Самая главная часть повести.
Но когда я подарила ее на юбилей человеку, которому она была посвящена, он - как будто услышав обо мне впервые - ответил: "Я больше не занимаюсь книгоиздательским делом. Это невыгодно"
А подруга, наблюдавшая наши отношения на протяжении многих лет, позвонила сразу:
- Не понимаю как ты смогла. Так откровенно...
***
ДВЕРЬ ЧЕТВЕРТАЯ. На лестничной клетке перегорела лампочка. Но он без труда, наощупь, за секунду отыскал кнопку.
Она открыла дверь в тот же момент, когда он только дотронулся до звонка. И так знакомо, так щемяще знакомо улыбнулась и коснулась рукой его живота, что у него что-то болезненно съежилось внутри. Болезненно приятно, тепло, сладко...
Так всегда было только с ней, но он не ожидал, что снова будет именно так.
- Холодно? - своим неповторимо глубоким, низким, как бы подстуженным голосом спросила она. - Чаю? Кофе? Водки?
- Тепла. Сколько не жалко.
- На вынос?
- Если возможно - здесь. Прямо здесь.
- В коридоре даже свечу задует. Проходи.
- А это не ловкий маневр? Ты не собираешься выкинуть меня с балкона?
Это он произносил уже радостным взбодренным голоском, стягивая не без ее помощи насквозь промокший грязный плащ. Она никак не отреагировала. А он поймал себя на мысли, что не может глаз оторвать от ее длинных гладких пальцев, натягивающих на крючок петельку его непрезентабельного плаща.
- Ты одна?
- Да. - Ее голос омыл его очередной согревающей волной, постепенно достигшей океанского размера. - На кухню? В комнату?
- Куда-нибудь под медвежью шкуру.
- Пойдем.
Она не включала яркого света, и в полутьме лаконичных бра он лишь угадывал предметы. Она подвела его к просторному лежбищу с кучей думочек и пледом, сохранившим ее недавнее тепло и запах.
- Присаживайся. Я чайник поставлю.
Крепчайший чай с лимоном немного отрезвил его. Он заметил намечающийся второй подбородок, довольно приличные мешки под глазами и какую-то непривычно смиренную гладкость волос.
- Где наши кудряшки? - рискнул он коснуться ее головы.
- Ты же знаешь - я люблю перемены.
- Всё остальное по-старому?
- О чем ты?
- Ну, во всех смыслах...
- В смыслах? - улыбнулась она. - Да, конечно.
- Я ведь тебя не отвлекаю, не задерживаю?
- Нет, нет, нисколько.
Он взял ее руки в свои, но она опять аккуратно их тут же высвободила. И сжала в железный комочек у себя на коленях. А потом вдруг передумала и заключила в этот замочек одну его руку. Оба улыбнулись, что-то вспомнив.
- Я не спрашиваю, сколько это продлится сегодня. Ты же знаешь - меня всегда устраивали даже пять минут. Когда такие токи... Такого высокого напряжения... Когда люди просто держатся за руки... Это чего-то стоит. Хотя, может быть, у тебя по-другому.
Он промолчал, он слушал ее руки.
- Я не спрашиваю, зачем ты пришел - мне все равно. Но если я сейчас понесу всякую ерунду, чтобы заполнить паузу - прости. Я сегодня много молчала. Да и вчера...
Только теперь он понял, что замочком рук она пытается унять - или скрыть - дрожь. Она увидела это и, вздохнув, закрыла глаза.
- Я тут в очередной раз подытоживала свою жизнь и решила больше не злиться на тебя. Всё мое осталось со мной, просто не стало нашим. Но то, что я переживала, чувствовала - это так немало. Что бы потом не выплывало задним числом... У многих ведь ничего подобного не было - ни в каком виде. Вот их жаль. Не с чем уйти в могилу...
Он, наконец, не удержался и обнял ее:
- Маленькая моя, не надо о грустном.
- Я же просила - не обращай внимания.
- Ты даже молчишь красноречиво, особенно хорошо у тебя получалось в телефонную трубку. А я всегда всё слышал. Немудрено. Сколько мы были с тобой - одиннадцать, двенадцать?..
- Четырнадцать с половиной лет. Меня в книгу рекордов Гиннесса можно занести. Я всех твоих жен пережила. Нерожденных детей. И вот жива, и здравствую. И никому счетов не выставляю. И жизнь свою бездарной, несостоявшейся не считаю. Ведь к чему себя сам приговоришь - с тем и живешь.
Она уткнулась в него, вдохнула полную грудь и задержала дыхание.
- Сколько лет мне снился этот запах... Может быть, даже сегодня. Сегодня же какая-то дата - не то очередной развод, не то женитьба...
