ослаблен алкоголем. И все - каюк. В тридцать два, на минуточку, года...
- Ну, вы даете: Македонский - алкаш?
- Конечно, не в таком, так сказать, классическом виде, - историк аккуратно кивнул в сторону спящего.
Но всевидящее око алкаша было открыто.
- В своем виде я лучший, - гордо заявил он и походкой озабоченного страуса завихлял в сторону туалета.
- В то время это, наверное, было в порядке вещей, - пытался отвлечься от настоящего Голышев. - Оргии там и прочее. Не он первый, не он последний.
- Не последний, это точно. Взять хотя бы... Нет, я зарекся залезать в наше время. Намного мельче - но настолько гаже!
- А, может быть, дурная наследственность. Жалко, в сущности, Александра.
- Чего его жалеть-то? У меня вот его отец вызывает большее сочувствие. Весельчак, гуляка, дипломат, хитрая бестия - пишут, был похож на Одиссея. Сверхзадач перед собой не ставил. И, как кто-то замечательно сказал, НЕ ИГРАЛ В АЗАРТНЫЕ ИГРЫ С НЕВОЗМОЖНЫМ. А Александр прошел ногами по всему - по времени, по людям, по понятиям. Для него невозможного не существовало...
- Вот мир и запомнил только его, а не добряка-папашу.
- Так сложились обстоятельства. Папаша погорел на женщинах. Его жен и посчитать-то трудно. Разводился он с ними или жил прямо большим гаремом историки до сих пор понять не могут...
- Хоть в этом Александр был другим?
- Во время его молодости женщины вообще были не в чести. А потом, потом у него была одна, но пламенная страсть, одна любовь - ВЛАСТЬ. Сейчас это повальная болезнь, жаль, масштабы личностей какие-то ...
Он съежил нос, как хомяк, учуявший зерно.
- Может, мать у него была великая женщина?
- Своеобразная. Есть мнение, что именно она заказала Филиппа - отца... Тот, как нынче это принято, на заре своей старости женился на молоденькой. Та обрадовалась: еще бы — в шестнадцать лет царица. Александр на свадьбе присутствовал, но без всякого энтузиазма. Потом царица родила, а Филиппа зарезали на очередном городском празднике. Естественно, Александр с матушкой обвинили всех и вся, последовал ряд жестоких репрессий. Но женщин он пощадил. А потом отъехал куда-то. И, знаете, как мать отыгралась?
- Я же не историк.
- Но мужчина. И можете себе представить фантазии оскорбленной женщины. Да нет — такое вряд ли сможете. Короче, она приказала привести царицу с новорожденной и велела убить дочь прямо на коленях у матери. А потом стояла и ждала, пока та покончит с собой.
- Матерь Божья... Аж пот прошиб...
- Как вы полагаете - кого из родителей больше любил Александр?
- Уж и не знаю.
- Мать. Он боготворил ее. А она больше всех на свете любила змей. Даже ходила окольцованная ручными змеями. Так что — единица?
- Минус, только минус. Согласен.
- А плюс на минус что нам дает? То-то же, скоро мы так обратно в пещеры закатимся.
- Кушать хочется, - вдруг сказал Сергей. - Я когда нервничаю, всегда жую.
- Пожалуйста, - Афанасьич засунул руку в пакет. И оторопел.
- Вы знаете - я тоже.
Пустой пакет упал на бок.
- Скажите, а утюг у вас есть?
- Боже упаси! — вскричал историк. — Зачем?!
В дверях нарисовался алкаш.
- Пойду я все-таки к доминошникам.
- Щиты не пропей, а то взыщут - отдавать нечем.
- Не дрейфь! Я с ними сросся. Душой...
Некоторое время спустя Сергей вышел из квартиры в роскошном, чуть помятом смокинге. Афанасьич провожал гостя в пиджаке с его плеча, мечтательно улыбаясь.
- Жаль, брюки не сошлись. Но это поправимо...
- У вас в комнате, между прочим, лежит ... классный паркет, - доверительно посоветовал Сергей.
- Обдумаем, — наморщил лоб историк.
