Ирина, в отличие от старшей дочери, думала о другом. Ее волновала тайная дружба Виктора и Сашки. Явно, не за красивые глаза (хотя, и это – тоже) заманивает парня к себе Витька. Ирину разбирала злость – ишь, ты, хорошо устроился, стервец. Танька живая не нужна была – отбрехался от девки, открестился, толкнул Таньку на грех. А теперь, глянь-ка, какой папаша выискался! А если Лена, жена, узнает? Как выкручиваться будет? А если, не дай Бог, Николай с Дарьей?
Давление зашкаливало. У Ирины пухла голова. Казалось, еще немного, и она треснет, как переспелый арбуз, которых теперь на рынках – ешь – не хочу. Она устала от своих страхов. А еще более устала от гневливости своей – было обидно, что Вите незаслуженно достается ценный подарок, готовенький, красивенький, умный сынок! Сам-то девок наплодил Ленке своей. И теперь подмазывается к парнишке. Нечестно это. Некрасиво!
Не выдержала, подкараулила в тихий вечерний час Витьку по дороге из РМЦ. Витькин трактор был в разборе, что-то там с коленвалом не фурычило – Ирина не разбиралась, потому и шел Виктор пешочком, вразвалочку, посасывая неизменную свою «беломорину». Ирина выскочила перед ним, как черт из табакерки.
- Здорово, Витенька, - вкрадчиво прошелестела она.
Тот попятился, но лицо сохраняя, ответил на приветствие несостоявшейся тещи.
- Здорово, Ирина Арсеньевна, чего это ты меня тут, как дролечку, стережешь?
Ирина вспыхнула, ощерилась, зашипела:
- Я тебе сейчас, боров немытый, покажу «дролечку»! Ты у меня вовек со своею «дролечкой» не расстанешься! Я тебе сейчас последние кудри повыдергиваю, кобель ты, мерин ты сивый! Сказывай, опять к Сашке подходил? Опять его конфетами угощал? Опять на трактор садил, черт мохногривый, а?
Витька потупился, снял с головы кепку, утер ею распаренное лицо, снова нахлобучил на макушку.
- Да я, тетенька Ирина, не специально я. Хороший парнишечка… Я карточку с детства глянул – одно лицо. Тянут кровя. Уж теперь ничего не скажешь – мой Саня, пацан. Мой. Что тут уж делить…
- Так и девки от Ленки – твои. Вот и возися с ними. Конфеты им дари и на тракторе катай! А парня не трожь – у него матерь с отцом имеются. Вот я скажу Николаю, так он тебе ноги вырвет!
- Тетка Ирина… Ирина Арсеньевна…, - по крупному лицу Виктора вдруг побежали непрошенные слезы, - да я ничего же плохого не делаю. Я… хоть одним глазком… Если бы Танька жива была, да разве я в ноги бы ей не пал?
- А Ленка твоя – что? – строго спросила Ирина, - Ленка, законная жена? Ленке уже в ноги падать скушно? Ты об ней подумал? Ты что же, я смотрю, маракуешь об нас, бабах, свое: сегодня с этой любишьси, завтра – с той. Захотишь – простишь, а захотишь – помилуешь? Нет, Витенька, так не бывает. Не все коврижками медовыми питаться. Отбрыкался в свое время от Таньки, так больше и не вспоминай. И от ребенка отстань. Прокляну навеки, такую жизнь тебе организую, что вздохнуть спокойно не сможешь!
На Витю было жалко смотреть. Сердце Ирины смягчилось, и она перешла на доверительный тон:
- Не делай глупостев, Виктор. И так наделано в наших жизнях столько глупостев, что до смерти не расхлебаться будет. Что было, то прошло и быльем поросло. Чего уж теперь казниться. Танька наворотила дел… Да и ты – тоже… А ребеночек пусть себе растет в любви и ласке. Не марайте вы его. Ленка – бабочка хорошая, девчонки твои басенькие, да послушные. Глядишь, и парня себе наколдуете. От него тебя не гоню – и поздоровкаться, и поговорить при встрече можно. Но… не надо навязываться, как репей. Жизнь все сама по местам расставит. И вот еще, что сказать тебе хотела, Виктор: дочек от Сашки береги. Подрастут, женихаться начнут – борони Бог!
- Да я понял, Ирина Арсеньевна. Я пойду, Ирина Арсеньевна.
Витька, сдувшийся и понурый, отправился своей дорогой. Ирина, посмотрев ему вслед, покачала маленькой, туго затянутой в платок головой, и тоже пошла своим путем.
Она ничего не сказала Дарье. И Дарья не знала об этой тайне до последнего. Потом уже, на похоронах сына, пожелавшего быть упокоенным около Дымского монастыря, увидела Виктора. Тот, давно вдовевший, зачем-то притащился на похороны Александра. Дарье не до него было: убитая горем наповал, она не замечала, как Виктор поддерживал ее под локоть, как кидал в яму пригорошню земли. Как плакал. Потом уже ей рассказывали. Но какое это имело значение? Одинокий старик. Одинокая старуха… Никакого уже значения не имели слова окружающих.
Нет, об этом не хочется вспоминать. Слишком больно, слишком близко… Еще и года нет, как опустили гроб с Александром в могилу. Там хорошо, на кладбище. Под сенью монастыря похоронены и мама, и бабушка, и Таня, и Мариша с Ленькой, и Николай, и Саша… Все нашли свой покой в песчаной, легкой земле, такой неласковой и такой родной для милых сердцу Дарьи людей. На годины Николая Дарья долго бродила среди крестов, словно по улице деревенской шла. Вокруг – знакомые лица. И незнакомые – тоже. Много, очень много молодежи.