- Да, последний суперсчастливый брак.
- После которого ты больше не появился.
- Я посылал тебе цветы на день рождения.
- Однажды.
- Пытался быть суперверным.
- Так вот как ты разнообразил свою жизнь. Понравилось?
- Очень. Пока не понял, что у меня получается лучше, чем у нее.
- Все бумеранги рано или поздно возвращаются. А ты их столько набросал...
Он тут же вскинулся, будто ожидал чего-то подобного.
- Не надо меня воспитывать, Наташа. Я не люблю прописных истин. Тебе всегда казалось, что жизнь построена по схеме, которую тебе одной Господь на ухо нашептал. А жизнь - импровизация. Великая импровизация. Она всем и всегда дает шанс. Просто никто ни фига не берет. А потом ноет - жизнь проиграна. Хотел выграть - что ж пасовал? Я и в деле умел рискнуть...
- А уж в э т о м деле - тем более...
- Вот я твою боль могу понять. А ты мою - способна? Ты ведь знаешь, что значит получить этот страшный удар по башке - солнечный удар? Ты ведь знаешь, что справиться с этим невозможно. Да и зачем?
- Ты всегда считал, как в песне - лучшее, конечно, впереди...
- Я просто так влюбился, что каждую секунду было страшно: вдруг завтра я ее не увижу, вдруг эта дрожь уймется, и жизнь снова станет пресной, как вчера. Прости, я - полный и абсолютный дебил. Какого черта я все это тебе рассказываю?
- Больше некому, видно. Извини, я устала...
У нее дрожали губы. Он понял, что действительно переборщил. Но едва успел себе сказать: "Урод", как откинувшись на подушки, впал в кратковременное, но очень глубокое забытье.
Очнулся к середине ночи, увидел, что она рядом, не спит.
- Так все погано у меня, что даже рассказывать не хочется. Потерял всех и всё, что у меня было. Сразу. И надо бы думать, что дальше, а я мучаюсь только одним - почему? Почему вдруг жизнь оказалась такой большой задницей - о, как вот эта полная луна... Хотя, что я, скудоумец, слова найти пытаюсь - лет шестьсот назад человек все за меня сказал:
Земную жизнь пройдя до половины
Я оказался в сумрачном лесу
И потерял свой путь среди долины...
- А дальше не помню. Который день вспоминаю и - никак.
Она встала, принесла старенький томик, надела очки и тихо прочла:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
- Сереж, может, лес не такой уж и грозящий? - она отложила книгу и сняла очки. - А ужас не такой уж леденящий? Ты всю жизнь всё драматизируешь - из-за этого совершаешь кучу ошибок. Может, все не так страшно?
- У соседа - нет, а у меня - "страшно" даже не то слово. Просто ты мало повидала, чтобы знать, что такое "страшно" по-настоящему. Две недели назад я был образцом благополучия в этой стране. До той минуты, пока мой друг, хозяин, благодетель, не вызвал меня и не устроил чудовищную разборку неких моих мифических просчетов. Ошибки никого не обходят стороной, я даже на секунду усомнился в себе, но как человек, знающий себе цену, начал огрызаться. А он пёр и пёр... И в таких выражениях - сейчас я понимаю, что это была чистая провокация - пока не довел меня до ожидаемого "а пошел ты!" Тут он сразу успокоился и вежливенько так сказал: "Не задерживаю". Несколько дней коллеги за меня хлопотали, а он им: "Ничего, он парень энергичный, не пропадет". Представляешь, а мы ведь с ним пуд соли вместе съели, с нуля фирму строили, и я себе лишней копейки в карман не положил, дур-рак.
- Но ты ведь не бесплатно трудился. И получал не как слесарь Иванов?
- И жил неплохо, в соответствии с положением - на широкую ногу. В чулок не откладывал. Мир посмотрел. Не на рынке одевался, не в столовке питался... Держал уровень. Конечно, это была не высшая каста, но многое позволить себе мог... Однажды Маринке приглянулась БМВ, самая последняя модель, она каждый вечер ходила мимо витрины и меня заводила вечерами. Наскреб я на эту машину, а в тот день, когда покупать собрались, задержался на совещании. Она сама всё оформила. Естественно, на себя. У меня осталась ее бумажная доверенность, от руки...
- А союз-то ваш, в каком состоянии, что ты так убиваешься по совместному имуществу?
- В том же, что "единый и неделимый" - распался на мелкие кусочки. Воссоединению не подлежит. Мне, Наташ, тошно тебе это говорить. Я ведь всё ради нее бросил, на всё наплевал. Мне казалось, она - мое отражение в зеркале. То же отношение к вещам, к людям. Те же мечты. Я ей в рот был готов смотреть часами. Она за пять лет нашей жизни ни одной глупости не сморозила.