На одном из светофоров рядом с "Жигуленком" Сергея поравнялся длинный белый лимузин. Секунду спустя приоткрылось одно из окон и из грозди женских головок выделилось Санино лицо.
- Старик! Ну и на кикиморе ты ездишь... Старик, поздравь, новый фильм со мной вышел. Не видел? У меня, правда, роль второго плана. Брута сыграл - все Гамлеты мира покурили. Жил бы ТАМ - верный Оскар в кармане.
- Да, любопытный персонаж...
- Цезаря-то кто не играл. А такого с изюминкой подать... Какой характер, какая многослойность!.. Заходи, я тебе пропуск выпишу.
- Спасибо, я билет куплю...
В резко стартовавшем лимузине не успели оценить скромность Сергея.
Это был один из самых роскошных ресторанов города. Сергей оставил свой непрезентабельный автомобильчик в квартале от него и неспешной походкой лондонского денди проследовал в ювелирный магазин, находившийся через дорогу от пятизвездочного заведения. Уже оттуда, небрежно распахнув свой плащ, он двинулся к месту своего очередного пребывания.
ДВЕРЬ ШЕСТАЯ. Ее открыл лакей, в специально пошитом для этого костюме.
В огромной круглой зале с расшитыми золотом диванами, сияющими круглыми фужерами, ослепительными рядами приборов виднелся всего один посетитель. Возле него, потупив голову, стояла официантка.
Всласть отчитав жертву, он отпустил ее в сторону кухни, а сам крикнул Сергею без всяких церемоний:
- Присаживайтесь где-нибудь поблизости, а то тут впору "ау" кричать, как в лесу, или "караул!"... А что это вы, милый, только со званого ужина идете? - фиксируя взгляд на смокинге и бабочке Голышева, сказал прилипчивый гурман.
- Спешите здоровье поправить? Бог в помощь.
- Благодарю вас, я не пью.
- Что так? — не отставал соседний столик.
- Устал просыпаться от чувства стыда за вчерашний день.
- Это пройдет. После третьей рюмки. Знаете - первая лечит, вторая стабилизирует, а третья журчит: "Жизнь продолжается!"
- Знаю-знаю, это когда хочешь продолжить праздник.
- А вы в ресторан погрустить ходите? Здесь это получится. Такой персонал понабирали... Они думают, если нас мало, так можно особо и не суетиться. А ведь, скорей всего, мы - вся их дневная выручка.
В прорези штор, прикрывающих кухню, мелькнуло заплаканное лицо. А к Сергею плавно и мягко, как на роликовых коньках, подъехал моложавый официант и выгрузил с подноса огромное серебряное блюдо, покрытое пузатой крышкой с вензелями.
- Комплимент от шефа! Полагается также рюмочка...
- Принесите "Перье" с лаймом. Из напитков я, может быть, выпью кофе. Попозже. Заберите винную карту.
Официанта сменил услужливый администратор, который демонстративно поправил цветы в вазонах, проделал ряд ритуальных движений и произнес столько же значимых фраз.
Гурман изобразил на лице смесь крайней усталости с исступленной брезгливостью. Но дождался, пока администратор удалится.
- Как достали эти холуи. Эти мерзкие пассы, которыми они зарабатывают свои чаевые... Поесть спокойно не дают за их же космические цены. Нет в этом мире гармонии, а? - скрипел сосед.
- Гармонии нет, это точно, - нехотя согласился Сергей. - И покоя тоже...
- А вы еще от удовольствия отказываетесь, - выпив очередную рюмку, сказал назойливый собеседник. - Вон у меня - полное собрание диагнозов, шунт шунтом погоняет, а я себе позволяю. Не научился по-другому расслабляться. Вы мне поверьте - все эти фитнесы, вкладывание средств в себя - чистая показуха. Все богатые и знаменитые, все - пьют не меньше, чем пили. Пьют, как партработники во времена сухого закона, - под одеялом с тихой песней. Потому что их вольные души не могут примириться с прагматизмом новой жизни. Они же понимают, что никогда не станут, как их западные дрю-зья, что сами они так - нелепые клоны... Надевают белые воротнички, притворяются человеко-машинами, теряют способность любить что-либо кроме денег. Тем временем их жены рожают от вольных казаков без роду и племени. И снова плодятся и множатся по земле робкие мечтатели, маниловы-обломовы, и угрюмые обитатели помоек. И льются моря пьяных слез по неслучившейся жизни. И нет этому конца...
