Глава 12
Я смотрю, обернувшись назад, на ставшие мне давно родными стены клиники имени профессора Земского, и понимаю, что вот уж чего-чего, а халатности в моей медицинской практике не бывало никогда. Ни случайно, ни тем более умышленно. Я всегда отношусь ответственно к профессии врача, поскольку она для меня – смысл существования (второй после Олюшки). Так что моя совесть чиста, в том числе перед тем гражданином, чью мумию нашли в подвале руководимого мной отделения неотложной помощи.
Всё это я заявляю двум капитанам, когда они привозят меня на «беседу» в Следственный комитет. Но Багрицкий и Яровая, влекомые служебным рвением, начинают со мной хитрую игру. Не в хорошего и плохого полицейского. В двух плохих. Задают одни и те же вопросы, стараясь меня запутать, уходят, оставляя одну, потом возвращаются. Я требую адвоката, они ехидно спрашивают: «Видимо, вы всё-таки чувствуете себя виновной? Иначе для чего вам защитник?»
Продолжается их спектакль около трёх часов, а заканчивается внезапно. В дверь стучат, и судя по всему кулаком. Капитаны переглядываются между собой удивлённо и зло. Мол, кто посмел нас потревожить в столь ответственный момент, когда они пытаются расколоть подозреваемую в преступлении?! Клим Андреевич прочищает горло, готовый ответить жёстко, идёт к двери, открывает её и рявкает с порога:
– Какого чёрта?! Мы работаем!
Поскольку дверь расположена от меня сбоку, я не вижу, кто там, но стоит услышать голос, как уже готова почти подпрыгнуть от радости. Слава Богу, наручники мне не надели и к столу ими не пристегнули, хотя металлическая скоба, приваренная к его металлической поверхности, здесь имеется. И Яровая, между прочим, предлагала это сделать. Правда, шёпотом, но я всё равно услышала и усмехнулась. Мол, какая же вы всё-таки, Алла… редиска! Но и к Багрицкому за то, что отказал ей, признательности не испытываю. Они оба замазаны на том, что придумали эту историю.
– Что ты тут делаешь, пацан? – звучит тот самый, с характерной хрипотцой, громоподобный голос, до краёв заполненный гневом и сарказмом. – Работаешь?! Я вот что тебе скажу, мелочь ты пузатая. Ты не работаешь, а фигнёй, – звучит другое, более грубое слово, – занимаешься.
– Да вы… да я…
– Седло от коня! – обрывает его голос и в комнату входит она. Народная артистка СССР Изабелла Арнольдовна Копельсон-Дворжецкая. Одета в деловой костюм, и на её грудь больно смотреть – так слепят многочисленные награды, среди которых особенно выделяется золотая звезда Героя Труда РФ. Чтобы оказаться внутри, старушка буквально грудью идёт на Багрицкого, и тот вынужденно делает шаг в сторону. Не пытаться же остановить женщину в столь преклонном возрасте.
– Вы кто такая? – начинает гневаться Яровая. – Кто вам дал право вмешиваться в проведение оперативно-следственных мероприятий?! А ну, вон отсюда!
Изабелла Арнольдовна останавливается. Оглядывает Аллу Александровну с головы до ног взглядом, каким смотрит человек на мерзкого червя, обнаруженного в яблоке.
– Это ты у меня, моль бледная, сейчас вылетишь отсюда без права трудоустроиться на территории моей страны в течение ближайших двадцати лет, пока седая не станешь и зубы не выпадут, – тихо, но полным стали голосом говорит Копельсон-Дворжецкая.
– Да я вам…
– Что ты мне? Ну? – Народная артистка СССР подходит к Яровой так близко, что их носы почти соприкасаются. – Закрой варежку, ошибка природы. Я таких, как ты, повидала за годы советской власти. Меня в 1950-м абакумовские архаровцы из Министерства госбезопасности запугать не смогли. Думаешь, у тебя, моська, получится?!
– Вы не имеете…
– Имею, – всё с той же броневой уверенностью в своих силах снова прерывает Яровую Изабелла Арнольдовна.
Она замолкает, и все мы слышим, как в коридоре раздаются торопливые шаги. Появляется ещё один гражданин, одетый в форму Следственного комитета. Судя по звёздам на погонах и крупному животу, едва скрываемому форменной рубашкой, какой-то крупный чин. Капитаны при виде него вытягиваются и замирают, тараща глаза в почтительном страхе, а начальство даже не смотрит на них, сразу к Копельсон-Дворжецкой.
– Изабелла Арнольдовна, – улыбается, делая виноватое лицо. – Ну что же вы сами-то? Я бы всё сделал.
– Потому что корма у тебя, Костя, слишком толстая. Жрать меньше надо! – бросает ему Народная артистка СССР. – Прости, шучу.
Генерал издаёт сдавленный смешок. Мол, оценил по достоинству.
Изабелла Арнольдовна переводит на меня строгий взгляд своих умных и проницательных глаз.
– Ну, а ты чего сидишь, будто тебя это всё не касается? Пятую точку в горсть и шагом марш за мной!
