Глава 10
Смотрю на администратора и машинально думаю о том, а не вышло ли так, что наша Дина пристрастилась к наркотическим препаратам? Иначе почему у девушки галлюцинации? Но прежде чем отправлять её в наркологию, решаю всё выяснить. Я не люблю делать поспешных выводов о людях, даже если они порой сами на них напрашиваются.
– Дина, – стараюсь говорить спокойно. – Ты про какую мумию сейчас говоришь?
– Про самую настоящую, – отвечает бледная сотрудница и нервно икает.
– Постой. Ты про мумии, которые обвязаны марлевыми повязками и живут в гробницах Древнего Египта? – спрашиваю.
Хворова обиженно надувает губы. Снова икает.
– Ну вы, Эллина Родионовна, скажете, конечно! Ик! При чём тут Египет? Я же про нашу мумию, отечественного… ик! Производства.
Стоящий рядом Борис Володарский издаёт короткий смешок. Я бросаю на него серьёзный взгляд, и коллега ретируется.
– Так, Дина. Давай по порядку, – предлагаю администратору. – И выпей воды. Ты меня своим иком пугаешь.
Хворова послушно наливает воды, жадно её глотает. Вытирает губы и, стараясь говорить спокойно, рассказывает:
– Мне позвонили из подвала.
– В смысле, из морга?
– Нет. Под нашим отделением, в левом крыле, есть подвал. Сегодня туда пошёл техник. Там какую-то трубу прорвало, он отправился его заделывать. Потом пришёл весь на нервах и говорит: «Что это у вас тут творится? Там же мумия!» Ну, и ушёл.
– Как зовут этого техника? Он из нашей клиники? Их хозяйственного отдела?
– Нет, на нём была униформа такая… Тёмно-синего цвета, а ещё логотип… Да, вспомнила. Компания «Инженерные системы». То есть не наша… – говорит Дина и сама удивляется сказанному. Почему представитель чужой организации лазает в нашем подвале?
Понимаю, надо в этом разобраться. Звоню заведующему клиникой. Хоть я и глубоко презираю господина Шилова за то, что он жулик, на котором клейма негде ставить, но деваться некуда. Спрашиваю Владимира Ивановича, откуда взялась эта компания «Инженерные системы». Он отвечает: у нашей клиники с ними договор на обслуживание инженерных коммуникаций. Это чтобы не содержать собственных сантехников, электриков, слесарей и прочий персонал. «Очередной способ попилить бюджетные деньги», – думаю, но говорю короткое «Спасибо» и кладу трубку.
– Так, Дина. Теперь мы пойдём туда и посмотрим, что это за мумия такая.
– Нет-нет… – администратор начинает пятиться. – Я туда не полезу. Мне страшно!
Поджимаю губы. В самом деле, приказать ей права не имею. Кого же взять с собой? Оглядываюсь вокруг. Вижу Наталью Григорьевну. Она неподалёку. Подзываю её к себе и объясняю суть: мол, надо пойти и понять, что за находка такая особенная в подвале нашего отделения. Можно было бы, конечно, пригласить кого-то из мужчин, но они, как назло, все заняты пациентами. Откладывать же на потом тоже не хочу. Мумия – это серьёзно.
– Мумия? Хм, а это интересно, – отвечает Осухова. – С удовольствием составлю вам компанию!
Мы берём в подсобке два аккумуляторных фонаря, лежащих там на случай отключения электричества, ключи, а также схему подвала (Дина распечатала её на листе) и идём в левое крыло. Там, в небольшом закутке, есть металлическая дверь, за которой я была лишь однажды. Это было несколько лет назад, когда меня только назначили завотделением. Решила обойти буквально каждое помещение, сунуть всюду нос, чтобы иметь полное представление о хозяйстве, которым буду управлять.
