Только когда перед глазами заплясали радужные точки, Ада разогнулась и, сняв рабочие перчатки, бросила их на землю. Розы на клумбе стояли совершенно неподвижно – безразличные к Аде, к солнечной вакханалии, к дождю из лейки с серебряной вмятиной на боку.
Мимо нее важно прошел косолапый гусь с мраморными крыльями, как будто был тут единственным хозяином. Раскисший от жары кот валялся на крыльце; он едва приоткрыл глаза, чтобы проводить гуся неприязненным взглядом. Стояла послеполуденная загородная тишина, лишь кузнечики в траве старательно работали своими пилами.
Рокот мотора стал слышен издалека – он все приближался и, наконец, оборвался прямо за воротами. Ада удивилась. К ней сюда почти никто не приезжал, уж незваным точно. Она на секунду расстроилась, – вечер наверняка пропал! – но потом любопытство взяло верх, и она поспешила к калитке.
Калитка скрипнула, распахнулась, и у Ады на шее немедленно кто-то повис: визжа, целуясь, царапая браслетом часов ее ухо. Этот кто-то был в сбитой на нос соломенной шляпе с кудрями цвета старой ржавчины.
- Маринка! – воскликнула Ада. – Да что же ты?! Без звонка!
- Так интереснее, - ответила Маринка, к имени которой незнакомый человек непременно прибавил бы отчество, поскольку подругам было уже за сорок.
Гостья подняла сияющее лицо и подмигнула:
- Я по делу. Но дело это личное, очень важное и даже грандиозное, поэтому мы оставим его на сладкое.
Когда они наговорились, уже начало темнеть. Подруги сидели на воздухе с бутылкой вина, забросив ноги на перила веранды. Кот, распушив хвост, выскочил из дома и унесся в заросли лопухов навстречу ночи.
- Ада, мы с Борисом решили открыть галерею, - внезапно сказала Маринка и стиснула в руках бокал. – Арендовали помещение, место – великолепное.
Ада продолжала молча смотреть вдаль: на лес, который в сумерках был похож на далекий горный хребет. Пышные облака, как небесные улитки, медленно тащились с запада на восток, оставляя за собой серый дымчатый след.
- У нас уже все готово, я хочу, чтобы ты оценила нашу первую подборку картин и высказала свое мнение. Мы нашли парочку молодых художников и кое-что у них купили, я горю желанием тебе показать.
Ада улыбнулась, на несколько секунд закрыла глаза. Ее пытались вернуть в мир, из которого она выпала пять лет назад. Уже пять лет, надо же. Пора относиться к этому спокойно.
- Конечно, - ответила она, стараясь проявить интерес. – Конечно, я поеду.
- Правда?!
- Прямо завтра и поеду, вместе с тобой. Оставлю кота и гуся на соседку, мы всегда друг друга выручаем.
Маринка вскочила и бросилась обниматься. Подруги немного похохотали, потом налили себе еще по бокальчику хереса.
- Ада, а ты правда больше не пишешь?
- Правда, - ответила та. – Не могу, как отрезало.
- Но ты же бросила Игнатова! Уехала на дачу, ты тут одна, он больше не будет к тебе лезть.
- Еще как будет, - процедила Ада. – Он не только известный художник, но и эксперт, мэтр. А то ты не знаешь, что одно его слово в прессе или с экрана телевизора – и от моих работ его прихлебатели мокрого места не оставят.
- Это я понимаю. Но для себя? Просто потому, что ты художник? Неужели ни разу не взяла в руки кисть?
- Не взяла, - ответила Ада, тяжело сглотнув. – Игнатов отравил мое вдохновение. Однажды я достала мольберт и прямо почувствовала, как он стоит у меня за плечом.
- Ты с твоим характером не смогла с ним справиться…
- Марин, он умный, талантливый и агрессивный. Все, что я делала, он подвергал разбору и порицал. Настаивал на бесконечных исправлениях, лез в мою душу, в мое сердце, в мою голову. С ним можно было только развестись. Думала, это вернет мне свободу. Я ошибалась.
Два следующих дня Ада провела среди картин – они с Маринкой и Борисом бурно обсуждали грядущее открытие галереи, меняли местами полотна, оценивали перспективы молодых художников и спорили до хрипоты.
Теперь Ада возвращалась домой на электричке и постаралась сесть одна. После свидания с живописью она чувствовала себя так, будто ее вышвырнули из уютного тепла прямо на снег. И там, снаружи, оказалось люто холодно и ослепительно красиво. А еще было много воздуха и света.
На ближайшей остановке вагон заполнился людьми, и напротив Ады устроились мать с дочкой. Девочке было лет десять, она выглядела тихой и старалась казаться незаметной. Очень худенькая, настоящая былинка – светло-рыжая, веснушчатая, со взрослым и печальным лицом.