Соседского монолога Сергею вполне хватило для того, чтобы справиться с закуской. И он, откинувшись на спинку кресла, решил, что можно и поговорить.
- Как надо жить и зачем - это слишком большой вопрос.
- Согласен - скорее для ужина, чем для обеда.
- Вот я, к примеру, не просил моих родителей пускать меня сюда...
- Конкретно в ресторан?
- В этот мир. И тем более не просил об этом Бога. Но не сетую ни Ему, ни им. Родителям нужна была радость, Ему - какая-то новая краска. В моем лице... Короче, кому-то зачем-то я понадобился на этом свете. Мне кажется, я очень старательно жил. Не бездумно. Но смысл того, что со мной проделывали, понимал не всегда. И конечный смысл существования тоже. Одна из моих тещ так целеустремленно ходила за колбасой, что я порой завидовал ей. А потом в Нью-Йорке, в Тель-Авиве увидел хасидов. Вот, думаю, парни устроились: черные сюртуки при плюс сорока градусах, пейсы невидимками подколоты, а они себе смешными не кажутся. В метро, в магазине, в ресторане носом в свою книжку уткнутся - и всем довольны. И я подумал: как просто им жить - ведь в этом томике не только что каждый шаг - каждый вздох до самой смерти расписан. Ничего не надо решать, выбирать...
- Да, только русский человек мог так позавидовать еврею, - с чувством заметил сосед.
- ... Но главное - раз ты уткнулся в книжку, ты не видишь окружающего мира. Ты не можешь знать, что управляют им - вопреки всем этим буквам - далеко не идеальные люди...
- Вы уж называйте вещи своими именами, - соскучившись по устной речи, сказал гурман. - Да, миром правят мерзавцы. Записные мерзавцы. И если бы было не так, мы бы все по уши сидели в каком-нибудь насмерть закисшем болоте. В жизни, как в кино, сюжет раскочегаривают отрицательные персонажи: вы бы первый сдохли от тоски, наблюдая дискуссию двух добродетелей. Деловой человек вынужден быть стремительным и безоглядным. Иначе ничего не будет происходить, милый вы мой. Доброта слаба и инертна. Все, что она создает, ненадежно. Положительные герои просто атас - без горчицы не проглотишь.
- Не созрели что-нибудь заказать? - ненавязчиво осведомился подплывший официант.
- Какое блюдо у вас дольше всего готовится?
- Дня два?
- Что, и такие есть?!
- Этим мастерам все подвластно. Они мне несчастную вырезку полчаса мурыжили, а принесли подошву. Резину передержанную, - сосед швырнул вилку так искусно, что на другом столе пострадали несколько фужеров. Официант не дрогнул.
- Мы готовим вам другое блюдо, за счет заведения. Останетесь довольны.
- Жуй его сам. Я закусками как-нибудь перебьюсь. Натаскали тут...
- Как пожелаете. А вам - рекомендую во-от эту баранину, поверьте - оригинальнейшее блюдо, от нашего шеф-повара, минут через сорок оформим.
- Будьте любезны.
- Продолжаем разговор? - неожиданно голосом Карлсона произнес гурман. Сергей вздрогнул.
- Вы говорили о том, что в мире нет и быть не может ничего хорошего. Интересно, что вы думаете о пустяке под названием "любовь".
- Игра воображения. Игра самолюбия. Не более того. Ах-ах-ах, такая молодая и красивая, меня, неказистого, полюбила. Или - ах, вот как! - такая молодая-красивая, а меня, крутого, замечать не хочет? Так я наизнанку вывернусь, чтоб была моей. На деле же - всегда играешь сам с собой. А страсть - это степень азарта. Зависит от темперамента игрока. Проходит, как только достигнут результат.
- Вы, наверное, полагаете, что человек по сути своей одинок и должен таким оставаться? Не стоит и рыпаться...