Всю обстановку в доме поменяла, когда я к ней пришел. С таким энтузиазмом гнездо вила... Это был какой-то рай, ей-Богу. Я сам себе не верил. И лучше бы прислушался к себе. Она, Наташк, назло своему парню за меня вышла. И так самозабвенно изображала любовь, что временами сама в нее верила. Теперь-то я знаю, какую страсть способна вызвать ненависть... Ей казалось, что он умер для нее, а на деле всё пошло на лад. Пока, наконец, не завершилось слиянием, так сказать, двух лун. Практически у меня на глазах...
- Да, бывает... Ты ведь у нее жил?
- Конечно. Ты ведь помнишь - квартиру Ленке оставил. А она в Германию с детьми уехала - старикам своим помочь. Квартиру продали - надо же там на что-то существовать.
- БМВ тебя никак не спасает?
- Я даже страховку оформить не успел, как Маринка нашла на ней приключение. Но я скакал от счастья, что сама цела осталась.
Представляю, что ты думаешь обо мне. Столько лет приходил к тебе идиотом, которого жизнь ничему не учит. И снова - в той же шкуре. И снова - у тебя. Хотя уж тебе от меня досталось...
- Со мной проще. Мы все знаем о нас.
- Да?
- Ты просто никогда не мог определиться, кто я для тебя - женщина или товарищ. А две в одной как-то плохо совмещались. Ты честно пытался что-то предпринять. То просто дружил, то налетал вихрем и увозил в какую-нибудь Италию. И снова сухо прощался у подъезда. То полный штиль, то цунами - и ты вводил меня в семью, знакомил с друзьями. И напрасно. Я увидела то, чего не должна была видеть. Как тебя перекосило новое положение. Как ты опускался по мере того, как поднимался. Я находила оправдание любому твоему безумству, без конца что-то объясняла твоим друзьям... А вот себе объяснить не смогла. И сломалась. И тут ты так удачно снова исчез. Зачем я тебя добиваю, Сережа? Ты ведь все еще очень значимый для меня человек. И я, наверное, не последний, раз ты снова здесь...
Ей показалось, что он её не слушает. Может, отчасти и было так. Она вздохнула, улыбнулась и ушла куда-то к окну. Там, больше обращаясь сама к себе, сказала:
- Хочешь, расскажу, какой у нас с тобой был самый замечательный день? Ты немного забудешься, отвлечешься. Как-то в одной большой компании мы сидели друг напротив друга, но довольно далеко. Я смотрела куда попало и от тоски вертела по дурацкой привычке своей любимый серебряный браслет на руке, тяжелый такой, круглый... И вдруг чувствую взгляд на этой самой руке: поискала глазами - это ты. Смотришь, не отрываясь, как под гипнозом. И посылаешь такие импульсы нежности... В тот день я начала о тебе думать. Ты казался мне уже не таким неловким и смешным... Я потом часто ловила на себе твой взгляд. Именно такой.
- У тебя было непонятное - нечеловеческое притяжение. Я от т а к и х к тебе возвращался - сам удивлялся. Впрочем, почему - было?..
Случилось то, что и должно было случиться. И случалось у них именно так - естественно и просто, ярко и страстно. Без деланных замираний и запрокидываний головы. Они не всегда успевали сообразить, что происходит - как все происходило. И выносило их на какой-то невыносимо сладкий пик страсти. И было чувство полета.
И глубокого удовлетворения.
Раньше он всегда спешил уйти вскоре после этого. И жил какое-то время этим мгновением. И торопил, и оттягивал встречу одновременно, заводясь все сильней и сильней.
А сейчас он никуда не спешил. И она продолжала невозмутимо говорить, словно ничего и не произошло.
- Мне часто твой взгляд вспоминался задним числом. И я начинала тебя лучше понимать, спустя годы. Помнишь, ты мне своих мальчишек показал - просто перевел через дорогу из детского сада, пока я в машине сидела. Тогда мне показалось: ты прямо в глаза мне тычешь - смотри, пустоцвет! А сейчас я вижу совсем другое: такие забавные, милые были малыши, как трогательно они держались за твои пальцы. А ты был такой гордый и хотел, наверное, сказать: смотри, на что я еще способен, смотри, как я еще могу любить.
- Мне, действительно, хотелось, чтоб ты их увидела. Чтоб поняла, почему я туда продолжаю рваться. Мне кажется, это было так понятно...
Она не дала ему полноценно доулыбаться.