Мать, просто и опрятно одетая, казалась измотанной жизнью. Она держала на коленях тяжелые руки и смотрела в одну точку, будто мысленно прокручивала в голове одну и ту же мысль, снова и снова.
Ада отвернулась к окну. Бросила рассеянный взгляд на ребенка и вдруг замерла. Солнце ворвалось в вагон и, набросившись на девчонку, в один миг пропитало ее густым солнечным сиропом. Теперь она светилась вся, от кончика носа до туфелек. Глаза Ады стали двумя палитрами, на которых смешивались цвета меда, горчицы и апельсинов. А когда набежало легкое облако, девочка показалась Аде утонченно-хрупкой, изысканной до слез. Одна тонкая рыжая прядка падала на лицо пылающей огненной нитью.
- Какая у вас красивая дочка, - вслух сказала Ада, хотя ей показалось, что она об этом всего лишь подумала.
- Вот видишь, Стася, тетя тоже говорит, что ты красивая.
Девочка потупилась и прикусила губу.
- Ее дразнят в школе, - прошелестела мать. – Всякое придумывают.
- Не может быть, - у Ады защемило сердце.
- Все считают, что я похожа на крысу, - тихо сказала девочка, и посмотрела на незнакомую ей женщину с затаенной надеждой.
Сочувствие толкнуло Аду в сердце.
Теперь стало понятно, что взрослое выражение на лице Стаси было печатью травли; сквозь него проглядывала трогательная детская беззащитность. Ада поймала пытливый взгляд светло-зеленых глаз и удержала его.
- Вот увидишь, - произнесла негромко, но очень значительно, взяв девочку за хрупкое запястье. – Однажды, когда ты вырастешь, в твоей жизни произойдет настоящее чудо. Такое, которое может случиться только с очень красивым человеком. Рано или поздно другие поймут, какая ты. Поверь мне.
Возвратившись домой, Ада бегом взбежала по ступенькам, рывком открыла дверь, поцеловала кота в усатую морду, сорвала с себя деловой костюм и достала кисти, дрожа от предвкушения.
* * *
Стася вошла в кабинет шефа и остановилась напротив стола, заложив руки за спину и сцепив их там в замочек, на счастье.
- Чего тебе, Светлова? – спросил тот, поглядев на нее поверх очков, которые, как всегда, висели на кончике носа.
- Я хотела попросить, - начала Стася.
Очки свалились с носа и шлепнулись на бумаги.
- Ты?! Попросить? – Шеф поднял пытливые глаза и посмотрел на Стасю с таким изумлением, будто бы она только что выткалась из воздуха. – Ну, проси.
- Эта командировка в Санкт-Петербург… Я хотела бы поехать.
Шеф нажал на кнопку селекторной связи и сказал секретарше:
- Света, оформи Светловой командировку в Питер. – Потом снова водрузил очки на нос. – Можешь быть свободна. Распоряжения получишь вечером.
- И все? – спросила Стася недоверчиво.
Этой командировкой грезил весь отдел. Маленькая нагрузка, много свободного времени – почти что отпуск. Шеф пожал плечами:
- Ну, если человек работает у тебя десять лет, работает отлично и никогда ничего не просит, а потом вдруг говорит – хочу в Санкт-Петербург… Какие у меня резоны ему отказать?
Стася вернулась на свое место и дрожащими руками достала из ящика стола толстый том. Это была объемная работа историка и искусствоведа Петра Балахтина - красивая, умная и глубокая книга, которая произвела на Стасю огромное впечатление. Балахтин как раз выступал с одной-единственной лекцией в Сантк-Петербурге, она мечтала на нее попасть.
Когда-то давно, когда Стася была еще самой несчастной девочкой на свете, в электричке она встретила тетеньку, которая сказала, что Стася красивая. Тетенька была одета в длинное светлое платье и от нее приятно пахло розами. Подруга матери тетя Лида тоже говорила, что Стася красивая, но тетя Лида врала, а эта тетенька – нет.
Сначала Стася баюкала воспоминание о встрече в электричке, как самую сладкую тайну, но как-то незаметно тайна превратилась в источник силы. Стася упросила мать перевести ее в другую школу. Здесь она выбрала первую, а не последнюю парту. Приставалы, пытавшиеся задирать новенькую, быстро отстали. Всё из-за тайны. Она жила и билась у Стаси внутри, как второе сердце.
Санкт-Петербург встретил ее ясным небом и стылым балтийским ветром. Под яростным летним солнцем город уже не казался таким угрюмо сосредоточенным, как это бывает осенью, в сезон воды, заливающей небо и улицы. Лекция Балахтина начиналась через два часа, Стася вышла заранее – мало ли что. Улицы улыбались ей. Белый солнечный свет, едкий, как кислота, обесцвечивал бока мостов и стены зданий, только черно-синяя Нева не впускала его в себя, катая по волнам мириады сверкающих искр.