- Красиво излагаете. И точно. Я бы сказал на вашем языке: любовь - это великая иллюзия того, что ты не одинок.
- А как с ней бороться, если зацепила?
- Учитесь управлять своим воображением. Не хуже, чем малым тазом, осторожно выражаясь.
На самом деле Сергей опять вступил в какой-то сложный философский спор с собой. И давно уже никак не относился к репликам собеседника.
- А я вот совсем недавно этой игрой так увлекся. И, кажется, тоже открыл закон. Любовь - это гораздо больше, чем религия. Это абсолютное знание того, зачем живешь. Каждый день, каждое утро, каждую минуту - ясна цель! Ты счастлив просто оттого, что Она есть в твоей жизни, ты Ее сегодня увидишь. И сомнение только одно: любит - не любит... И счастье ощутимое, и боль предметная. Все просто и понятно. Жизнь превращается в невнятный сумбур, когда все это кончается.
Собеседник поперхнулся. И долго прокашливался.
- Милый мой, те, кто любят, много болеют и рано старятся. То, о чем вы говорите, за пределами инстинктов, которые заложила в нас природа. Это хуже рака!..
Он снова закашлялся и, закончив, прокричал голосом заблудившегося грибника:
- Эй, где там эта рохля в венке? Здесь кормить сегодня собираются? Или в соседний ресторан перебираться?
Гурман прекрасно видел, что девушка катит к его столику нелегкую восьмиэтажную телегу с десертами. Достигнув цели, она не успела и рта раскрыть, чтобы представить привезенное, как клиент, приняв самую непринужденную позу, заорал:
- Ну что - в зеркало себя рассмотрела? Кто тебе велел все это нацепить? Здесь ресторан или публичный дом? Знаешь, как все это называется? Нарядись пастушкой и ко мне в опочивальню! Думаешь, твои кривые жерди мне аппетит повысят? Тебе на пенсию пора, а не подносы таскать!
- Господи, а я-то, как с нормальным... - только и выдохнул Сергей.
- Не волнуйся, - отмахнулся богатый хам. - Я сам за себя плачу.
Официантка тем временем, закрыв лицо руками, мчалась туда, откуда пришла, чуть не опрокинув по пути доставленные десерты.
Подошел прячущий волнение администратор:
- Мы приносим свои извинения. Вас будет обслуживать другой официант. Я вас очень прошу... Мы уволили уже половину персонала...
- Ты мне мешаешь, - посетитель напихал полный рот салата, - удовольствие получать.
- Еше раз извиняюсь, - ретировался администратор.
А из-под тяжелых золотых штор вынырнула девчонка в поношенном джинсовом костюме со спортивной сумкой на плече и теплой курткой под мышкой. Легкой раскованной походкой она проследовала к столику гурмана и наклонилась над ним -лицо к лицу.
Это была та самая официантка:
- Жевать не можешь - к стоматологу сходи, пень замшелый! - она взяла с его тарелки корнишон, громко хрустнула и сделала книксен:
- Гуд бай! Чтоб здесь все сгорело...
Она с ненавистью обвела взглядом стены и убранство, швырнула что-то, не очень-то стремясь попасть в цель, возникшему, как из-под земли администратору:
- Ключ от моего шкафчика! Уж лучше на панель...
Гурман очень медленно пил воду из самого крупного фужера, какой нашел на столе.
- А противление злу, оказывается, существует, - не сдержал радости Сергей.
- В малых формах, - очнулся пень. - Из атомной пушки по воробьям не стреляю, а то...
Но найти нужных форм он почему-то не смог. А Голышеву захотелось немедля выйти на свежий воздух.
- Принесите мне счет в гардероб, - крикнул он администратору.
И громко, для соседа, добавил:
- Пожалуйста!
Он шел к своей машине, не делая мудреных зигзагов. И резко затормозил, увидев на ступеньках высокого банковского крыльца ту самую девчонку. Она спокойно курила, улыбаясь сама себе.
- Покурю за компанию?
- Валяй.
Некоторое время они сидели, молча, а потом она сказала:
- Знаешь, как я раньше от этого спасалась? Как только они начинали выступать, я про себя какие-нибудь стихи читала...