Я встаю и послушно иду, не задавая вопросов. Знаю: Народная артистка СССР потом всё расскажет.
– Константин Яковлевич, но как же… – начинает говорить Яровая, но генерал, спешащий за нами, оборачивается к ней и приглушённо рычит:
– Молчать, капитан! Я с вами двоими, – грозит им кулаком, – ещё разберусь. Устроили тут, понимаешь, чёрт знает что!
Следователи остаются в допросной, генерал опережает нас и помогает найти путь к выходу. Провожает до машины с мигалками, – она стоит у подъезда на набережной реки Мойки, где и расположено здание Главного следственного управления Следственного комитета РФ по городу Санкт-Петербургу. Я с наслаждением втягиваю в себя холодный влажный воздух.
– Изабелла Арнольдовна, приношу вам от лица правоохранительных органов… – начинает Константин Яковлевич, но Народная артистка СССР резко обрывает его:
– Мне? Ты, Костя, как говорили у нас на районе, рамсы попутал? – я вижу, что она нарочно переходит на блатной язык, или феню, чтобы поддеть генерала. – Перед кем извиняешься? Вы притащили сюда уважаемого доктора, одного из лучших в стране. Стали её допрашивать, как какую-нибудь воровку с Московского вокзала, но извиняешься ты передо мной?
– Простите, Эллина Родионовна, – поворачивается ко мне генерал. – Мои сотрудники погорячились…
– Костя, – опять вмешивается Копельсон-Дворжецкая. – Это не первый раз, насколько мне известно, когда эти двое балбесов, – она делает жест рукой в сторону здания, – треплют нервы доктору Печерской. Прими уже меры, если не хочешь, чтобы Александр Иванович взял это дело, как он любит, под личный контроль.
При упоминании имени Председателя СК генерал чуть бледнеет.
– Разумеется, Изабелла Арнольдовна! Всё сделаю.
Он замолкает, но Народная артистка СССР снова недовольна.
– Костя! Ты джентльмен или где? Я сама, что ли, в свои почтенные годы дверь должна открывать?
Генерал, словно сбросив полсотни кило, подбегает к машине, открывает дверь и помогает нам сесть внутрь. Даже меня вниманием не обделяет. Мы садимся, Копельсон-Дворжецкая говорит водителю:
– В клинику имени Вяземского. Потом отвезёшь меня домой.
Она нисколько не стесняется использовать выделенную ей служебную машину в личных целях. Но весь путь до клиники молчим, поскольку Народная артистка СССР явно не хочет обсуждать мою проблему в этом автомобиле. Вероятно, решила, что здесь установлена прослушка.
Спустя десять минут (машина летит по городу, сверкая проблесковым маячком на крыше, а порой водитель включает «крякалку», и нас все пропускают) оказываюсь возле работы.
– Элли, жду тебя в субботу в двенадцать у меня дома. Приходи с дочкой. Хочу познакомиться с твоей малышкой, у меня для неё подарок, – говорит Изабелла Арнольдовна. Даже ответить не успеваю, – она закрывает дверь. Видимо, чтобы не услышать мою отговорку, если вдруг не могу. Да я же с радостью! Все дела оставлю и всё брошу ради такого случая!
Возвращаюсь в отделение. Коллеги смотрят на меня ошарашенно, будто я вернулась с того света. Быстро говорю им, что со мной всё хорошо, недоразумение улажено.
– Вас так быстро отпустили из СК? – интересуется недоверчиво Достоевский. Уж он-то, много лет проработавший в полиции, знает, как непросто бывает покинуть тамошние стены.
– Я сбежала, – отвечаю ему шёпотом, делая таинственное лицо. – Пришлось завалить парочку следаков, но мне к мокрухе не привыкать – работа такая. Если сюда явятся, прикроете?
Фёдор Иванович взирает на меня, приоткрыв рот. Я весело смеюсь. Поверил же! Он тут же догадывается, что я его разыграла, и хохочет. Потом говорит:
– Кстати, Туггут развила бурную деятельность. Тут Зоя Филатова к ней заходила по делам, так Матильда Яновна штудирует «Журнал учёта приёма больных и отказов в госпитализации». Думаю, пытается найти того гражданина, который в мумию превратился.
От этой новости хмурюсь. Уж не задумала ли Туггут помочь двум капитанам выкопать для меня яму побольше? Пока они сумеют что-то нарыть, а она уже внутри системы, ей и ходить далеко, запросы писать не нужно. Если тот человек лечился в нашей клинике, рано или поздно его карточка отыщется, и тогда многое станет ясно. Поскольку спасение утопающих, как известно, дело их собственных рук, иду в кабинет к заместителю.
Матильда Яновна, что неожиданно, улыбается, когда видит меня на пороге.
– Вас уже отпустили? – спрашивает.
– Да, разобрались. Мне сказали, вы ведёте своё расследование, – не вижу смысла ходить вокруг да около.
Туггут смеётся.
– Ну и коллектив у нас! Ничего не скроешь. Проходите, Эллина Родионовна, присаживайтесь. У меня есть для вас кое-что интересное.