Подсвечивая себе путь, спускаемся вниз по бетонной лестнице. На стене справа, в самом низу, одинокий выключатель. Нажимаю клавишу, загорается свет – тусклая лампочка, свисающая на проводе. Строители не стали заморачиваться тем, чтобы здесь провести полноценное освещение. Решили, раз люди тут бывают редко, помогут себе сами. Потому приходится светить. Куда идти? Я думаю, что в самый дальний край. Шагам потихоньку, обходя какие-то деревянные коробки, скопления труб, разный хлам в виде старого списанного оборудования. Его бы сдать на металлолом, но как отсюда вытащить? Видимо, был какой-то ход, но его давно замуровали.
Подходим к внешней стене здания. Здесь луч фонаря выхватывает из темноты нечто странное. Напоминает сидящего человека, положившего голову на колени и обнявшего их. Движемся медленно. Не знаю, как насчёт Осуховой, у меня в крови адреналин. Подходим, светим… Господи Боже! В самом деле мумия!
Я едва не роняю фонарик, – так быстро отскакиваю назад, и если бы не Наталья Григорьевна, шлёпнулась бы на пол, но в итоге упёрлась в неё спиной.
– Элли, стой, не падай, – говорит Осухова чуть насмешливо.
– А мы уже перешли на «ты»? – поворачиваюсь к ней, тут же позабыв о страшной находке.
– Конечно. Ты против? – улыбается Наталья Григорьевна. – Конечно, это в неформальной обстановке. Согласна?
– Хорошо, – соглашаюсь, потому что за то короткое время, что мы знакомы, Осухова проявила себя как прекрасный врач. Да и человек она открытый и честный. Правда, с чёрным юмором порой перебарщивает, но такой уж характер.
– Отлично. Ты стой, я пойду гляну.
Она смело подходит к мёртвому человеку. Я тоже приближаюсь, подсвечивая фонарём.
– Мужчина, лет 40 примерно. Причину смерти сказать не берусь. Время тоже. Но, судя по всему, он здесь уже… – она думает несколько секунд. – Месяцев десять-одиннадцать. Или даже год.
– Сколько? – изумляюсь.
– Что и говорить, – насмешливо произносит Осухова. – Здесь отличное место, чтобы ощутить себя Тутанхамоном! А что? Тепло, темно, крысы не бегают.
У меня мороз по коже от её шуточки. Возвращаемся обратно, я говорю Дине, чтобы вызывала полицию. Вскоре прибывает «сладкая парочка» – два капитана, Багрицкий и Яровая. Как всегда, глядящие на медперсонал полупрезрительно, словно мы люди низшего сорта, а им двоим, господам высокородным, приходится с люмпенами возиться. Не пойму: откуда в них это? Неужели служба в правоохранительных органах так морально уродует людей?
Ну, рассуждать не берусь. Они начинают опрашивать Дину, и мне приходится просить Сауле, чтобы временно её подменила. Ко мне, слава Богу, офицеры не пристают. Лишь спросили, в курсе ли я случившегося. Ответила им утвердительно, сразу отстали.
Но мне становится очень интересно: кто такой этот человек? Как он оказался в подвале, ключ от которого хранится в регистратуре? Вопросов много, как всегда, ответов нет. Если бы это случилось с ним неделю назад, одно дело. Камеры видеонаблюдения бы помогли. Но год спустя… Да, полиции придётся покопаться, чтобы найти ниточки, ведущие к разгадке происшествия. Ну, а вдруг это было убийство?
Стоит мне так подумать, сразу ищу глазами Ирину Маркову. Но её сегодня нет, она работает в ночные смены, а на дневные я ставить её категорически запретила, чтобы с ней не пересекаться. Кажется, медсестру это устраивает. Просьб о смене графика от неё не поступало. И даже если бы так, ей предложили один вариант: или оставайся и работай, как прежде, или уходи. Правда, над вторым я бы подумала. Как говорится, держи друзей рядом, а врагов ещё ближе. Хоть это и ужасно опасно.
Порассуждать не успеваю: «Скорая» привозит восьмилетнего ребёнка, девочка. Она верещит что-то, ни слова разобрать не могу.