Случайно наткнулась на скромный зеленый холмик. Узнала фотографию – Веня-председатель. Вот он, трудяга. Правда, Дарья помнила, раньше на его могиле стоял памятник. Было модно ставить памятники такие, треугольником. Со звездой. Вене тоже пришпилили звезду. Не воевал на фронте. Так и что? Зато воевал на трудовой ниве, на своем горбу выносил все тяготы мирские. Достойно нес. Заслужил он тогда свою звезду. А теперь на месте памятника – обыкновенный крестик. Наверное, супруга, на много лет пережившая мужа, расстаралась по-христиански. А вот ее рядышком нет. Где же она? Может быть, у стен женского монастыря упокоилась? Спросить у кого-нибудь Дарья так и не успела – чуть сама Богу душу не отдала в тот день, так намаялась, да и сердечко пошаливало.
Нет, нет, не надо об этом.
Рано.
Ещё пока не началось.
Еще пока юн ее сынок, и бедки Дарьи пока маленькие, незначительные, детские. Если не считать одной беды, но и она кажется с высоты прожитых лет бледненькой, слабенькой и совсем не опасной. Хотя слез из-за неё Дарья пролила немало.
Они с Колей ровно жили, без особых скандалов и потрясений. Особых слов он ей не говорил – не имел такой привычки. Свою любовь доказывал делами. В Ленинград Коля не возвращался – был целиком отдан родному заводу. Здесь его ценили и уважали. Здесь он был своим. Любил работу, что и говорить. Дарья никогда не закатывала истерик по поводу возвращения в Ленинград.
Она вообще относилась к женам, редко стоящим мужу поперек дороги. Что от нее требовалось? Понимание и верность. Ничего такого сверхъестественного в этом нет. И Дарья соответствовала требованиям мужа на все сто процентов. Если не на сто пятьдесят!
К тому времени Николай получил прекрасную квартиру в центре города, трехкомнатную, с высокими потолками и широкими окнами, выходящими прямо на площадь, где стоял Ленин.
Ленин смотрел, прищурившись, куда-то в светлую даль коммунизма. А на его лысине сидели голуби. Два раза в год рабочие мыли Ленину голову – перед Пасхой и перед Седьмым ноябрем. Это было символично и по-доброму смешно. Атеист, родитель революции… А перед Пасхой все равны. Даже Владимир Ильич. Дарья всегда мыла окна в субботу (в чистый четверг технологу хлебозавода это очень редко удавалось – дневные смены не позволяли). Она мыла, смотрела на улицу, украшенную к Первому Мая, радовалась солнцу и пахучей зелени на ветвях, норовивших ткнуться в прозрачное стекло её окон. Дарья видела, что и Ленина поливали мыльной водой, чистили щётками, споласкивали. И это было так весело и деловито, и Дарье казалось, что Ильич щурится от удовольствия и покрякивает, будто в бане. Все радуются весне, даже памятник.
И Дарья радовалась. Радовалась, что весна в этом году дружная. Что на площади жарко алеет клумба с тюльпанами, что колонны дома культуры сияют свежей побелкой, что реют красные флаги, что зелёная травка уже пробивается в сквере ДК, и там гуляют малыши под строгим присмотром мамаш.
Что Сашенька, здоровый и почти взрослый, переходит через улицу и машет ей, матери, ладошкой. Что сейчас она соскочит с подоконника и побежит на светлую и просторную кухню, ставить чайник. Что пирог с прошлогодней сушёной черникой млеет под полотенцем в ожидании Саши. Что вечером вернется из ленинградской командировки муж, обнимет её и примется раздавать гостинцы, без которых он никогда не возвращается. Счастлива ли она? Безусловно!
Так и было. Все так было, кроме одной мелочи: Коля не приехал, задержался. Предпраздничная суета задержала. В областном комитете после очередного съезда депутатов решили устроить банкет. Продлили даже места в гостинице. Николай не мог уйти по-английски. НАДО.
Обещал вернуться в срок.
- Все равно уеду, Даша, - ворчал он в телефонную трубку, - чего мне? Сергей отвезет.
- Коля, пожалей водителя! Среди ночи, уставшего, погонишь в такую дорогу? Гуляй себе на здоровье на вашем чертовом банкете, и иди спать в гостиницу. И Сереже дай выспаться! В шесть утра поезжай! Успеешь ты на демонстрацию, Господи, Коля!
Слышно было – муж такой заводной, потому что выпил. Он всегда заводной был, когда выпьет. Начнет дёргать Сергея, хорошего парня, кстати, всю дорогу, зануда. А тому надо за дорогой следить…
Дарья жалела Колиного водителя. Что-то в нем было такое… детское. Дарье все мальчишки не старше сорока казались детьми, сыночками. Хотелось напоить их чаем и уберечь от злых, несправедливых начальников-тиранов, типа Николая. Не дают мальчикам поспать подольше, таскают их по своим командировкам, заставляют ждать часами у пропыленных зданий всех этих ленсоветов, моссоветов, и даже, черт бы их брал, домов советов депутатов города Свердловска!
- Сашка уроки сделал?
- Сделал, Коля! Все, целую! Давай! – Дарья положила трубку.
- А чего, мама, папа не приедет сегодня? – Сашка с куском пирога в руке выглянул из кухни, - я тогда побегу, футбик погоняю!
- Не долго, Саша! – крикнула ему вслед Дарья, - несносный мальчишка, опять все коленки в кровь рассандалит.
Она, напевая песенку, вновь залезла на стремянку. А сердце тогда даже не ёкнуло, не дрогнуло, не почуяло, что муж ее обманывает. Точнее – обманул.
Автор: Анна Лебедева