- Любишь поэзию?
- Что ты! Мамка в молодости из газет вырезала всякое-разное, что ей нравилось и в тетрадку подклеивала. А я потом по ним читать училась. Ты не представляешь, сколько у меня мусора в голове...
- Слушай, а прочитай что-нибудь для меня, а то мне в голову втемяшился один великий... И я никак избавиться не могу - знаешь, как от песни, которую все поют.
- А хороший стих-то?
- Очень. Но тупиковый такой, безысходный.
- Поняла. Значит так - вверху там было написано - КП, Алый парус. Что такое, не знаю. Дата - я еще не родилась... Название не помню. В общем так:
Что нам стоит дом построить -
В первом классе, во втором.
А в восьмом тебя устроит
Только настоящий дом.
Как ты разучился быстро
Видеть целым белый свет.
Оглянулся вдруг, а искра
Проскочила - и привет.
Но уже соединяя
Целый свет в одной себе
Девочка идет, не зная,
Что отправилась к тебе.
Сергей похлопал девчонку по коленке и встал:
- Спасибо. О-ох, а кушать-то как хочется.
- Только не со мной. Я про еду слышать не могу.
- Куда пойдешь?
- Куда сказала.
- Да брось...
- Шучу. Домой, к мамке. Сдаваться.
- Скажи матери, что с дочкой ей повезло.
- Только толку, как с козла молока.
- Ничего. Все еще будет. К тебе ведь тоже кто-нибудь идет. Удачи!
- Вам тоже кто-нибудь встретится. У меня глаз верный.
- Прощай, Верный Глаз!
Сергей уже придумал, куда ехать. Ему до смерти хотелось домашнего уюта, тепла. И теплых ватрушек с тарелку. И проницательных глаз, в которых так часто отражались глаза его матери. Ну, не выгонят же его.
Уже въезжая во двор, он увидел сидящего на лавочке у подъезда Иван Макарыча с огромной сумкой у ног.
- Картошка? - пожимая руку старику, задорно спросил Сергей. - Претворяем в жизнь продовольственную программу Веры Ивановны?
- В жизнь - да, - бесстрастно ответил собеседник.
И Сергей вдруг забеспокоился.
- Что-нибудь случилось, Иван Макарыч?
- Борька-таки зарезал человека. Подростка, мальчишку почти. К нам мать его приходила. Все к тому и шло. Он ночами иногда так страшно кричал. Мы пугались, днем пытались оружие найти - мало ли что во сне ему там привидится. Вот и сработал пусковой крючок. Верочка так и зашлась...
- Где она?
- В больнице.
- Дайте адрес - я навещу. Может, что-то нужно отвезти - лекарства. Полотенчики там... Она же такая чистюля.
- Я же сказал: в больнице она. В морге. В шесть утра забрали.
Сергей очень неловко, по-мужски попытался обнять Иван Макарыча за плечи. Но земля и лавочка куда уплывали из-под него.
И уплыли.
Когда он очнулся, Иван Макарыч говорил ему:
- У Верочки было такое чувство, что у тебя беда. Можешь пока у меня пожить. Ребята детей увезли к друзьям на дачу, а то они все бабушку ищут... Но сейчас оставь меня одного, я тут с ней еще сижу, разговоры договариваю. Я же ничего не успел спросить. Надо успеть, пока она еще рядом...
Сергей еще не понимал, куда же теперь ему ехать. Преодолев на бешеной скорости несколько десятков километров, он остановился в каком-то пустынном мрачном квартале. Вышел на тротуар, злобно хлопнув дверцей, и задрал голову вверх:
- Ей, кирпич! Где ты там застрял? Почему ты вечно падаешь не на ту голову? Считаешь меня недостойным такого легкого исхода... Такого глупого, простого и изящного.
За что?.. За что?! Ты что же думаешь - я в этой сорочке родился? - он зло рванул себя за складки рубашки, специально пошитой под "бабочку".
- Да я, если хочешь знать — только жить начинал. Да разве кто-то ... здесь ... вообще догадывался, что значит "жить"?! Я только задышал. Я только понадеялся. А ты вдруг решил погонять меня снова по этим кругам...