– Авария, сидела впереди пристёгнутая, – стараясь её перекричать, говорит фельдшер. – Подушка безопасности раскрылась и ударила её по лицу. Разрыв глазницы.
– Почему она сидела впереди? – уточняю у коллеги и беру девочку за руку, давая понять, что помощь рядом.
– Спросите её бабушку, которая была за рулём, – недовольно отвечает фельдшер.
В палате удаётся вколоть ребёнку успокоительное и обезболивающее, чтобы можно было осмотреть повреждение.
– Полина, сколько пальцев я тебе показываю:
– Я ничего не вижу, – плаксиво отвечает девочка.
– У неё восстановится зрение? – спрашивает стоящая рядом Ольга Великанова. Я тепло встречаю её, поскольку давно не виделись. Но юная коллега уже восстановилась после аварии, в которую угодила по милости Дениса Круглова. На работу она вышла пару дней назад, когда меня не было в отделении.
– Воспаление роговицы глаза заканчивается по-разному. Но здесь шансы плохие, – говорю тихо, чтобы Полина не слышала. – Как бабушка? – вопрос задаю Елене Севастьяновой, которая осматривает старушку. Та прибыла пару минут назад и умолила пустить её в смотровую. Там, сев на стул в углу, с тревогой (но главное молча) наблюдала за внучкой.
– Как можно было сажать ребёнка впереди? – возмущается Великанова. Будучи сама недавней жертвой автоаварии, вижу, как она остро переживает за несчастную девочку.
– Она меня уговорила. Она моя единственная внучка, – сдерживая слёзы, говорит бабушка Полины. – Я хотела её порадовать.
Говорю Ольге, чтобы принесла и установила девочке линзы Моргана. Это обеспечит медикаментозное лечение роговицы. Что же будет дальше, сможет ли маленькая пациентка снова видеть… никому не известно.
Иду в гинекологию проведать Алевтину. Вовремя: сюда пришёл онколог Егоров.
– Опухоли перестало хватать крови, часть её отмерла и разорвалась. Поэтому вы потеряли сознание, – объясняет он пациентке. – Она может разорваться снова. Поэтому важно как можно скорее удалить её. К сожалению, вместе с почкой. Сепарировать… простите, разделить их невозможно.
– Что это за опухоль? – интересуется девушка.
– Мы не знаем, – говорит Юрий Сергеевич. – Подождём результат биопсии.
– Думаете, это… рак? – последнее слово Алевтина произносит после паузы, с трудом. Заметно, что ей очень страшно.
– Не будем забегать вперёд, – утешительно произносит Егоров.
– Моя мама умерла от рака. Если это он, я должна знать…
– Аля… – перебивает её стоящий рядом супруг.
– Нет, я должна знать, – упрямо повторяет она.
– Похоже, что это клеточная карцинома, – говорит онколог. – Если она так агрессивна, как кажется, после операции вам может потребоваться химио- и радиотерапия.
– К сожалению, во время беременности химия противопоказана, – замечаю я.
– Вы сказали… она агрессивная? – Алевтина мужественно сдерживается и кусает губы.
– Да, но… – произносит Егоров.
– Удаляйте! – требует пациентка. – Удаляйте всё!
– Вы хотите прервать беременность? – уточняет онколог.
Алевтина переводит взгляд на мужа. Он молчит.
– Сделайте… всё сразу, – отвечает она.
– Обычно это отдельные процедуры, – говорю ей.
– Если после операции вы дождётесь рождения ребёнка… – начинает Юрий Сергеевич, но девушка не даёт ему говорить. Сквозь слёзы гневно бросает:
– Я хочу химиотерапию!
– Дорогая… – снова пытается утешить её муж.
– Немедленно! – и Алевтина начинает плакать.
– Поговорите наедине, – предлагает супругам онколог. Мы с ним выходим из палаты. – Она хочет забеременеть снова, если победит рак, – сообщает он, когда оказываемся снаружи.
– Через три недели плод сможет жить вне матки, – говорю коллеге. – Тогда она сможет побороться.
– Она не хочет так рисковать. Молодая, ей очень страшно.