Перед дверью в зал, который уже начал заполняться людьми, стоял раздвижной стенд с афишей мероприятия. Балахтин смотрел с фотографии строго и чуточку надменно. «Имеет право», - подумала Стася и с замиранием сердца вошла в дверь. Выбрала место в пятом ряду – так, чтобы оказаться близко к лектору и при этом не бросаться в глаза. Идолов, которых ты себе создаешь, не следует беспокоить.
А Балахтин был ее идолом. Она восхищалась его идеями, ходом его мыслей, стройностью теорий, красотой языка. Он писал просто, но за этой простотой лежала бездна – знаний, интеллекта и возможностей. Когда он вышел на сцену и заговорил, Стася поняла, что никого лучше она в жизни своей не встречала. Ее охватила странная, тягучая и саднящая тоска. Она слушала Балахтина и понимала, что всю оставшуюся жизнь будет страдать по несбывшемуся.
Как оказалось, место она выбрала неудачно – солнце доползло до высоких окон и будто обрушилось с неба прямо в зал. Стася щурилась, но сидела прямо, отчаянно вслушиваясь, стараясь не потерять мысль, не отпустить от себя голос. И сквозь ресницы она вдруг увидела, что Балахтин посмотрел прямо на нее и запнулся. Несколько секунд длилась пауза, потом он вернулся к рассказу, снова посмотрел – и опять сбился с мысли.
Стася открыла глаза. Искусство начала двадцатого века, на котором специализировался Балахтин, неожиданно перестало ее занимать. Оставшиеся полчаса, пока длилась лекция, она просидела, словно в тумане. И потом, когда все стали уходить, осталась на своем месте.
Когда Балахтин сошел со сцены в зал, к нему подскочили какие-то люди, он говорил с ними, улыбался, кивал, но то и дело поглядывал на Стасю. Возможно, удивлялся, почему эта худая рыжая девушка осталась сидеть, неподвижная, как статуя в Летнем саду. В конце концов, буквально вывернувшись из рук поклонников, он подошел прямо к ней и спросил:
- Не хотите ли выпить со мной кофе? Всего лишь чашка кофе в соседнем кафе.
После кофе они бродили по Питеру, как две заводные собаки. Стася недавно купила такую собаку в подарок ребенку своей подруги. Собака заводилась ключом, после чего начинала переставлять лапы и нарезать странные круги; у ее передвижений не было ни смысла, ни цели. В их с Балахтиным кружении по городу тоже не было ни смысла, ни цели. Зато эмоций – хоть отбавляй.
На следующее утро, пока Стася, лежа на гостиничной кровати, размышляла, когда он позвонит и позвонит ли вообще, Балахтин уже бродил возле входа в ее временное пристанище, попивая кофе из пластикового стаканчика.
Они быстро перешли на ты, он рассказал, что был женат, но несколько лет назад развелся и до вчерашнего дня очень радовался своему одиночеству.
- Знаешь, когда я увидел тебя в зале во время лекции, я чуть микрофон не уронил. На тебя падало солнце, и ты была невозможно, невыносимо красива, с этим гордым поворотом головы, с глазищами в пол лица. Напомнила мне одну картину, которую я видел в местной галерее.
- Картину? – удивилась Стася.
- Ну, да. На ней изображена маленькая девочка в солнечном свете. Живая и яркая, как пламя. Очень сильная вещь. Хотел купить, но выяснилось, что картина не продается. Долгое время она находилась в Москве, выставлялась в музеях на самых разных выставках.
Стася почему-то заволновалась. Для этого не было причин – ведь она никогда не позировала художникам, а уж тем более в детстве.
- Забавно, - продолжал Балахтин, - но хозяйка заявила, что портрет девочки – это так называемый золотой гвоздь, на котором держится вся концепция галереи. Под картину собираются коллекции, она является мерилом, образцом, эталоном ну и все такое. А хочешь, сходим туда? Вот сама увидишь, почему, глядя на тебя, я о ней вспомнил.
Людей в галерее было немного, играла приятная музыка, они с Балахтиным прошли внутрь, держась за руки.
Увидев картину, Стася не поверила своим глазам. Она долго стояла перед небольшим полотном, охваченная страхом и восторгом узнавания. Несомненно, это была она. Маленькая Стася в водопаде солнечного света. Рядом висела небольшая фотография художницы и ее краткая биография.
Стася узнала ее сразу. Это была женщина из электрички. Стася не совладала с собой и расплакалась.
Командировка заканчивалась, и Балахтин сказал, что на свете нет таких дел, которые могут заставить его расстаться со Стасей. Что все проблемы городов и расстояний они непременно решат в самое ближайшее время. Купил билеты на поезд и поехал с ней. В дороге он сосредоточенно читал, но при этом держал Стасю за руку.
Она смотрела в окно на проплывающие мимо леса и облака. Провода, протянутые между столбами железной дороги, тянулись, как ниточки судьбы. Тайна по-прежнему билась в груди девушки. Только теперь у нее появилось имя – Ада.