Следующие полчаса, к своему большому удивлению, узнаю, что Матильда Яновна даром времени не теряла. И не яму мне рыла, а наоборот, пыталась разобраться в сложившейся ситуации. Она узнала, что тот «фараон» действительно поступал в эту клинику и даже в наше отделение. Но вёл себя отвратительно, ругался и буянил, за что был выписан. Его привезли тем же вечером в состоянии сильного алкогольного опьянения. На этот раз, поскольку оставался без сознания, порядок не нарушал. Оказали помощь, уложили в палате. Утром пришли, а гражданин… пропал.
– То есть как это пропал? – спрашиваю удивлённо. – Что-то не верится мне, что человек мог запросто встать и уйти, если накануне ходить не мог и вообще был в глубокой отключке.
Туггут пожимает плечами.
– Вот, посмотрите сами, журнал. Здесь сказано: «От дальнейшего лечения отказался», – она показывает мне часть документа на мониторе.
– Кто же его выписывал?
– Доктор Лебедев.
Да уж, неприятное известие. Валерий Алексеевич такой человек, что соврёт – недорого возьмёт.
– Возможно, больной проспался, да и попросил его отпустить? – спрашиваю заместителя.
– Нам нужно доктора Лебедева спросить. Ну, или медсестру, которая с ним работала в ту смену.
– Как её зовут?
– Ирина Маркова.
«Час от часу не легче!» – думаю, а по спине холодок ползёт маленькой змейкой. Что-то вся эта история не нравится мне всё больше и больше. Лебедев однажды уже опорочил себя тем, что имел интимную связь с Майей. «Дружили телами» против меня, так сказать. Точнее, Майя пыталась его завербовать, да не смогла по какой-то причине. Иначе бы Валерий пакостил мне куда сильнее, но он лишь хамит коллегам и пациентам, относится к своим обязанностям спустя рукава.
Но чтобы Лебедев и Маркова?! Что их может связывать? Никогда не видела их вместе.
– Я предлагаю вызвать Маркову и побеседовать с ней, – говорит Туггут.
– А когда у неё следующая смена?
Матильда Яновна смотрит на часы.
– Через три часа. Но зачем ждать? Я могу ей позвонить и спросить, – говорит она.
– Хорошо. Только меня, пожалуйста, не упоминайте.
Туггут непонимающе поднимает брови.
– Так надо, – говорю ей строгим голосом.
Заместитель кивает, набирает номер и ставит телефон на громкую связь. Ирина не сразу берёт трубку, но когда слышу её голос, невольно ёжусь, будто меня ледяным ветром обдуло. Матильда Яновна сразу переходит к делу. Маркова припоминает, что да, был такой гражданин, но когда она утром пришла, а это в семь утра, его уже на койке не было. Куда делся, никто не знает – в палате лежал один. Коллеги тоже не заметили, как он уходил. Пропал, и всё. «Доктор Лебедев может подтвердить мои слова, я всё ему тогда же доложила», – говорит Ирина.
Туггут благодарит её и прекращает разговор. Смотрит на меня:
– У вас нет ощущения, что она лжёт?
– Есть, но вы мне так и не сказали, как звали того пациента, – вспоминаю.
– Константин Андреевич Жигалов.
У меня рот распахивается от удивления.
– Как, простите? – спрашиваю, ощущая, как сердце бешено начинает колотиться в груди.
Матильда Яновна повторяет.
– Он вам знаком?
– В некотором роде, – отвечаю ей, стараясь унять волнение. Ещё бы он мне не был знаком! Тот самый прокурорский работник, который однажды обвинил меня с Артуром в убийстве его сына! Тот самый, который является родным отцом Ирины Марковой, который бросил их с матерью, потому что влюбился в другую женщину!
– Эллина Родионовна, вы меня простите, конечно. Давайте на чистоту. Я теперь всецело на вашей, как видите, стороне, и с этого пути сходить не собираюсь. Не скрою. В прошлом у нас были разногласия. Больше скажу. Я даже договорилась с заведующим Шиловым, что мы вдвоём сделаем всё, чтобы не просто сместить вас с должности, но и уволить из клиники с позором. Но после аварии, – Туггут кивает на пришитую руку, – я на многие вещи изменила свой взгляд. Эта клиника, это отделение стали для меня смыслом жизни. Потому давайте договоримся. Я прошу вас верить мне, и если обману ваше доверие, то вот, – она достаёт из стола бумагу и протягивает мне. – Это заявление об увольнении с открытой датой. Я его подписала. Сможете завизировать сразу же, и меня здесь не будет.
Я беру заявление, складываю пополам и убираю в карман.
– Хорошо, – отвечаю Туггут. – Я вам верю. А теперь слушайте.
Рассказываю ей о том, что случилось много месяцев назад, когда в наше отделение привезли мальчика Рому с терминальной стадией адренолейкодистрофии, из-за которой ребёнок спустя несколько дней скончался. Пока говорю, одна мысль бьётся в голове: «Как прокурорский работник мог стать бомжом?!»