- Сейчас мне не очень больно об этом говорить, я смирилась. Поэтому могу рассказать о самом страшном в нашей жизни. После того выкидыша была операция и что-то там случилось со мной - не то. И я увидела ту самую трубу, в которую - без смеха - все вылетают. И я помчалась со скоростью света по какой-то закрученной спирали. И у меня по ходу дела отрывались руки, ноги... Но я успела понять, что тела у меня уже нет. А как же мы с тобой увидимся?.. Вот это был ужас.
- И я пыталась тебе оттуда прокричать, что я теперь с у б с т а н ц и я. Почему-то такое странное слово мне в отсутствующую голову пришло. Потом все вокруг умерло, и я очнулась. Женщины в палате рассказали, что я кричала на все отделение так, будто меня по-живому резали. А кричала всего одно слово - твое имя. Они рассказывали и плакали. И очень завидовали нам.
Я до сих пор чувствую, когда ты уезжаешь из города. Какая-то образуется особенная пустота. Иногда, когда звонит телефон, я долго не снимаю трубку - мне кажется, это ты. И несколько секунд я живу в предвкушении твоего простого "алло", глухого, невнятного, из неведомой точки планеты...
- Зачем ты так мучаешь себя? Я здесь, в очень даже ведомой твоей постели...
- Прости, никак не могу остановиться. Я ведь по молодости лет все не могла пережить. Все хотела... Утопиться, отравиться, спиться... Последнее почти удалось. Отец вытащил. Однажды я при нем завыла пьяным воем на весь свет... Может быть, так воет раз в жизни каждая брошенная баба.
- А мужики?!
- Добавят и уснут. Но с ними это реже случается, намного реже... В тот день зашел отец. Услышал и увидел... Сколько лет его нет на свете, а стыдно до сих пор. Он объяснил мне, что каждый человек проживает с в о ю жизнь и она одна, всего одна у каждого из нас. И никто не вправе требовать отдать ее тому, в ком не больно-то и нуждаются. Ненужная любовь со стороны отвратительна. Ничем не оправданный нелепый каприз.
- На самом деле я часто думал - только с тобой. До последнего вздоха...
- Оставь. Все равно все было бы, как было. Я же тебя ни в чем не виню. Только жаль, вы никогда не сообщаете оставляемым объектам: "Внимание, меняю орбиту!"
- Я никогда не был уверен, что не вернусь.
- Так хочется бросить в тебя чем-нибудь потяжелей, да жалко нарушать покой соседей.
- Кидай, кидай! Я подставлю тебе свою седую голову, порву рубашку на груди...
Теперь уже она как будто не слышала его. Она что-то высматривала в окне остекленевшими глазами. Он походил по комнате, незаметно для нее испробовал в зеркале несколько гримас. И смиренно сказал:
- А помнишь, во Флоренции ту маленькую церковь с тихой музыкой? Никакой охраны. Денег за вход не взяли. А внутри такой покой. И эта со сжатыми губами лежит под каменной плитой.
- Беатриче.
- Там по-другому было написано. Я разглядел и надпись, и лицо. Совсем не выразительное. Провинциальная богомолка. Классический образец некрасоты.
- Типа Джоконды? Что ж свечку над ней зажег?
- Забавно. Запихнул в какую-то щелку денежку - раз и лампочка зажглась. Как наши бабульки до такого не додумаются? Нет-нет, я о другом - они ведь с Данте и знакомы, вроде, не были. А он прям изнемогал от любви. Вот тебе пример чувства, не обезображенного браком.
- Похоже, вы все об этом мечтаете. Только вот "Божественную комедию" не всем дано написать.
- Я же тебя просил - ненавижу, когда меня обобщают.
- А тебя очень трудно классифицировать. Слишком больший разброс - от Дон Жуана до Дон Кихота. Хотя с последним я, конечно, погорячилась...
- Тебя начало кидать из крайности в крайность.
- Я не сама уселась в эти качели.
- Не умничай. Все равно ты для меня самая большая дуреха на свете. Дура! Дурочка ты моя...
Он начинал, было, злиться, как прежде, но что-то вовремя останавливало его. И потом - она всегда была единственной женщиной, ругаться с которой было для него наслаждением. Но он не успел сказать очередную колкость.
- Однажды я в очередной раз проснулась одна. В пустоте. В кошмаре. В безысходности. А чай пить пошла - хотя скулы сводило, зубы о чашку стучали. Пила, ненавидела жизнь. И смотрела в окно.
И вдруг повалил густющий-густющий, лохматый снег. И мне ужасно захотелось на улицу.