Ты сам когда-то просил о чаше - я помню, в детстве картину видел - пронеси, мол, Господи, мимо меня эту горькую чашу, избавь от мук. А сам... А сам!!! Решил меня еще помучить, потаскать по дорогам так называемой жизни. И мама моя тоже была недостойна?! Умирала два года... Я даже устал приезжать и видеть это... В муках родилась, в муках рожала, в муках умирала... Хотела мне, хотела хотя бы мне...
Он захлебнулся и понял, куда должен ехать.
Через мгновение на сиденье рядом с ним лежал огромный букет круглых белых хризантем. Он ехал за город. Он спешил. Он опаздывал, словно на уходящий поезд. И все-таки не успел...
Когда подъехал к воротам кладбища, было уже темно. На стук в сторожке никто не отозвался. И тогда он, задрав полы своего многострадального плаща, чуть ли не в зубах сжимая хризантемы, полез через немаленький забор.
Потом он шел, бежал, задыхался с непривычки. С горки, в горку... Налево...
- У-уфф, ну еще чуть-чуть.
Наконец, он достиг какой-то нужной точки и начал нервно озираться вокруг. Все могилы казались одинаковыми, сливаясь с сумерками.
- Господи, какая мгла, хоть бы снег выпал!
Вместо заборов на этом кладбище были лишь крошечные бордюрчики, и он заметался между ними.
- Так - куст, дерево. Мусорка. Четвертый ряд, пятая от дорожки.
Зажигалка высветила чужое лицо. И он похолодел от ужаса. Как в детстве, когда однажды потерялся на многолюдной улице.
Он снова и снова высвечивал лица.
Не то, не то, не то...
Тяжело дыша, он перебегал от участка к участку. Сердце колотилось все сильнее, и он до смерти перепугался, что упадет вот здесь, среди чужих холодных плит - под бесстрастными взглядами могильных фотографий.
- Так, погоди, когда это случилось?
Он начал поиск по датам смерти. Ботинки превратились в комы грязи. Зажигалка была на исходе...
Но вдруг облака расступились, и звездный свет упал прямо на родное лицо. И он бросился к холодной плите так, словно мать распахнула руки и вновь прижала голову сына к теплой груди.
- Ма-ма....
Сейчас он видел ее только такой - полноватой, мягкой, улыбчивой женщиной с ямочками на щеках, подбородке, локтях и коленях. В большой, мужского покроя летней шляпе, просвечивающейся на солнце в тот миг, когда она наклоняется над ним.
- Как нимб...
Он морщится, кукожится, принимая ее бесчисленные поцелуи. Он отталкивает ее потому, что в песочнице один из малышей демонстрирует новую игрушку - у него такой нет. Нужны ему эти поцелуи?
- Еще, еще разочек...
Он чувствовал мягкие губы, теплые ладони, тихое дыхание, родной запах пышных седеющих волос.
Она бы все отдала, чтобы жизнь ее мальчика удалась. Он часто слышал сквозь сон, как она говорит об этом, гладя его по плечу.
А он? Что он?
Он спрашивал себя всю дорогу, повторяя интонации матери:
- Что ты? Самый сла-адкий... Самый у-умный... Самый краси-ивый...
Потихоньку на стекло начали падать мелкие снежинки. Их было совсем немного, но замысловатые танцы на стекле так заворожили Сергея, что он вдруг перестал думать о себе. И в стекле, как на экране кинотеатра, вдруг начали возникать картины, мягко убаюкивающие его растревоженное сердце.
Вот Актер в океане оваций прижимает к груди желанную статуэтку.
А вот его Анечка в детдоме - тоненькие детские руки замком сомкнулись на ее шее, она пытается их разжать, но лишь для того, чтобы подняться с пола, надеть шубку и взять стоящий рядом детский чемодан. А малыш не пускает. И у обоих обнявшихся - счастливый смех сквозь слезы.
Афанасьич в университетском зале с необозримыми потолками перед своей любимой молодежной аудиторией. У всех глаза с тарелку, раскрытые рты...