Возвращаюсь в отделение. Вспоминаю, что давно хотела навестить злостного алиментщика по имени Николай. Надо проверить, в конце концов, как заживает его рука, повреждённая во время стремительного спурта от судебных приставов. Открываю дверь в палату, и в нос сразу ударяет запах сивушных масел. Вижу картину маслом: Николай лежит на койке с перебинтованной рукой, рядом его спутница. На тумбочке початая бутылка самогона, два пластиковых стакана и раскрытая банка с солёными огурцами.
– Невероятно! – произношу ошарашенно.
– Я не могла смотреть, ему было больно! У него рука болит! – хнычущим голосом оправдывается девица.
– Вы купили алкоголь!
– Вы ничего не делали, мне пришлось!
Молча качаю головой. Что тут будешь делать? Иду к администратору. Два капитана уже перестали мучить Дину Хворову. Прошу её подготовить документы на выписку Николая за грубое нарушение правил клиники, а заодно вызвать охрану. Пусть его выпроводят отсюда вместе с девицей, которая таскается за ним хвостом.
Потом звоню Романовой. Спрашиваю, на месте ли главврач. Получаю положительный ответ и поднимаюсь к нему, чтобы обсудить перспективу лечения у нас того мальчика из Архангельской области. Иван Валерьевич, к моей большой радости, сразу настраивается на деловой разговор. Без его привычного сарказма и прочих выпадов. Я объясняю, что на малой Родине ребёнка вылечить не могут, а если по квоте, то ждать слишком долго – он просто не доживёт. Но мы могли бы взять его к себе и пролечить. Правда, расходы на это частично возмещены не будут.
– Наши расходы не возмещаются страховыми компаниями всякий раз, когда мы собираемся сделать широкий жест, – говорит Вежновец. – У нас серьёзный дефицит бюджета, Эллина Родионовна.
– Я понимаю. Но здесь речь идёт о спасении ребёнка. В этой связи прошу вас провести эту операцию.
– Меня? – удивляется главврач. – Я, конечно, всё понимаю. Но привлечение меня и даже… коллег, если бы я кого-то пригласил поработать бесплатно, то всё равно – это лишь четверть расходов. Страховая не компенсирует остального. Мальчик не житель Санкт-Петербурга.
– Это может заинтересовать прессу. Мы можем объявить сбор средств на лечение…
– Постойте, доктор Печерская, – прерывает Вежновец. – Что вы всё «мальчик» да «ребёнок». Имя и фамилия есть у него?
– Конечно. Простите, – улыбаюсь стеснительно. – Его зовут Никита Евсеев.
– Так-так… Но я не думаю, что питерским СМИ и блогерам интересен архангельский мальчик, нуждающийся в замене шунтов.
– Иван Валерьевич, ему девять лет. Без замены он умрёт.
– Мы сейчас не можем ему помочь, извините, – говорит главврач.
Мне ничего не остаётся, как покинуть его кабинет в расстроенных чувствах. Но я уверена, что всё равно найду способ, как помочь несчастному мальчику. С Вежновцом или без него. Только стоит мне подойти к лифту, слышу торопливые шаги. Оборачиваюсь: главврач ко мне спешит.
– Вы вниз?
– Да.
– И я туда же. К вам.
– Зачем? – удивляюсь.
– Хочу проверить, как там мальчишка.
– Какой мальчишка? – Вежновец умеет удивлять.
– Детдомовец с астмой.
– Насколько мне известно, вы сами приказали нашему администратору позвонить в детдом, чтобы они забрали ребёнка.
– Да? Вот же блин… – произносит Вежновец. – Ну, может, не забрали ещё.
«Уникальный тип, – думаю о нём. – Одному ребёнку отказал в помощи, а о другом вдруг озаботился. Вот что у него в голове творится, а?»
Когда лифт останавливается, главврач вдруг нажимает кнопку «Стоп». Смотрит мне пристально в глаза и произносит негромко, будто нас подслушать могут:
– Я вас люблю.