Вышла. Пошла. И услышала под ногами замечательный хруст с веселым долгим эхом. Иду. Дышу. Живу. И вдруг - понимаю, что под ногами - чистый лист снега, по которому очень хочется написать свою жизнь заново. Я вспомнила, как полжизни пробегала за тобой след в след. А надо было не сзади, а вровень, рядом идти.
- Такова уж женская доля. Мы вам прокладываем путь.
- Идти по нему - значит слепо довериться. А вдруг следы исчезнут? Ты уже наклонилась вперед - а там ничего...
- Наташа, я тебя умоляю - пощади. Скоро утро туманное. Я уже ни на что не годен, тем более на какие-то высокие обобщения...
- Тогда я схожу в ванную, а ты умных людей почитай. Посмотри куда твой любимый Данте таких, как ты, запихнул.
- Как только время не скоротаешь в ожидании любимого тела. На какой странице?
- В оглавление посмотри. Там все ясно.
Он лениво пролистал потрепанный томик, попытался задержаться на одной-двух страницах, зевнул, как д’Артаньян в гостях у аббата-Арамиса - с опасностью вывихнуть челюсти. И вытаращил слипающиеся глаза на последнюю страницу.
- Не напрягайся, - обдала его родными запахами Наташа. - Ты и прелюбодей, и чревоугодник, но это так, по мелочи. А кто там ближе всех к Люциферу - на самом последнем круге ада - видишь?..
- Скажи честно, ты хоть раз прочла все это от начала до конца? Или видела человека, который с энтузиазмом бы обсуждал Чистилище и Рай из этой книжки? Всех интересует только ад - этакая таблица Менделеева грехов наших. А почему?
- Господи, ты хоть раз в жизни можешь дать прямой ответ на прямой вопрос — тем более шпаргалка под рукой? Последний круг ада - там кто?
- Так-так-так... Предатели Родины. Друзей. Единомышленников. Сотрапезников, ха-ха...
- Ты главное пропустил - там обманувшие доверившихся, Сережа. Я сама удивилась, когда прочла. Он жил в такое страшное время, а ничего ужасней не нашел. Выходит, этот грех больше всего вредит человечеству? Книга-то - на все времена.
- Тебя одиночество с ума сведет. Но ... теперь... все ... будет... - на самом деле он так устал, что просто не вник в смысл ее речей. Теплые свежие простыни, мягкий свет глаз, в которых отражались ночные светильники - удивительное, кстати, зрелище. Но главное - тембр ее тихого простуженного голоса, от которого у него по спине неустанно бегали приятные убаюкивающие мурашки.
Проснулся в раю. Все радовало. Ему понравилось, как она быстро и аккуратно прибрала комнату, как красиво и вкусно приготовила завтрак. И то, что на ней был не уютный домашний халат, а элегантное, почти офисное платье -понравилось тоже.
Он с чувством поцеловал ей руку.
- Приятного аппетита. Давай немного поспешим, - ровно сказала она.
- Опаздываешь на работу?
- Нет, мой благоверный как раз сейчас приземляется в Шереметьево.
- Кто-кто?
- Муж в пальто, прости за избитое выражение.
- Прощаю, - без всякого энтузиазма сказал Сергей.
Она сидела напротив него с лицом, опухшим от ночи любви, от слез воспоминаний.
- Ты его любишь?
- Да. Теперь его.
- Так возможно? - он просто не знал, что говорить.
- Ты так прожил жизнь и ни разу не усомнился. Ну не тупица же я, чтоб не усвоить такой урок.
Когда он не в панике - а в каком-то тихом ужасе - начал собирать, надевать свои, между прочим, постиранные и поглаженные вещи и скользнул глазами по стенам, то обнаружил, что над "их" ложем красуется приличных размеров свадебное панно.
- Ну, ты вчера оторвалась, - только и сумел выговорить он.
- Ты же никуда не спешил. Быть может, впервые. Все сказала, что когда-то не дослушал.
- Хорошо получилось. Прямо, как в театре. Мои аплодисменты.
- Спасибо. Было время порепетировать.
- Ну что .... Счастливо?
- Спасибо, что не сказал "до свидания".
- Прощай.
Если бы хоть на секунду он смог задержаться на лестничной клетке и прижаться к захлопнутой двери, то ее силуэт сквозь всю толщину условного дерева смог бы прожечь его спину и сквозь вечность, давно разделившую их души, он бы услышал:
- Я не хочу больше знать, что ты есть на белом свете.
Начало:
Продолжение:
--------------
На всякий пожарный случай мой телеграм-канал, где я делюсь всеми публикациями - https://t.me/NataliaEfimovaZen
Чтоб не теряться в случае чего.