Оля с дочкой в первых рядах одной из каких-то "Фабрик звезд", и кто-то что-то им уже обещает.
За Алкашом по оживленной улице бегут, расталкивая толпу, большие бантики, и женщина с увесистой сумкой никак не может их догнать:
- Мамочка! - кричит девочка. - Папочка нашелся!
- Наташка и без меня устроилась, - прошептал Сергей. - А я-то? Я?
Он добрался до своей любимой посольской стоянки. Решил перевести дух. И в мгновение ока крепко-накрепко заснул.
Разбудила его легкомысленная звонкая трель мобильного телефона. Оказывается, уже утро. Как замечательно, что он почти не продрог. И ноги сухие.
- Старик, - раздался родной голос в трубке. - Ты бы подъехал на пару минут. Надо, наконец, разобраться с этим недоразумением...
Время спустя, пытаясь скрыть не стираемое с лица удовольствие, он снова шел по истертым его башмаками ступеням - назад, к своей машине. Его отпустили отоспаться, привести себя в порядок. И вперед - дела не ждут.
Сначала он не поверил своим глазам. Закрыл, открыл снова. Помотал головой. Маринкин сиреневый плащ, они купили его в Вене. Но что она делает под открытым капотом БМВ? Она же в этом ни черта не смыслит.
- Неужели восстановили?
Она подняла на него свои необыкновенные зеленые глаза.
- Конечно. Но я ничего не могу понять. А ты уволок инструкцию
- Прости. Что ж тебе некому помочь?
- Представь себе - некому, - глаза ее начали наполняться слезами. - Некому!
У него у самого горло подпер какой-то ком. И он быстрей закрыл глаза, чтоб не показать свою слабость. Но услышал, как Маринка вдруг со всей силой треснула по переднему стеклу.
И он открыл глаза.
К нему стучался заботливый милиционерчик.
- Привет! Опять моя смена. Ты бы моторчик прогрел, а то резко похолодало. Замерзнешь еще тут на мою голову.
Сергей неторопливо завел машину, неторопливо тронулся с места и тихонько, буквально считая фонари, поехал в следующее спасительное место.
У костра стоял чем-то сильно удрученный алкаш все в тех же щитах. Вместо "здрастьте" слезливо сказал:
- Эхо куда-то запропастилось. Замерзло, наверное. Прикрыться нечем бедному. И пруд замерзнет скоро. Как я без них?
Сергей горько вздохнул:
- Ну, а что доминошники?
- Их было два по трое. Я лишний оказался. Говорю, лишние в России - всегда лучшие. Что вы, говорю, средних школ не кончали? Фамусов, помню. Черт, не отсюда. Печорин вот. Они мне: а ты кто? Базаров, говорю. Пробазарил всю жизнь свою, - он зашелся в приступе беззвучного смеха, - про-ба-ла-бо-нил.
Алкаш шмыгнул носом и опять ушел в себя.
Сергею не нравилось стоять в тишине.
- Да сними ты эти щиты, наконец. На черта они тебе.
- Так теплей, - поежился щитоносец.
- Может, тебе опять червонца не хватает? - решился Голышев. И задел какие-то потаенные струны алкаша.
- Если б я знал, чего мне не хватает, - вдруг решительно сказал он, - я бы знаешь, как жизнь переделал!
- Были люди, знали...
Алкаш очень серьезно заглянул в его глаза:
- Познакомь.
- Да их давно на кострах пожгли.
Он уставился на огонь.
- На таких?
- Не знаю. Хлипкий у нас какой-то костерок, таким дорогу не осветишь.
Алкаш мгновенно освободился от щитов и швырнул их в застывающие угли.
- Так ярче?
Оба помолчали. Алкаш посмотрел вверх, на улетающие искры и сказал:
- Облака наезжают. Наверное, снег пойдет. Я тут весь вечер стою, смотрю на небо. Знаешь, что я тебе скажу?
- Что?
- Звезды - это ЧТО-ТО.
Сергей брел от костра к машине, обсуждая что-то сам с собой. Внезапно остановился, посмотрел вверх:
- Какая глубина! Какая бездна... Почему я хочу что-то знать наверняка? Почему не найти смысл в поиске, в ожидании - что будет завтра. А ведь завтра непременно наступит. И чем-нибудь опять меня поразит. Правда, Вселенная? Маленькая моя, надо чаще с тобой встречаться!
Ему вспомнилось, как его крошечный сын летним вечером на даче, сидя у него на руках, дотянулся до потолка и весело-превесело смеялся этому новому достижению. Пока они не вышли на улицу. Там он снова потянул ручонки вверх. К звездам:
- И-икак, и-икак... И-икак не достать. Папичка, я хочу их потлогать. Давай поставим лесенку.
Он снова ехал в своей "шестерке", улыбаясь от всей души своим воспоминаниям, фонарям и звездам, спешившим ему навстречу. Подпевал хрипловатому голосу по радио: "... Сделать хоть раз что-нибудь не так...." Продолжал еще громче подпевать на бензозаправке, напугав заспанного работника:
- Полный бак!
В кошельке, лежавшем под давным-давно "сдохшим" телефоном, оказалось уже не так уж много денег. Но Сергей махнул рукой:
- Давай-давай, пригодится!
Когда он двинулся дальше, по широкому шоссе, пустоту неба начал заволакивать гигантский Млечный путь. И внезапно сверху обрушилась на город прямо-таки бездна снега. Сергею она упала прямо на переднее стекло. И скрипучая щетка принялась отсчитывать белые страницы. Одна, две, три... Сергей чуть не засмеялся в голос, вспомнив недавно услышанную историю.
В жидком свете фонарей он увидел, что на заднице плетущегося перед ним троллейбуса по вечной уличной грязи чьей-то рукой выведено: "Я сегодня злой!" Троллейбус со своими грустными несоразмерными усами был и впрямь похож на сердитого, вжавшего голову в плечи прохожего. Голышев последовал за ним в том же темпе...
Но шаг за шагом упрямый ветер закидывал буквы огромными белыми снежками. И вот спина троллейбуса распрямилась и стала просто чистым полотном. И нашему разочарованному страннику показалось, что ритм их движения изменился.
Оживший троллейбус умчался в светлую даль.
А Сергей увидел, что переезжает самую широкую городскую реку.
На середине моста стояла женщина.
Нет, она не стояла - ее ноги в совсем холодных туфельках на длинных каблуках исполняли какой-то замысловатый танец.
Но она вовсе не собиралась танцевать. Ее руки решительно вцепились в каменные поручни моста, а ноги все порхали и порхали...
Он остановился — она обернулась. У нее было такое лицо, что машина остановилась бы сама, не заглуши он мотор. Ее глаза были — его отражение в зеркале.
- Это неправда, - сказал Сергей.
- Что? -отозвалась еле слышно женщина.
- Что мне должно быть хорошо, если у соседа корова сдохнет... Вот вы в данный момент - мой сосед по планете?
- Можно и так сказать.
- А можно просто помочь соседу. Если самому уже... Нечем... И незачем...
- В каком смысле - "помочь"? - она попятилась.
- Чемодан где? - очень серьезно и строго спросил Сергей.
- Я его уже бросила.
- Садись, - это был уже не обсуждающийся приказ.
Она послушно села.
- Ничего, - кивнул он ей, стараясь выглядеть оптимистом. - Новый купим.
Он рванул с места и под что-то легкомысленное типа "Позови меня с собой" они поехали вперед - в пелену первого осеннего снега. Навстречу рассвету.
А позади них, на мосту, в ночной туманной дымке вдруг зашевелились великие тени. Тени тех, кого всуе упомянули люди в прошедший день. Среди них выделялись двое. Она - типичный образец некрасоты, вроде Джоконды. Он - высокий, худой, с острым носом и проницательным взглядом. Оба вздохнули, взялись за руки и улыбнулись, посмотрев вслед нашим героям.
И автору верится, что это были Данте и Беатриче. И неважно, как и зачем они объявились в эту минуту в наших краях.
2001 год.
Начало:
Продолжение:
-------------
На всякий пожарный случай мой телеграм-канал, где я делюсь всеми публикациями - https://t.me/NataliaEfimovaZen
Чтоб не теряться в случае чего.