С 14 лет я взрослел в музее. Ходил туда после школы или вместо школы. Приносил туда вещи, помогал оформлять выставки и добывать для них экспонаты, знакомился с интересными людьми, захаживавшими туда для долгих бесед про историю города, своей семьи и пр. Вскоре мне стали показывать фонды, скрытые от глаз обычного посетителя.
Однажды, рассматривая стопку старых фотографий, я увидел снимок интерьера, в котором на полу, стульях и креслах сидела группа людей: кто-то смеялся, кто-то что-то рассказывал, а кто-то внимательно слушал. В центре композиции – женщина с тревожным лицом. Этот снимок запомнился мне надолго подписью на обороте: «Последние из могикан или «Плачьте, тираны» Семьи Каришневых, Бочаровых, Фитингоф, Гиляровских, Колюбакиных.
Тогда я еще не совсем понимал, почему они «последние» и какие тираны должны плакать?
Каришневы – семья городского врача. Бочаровы, Фитингофы, Колюбакины – из дворян, преподавали в мужской гимназии города. Кстати, Мария Александровна Колюбакина, присутствующая на снимке – тетка поэта Даниила Хармса. По материнской линии у него хвалынские корни. Гиляровская – родственница знаменитого писателя.
Как мы видим, на фотографии – интеллектуальная элита города. Они устраивали музыкальные вечера, сочиняли и исполняли стихи и романсы, вели беседы, лечили хвалынцев и давали им качественное образование. Их мир, как и мир миллионов русских людей рухнул в турбулентном 1917 году. Когда жизнь и история нашей страны разделились на «до» и «после».
В феврале 1917 года пало самодержавие. Власть оказалась в руках самонадеянных либералов и буржуазии, которые так и не смогли справиться с этой строптивой девой. Уже в октябре она досталась большевикам.
10 ноября 1917 года был принят декрет «Об уничтожении сословий и гражданских чинов». Так образом термин «бывшие» в отношении граждан, утративших свой социальны статус, был легитимизирован. Как показала дальнейшая история, в стране, где говорилось о свободе, равенстве и братстве – ничего подобного не было и в помине. Владимир Ульянов – Ленин, кстати, тоже выходец из «бывших», как и многие представители партийной номенклатуры, ни в чем себе не отказывал и после революции, занимая роскошные апартаменты и лучшие усадьбы. В то время как страна погружалась в кровавый ад.
Конституция РСФСР 1918 г. закрепила правовой статус «бывших», положением о том, что основной задачей нового государства, наряду с уничтожением всякой эксплуатации человека человеком, является «беспощадное подавление эксплуататоров» (ст. 3). Пять пунктов ст. 65 определили круг лиц, лишенных избирательных прав на основе прошлого и нынешнего социального статуса человека. Это были лица, прибегающие к наемному труду с целью извлечения прибыли; лица, живущие на нетрудовой доход (проценты с капитала, доходы с предприятий, поступления с имущества и т. п.); частные торговцы, торговые и коммерческие посредники; монахи и духовные служители церквей и религиозных культов; служащие и агенты бывшей полиции, особого корпуса жандармов и охранных отделений; члены царствовавшего в России дома.
По разным оценкам под категорию «бывших» попали от 22 до 35 миллионов людей, причем как жителей городов, так и сел: дворянство, офицеры царской армии, духовенство, гражданское и военное чиновничество, зажиточное крестьянство (кулаки) и т.д. С каждым изданием новых правовых актов положение этих людей становилось все более тяжелым. Они теряли не только статус, возможность зарабатывать, кормить свои семьи, но и имущество, вместе с правом голоса, свободы и даже жизни. Хотя для самосудов и расправ над неугодными, большевики в правовых основаниях не нуждались.
Сохранился любопытный документ «Ультиматум купцам города Хвалынска» от Исполкома и чрезвычайной революционной финансовой следственной Комиссии по контрибуции от 5 (18) марта 1918 года с часов вечера и до 6 часов вечера 8 (20) марта с.г. лица в количестве 112 человек обязаны в указанный выше срок внести сумму денег количеством 1 миллион кредитными билетами; в случае невнесения указанной суммы в течении 48 часов заключенным хлеб будет выдаваться по 1/8 части фунта в сутки, и будут лишены всяких свиданий; обязаны внести контрибуцию нижеследующие лица…».
Опустим вопросы, связанные с грамотностью этого рескрипта. И обратим внимание на то, что в эти списки, к названным «купцам» отнесли также выдающегося русского хирурга А.Г. Бржозовского, мещан, зажиточных крестьян и даже целые институции, такие как монастыри. По большому счету с людьми, попавшими в эти списки можно было делать все, что угодно.
Читая дневник хвалынского гимназиста Михаила Чевекова о событиях того времени, мы можем уточнить некоторые подробности, связанные с «заложничеством» и выбиванием контрибуции из «бывших людей». Кстати, сам Чевеков - происходил из «кулаков» села Теликовка, что через реку от Хвалынска. У его отца была мельница и лошадь. В 1918 году все отобрали и быстро привели в негодность.
Чевеков записывал: «27 февраля. «Осадное положение было объявлено для того, чтобы собрать всех купцов в «Совет» «батрацких и собачьих» депутатов. А раз после семи часов гулять уже не разрешалось, то толпа не могла собраться к Совету и требовать своих родных, чтобы выпустили их; да вдобавок еще до 3 раз принимался трещать пулемет: этим всех устрашая. И вот когда все купцы собрались, то тогда их всех арестовали и посадили. Теперь их морят голодом, страшно издеваются — так, что один даже сошел с ума (Кадышев), его хотя и выпустили, но зато посадили его жену. Большевики говорят, что иначе получить денег с них нельзя».
2 марта. «Сегодня, когда я был у директора Х.М.Г. (хвалынской мужской гимназии — А.Н.) Д.И. Кряжева, пришла жена заключенного «Солдаткина» и говорит, плача: «Была в Совете и мне сказали, что если ваш муж сегодня же не внесет 500 тыс. рублей, то мы его убьем как собаку и выбросим на улицу и вам не разрешим его похоронить».
Декретом «О красном терроре» от 5 сентября 1918 г. террор в отношении «классовых врагов» был узаконен. Их должно было изолировать в концентрационные лагеря, а лиц, прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам, мятежам, подлежало расстрелять.
Все это приводило не только к десяткам тысяч безвинных жертв, но и миллионным миграциям населения. Бывшие покидали родовые гнезда и территории, заметая следы спасая и выстраивая новую жизнь на чужбине.
С начала 1920-х гг. из-за нехватки квалифицированных кадров значительная часть «бывших» (белых офицеров, дворян, бывших чиновников, купцов, помещиков и др.) и их дети работали в структуре государственных и даже партийных органов. В Хвалынске сохранил свое положение и даже часть квартиры доктор Владимир Дмитриевич Каришнев. Долгое время в музее даже висел пропагандистская картина, как врач после революции снимает портрет Царя в своем кабинете. В 1923 году в Хвалынск возвращается врач Ольга Алексеевна Радищева – правнучка писателя-демократа А.Н. Радищева. Правда в ее родовом особняке уже размещался ликбез, но зато новая власть оставила им бревенчатый, вросший в землю дом родителей ее мужа – художника и археолога Василия Федоровича Орехова. Врачи, как говорится, нужны и белым и красным.
После окончания Гражданской войны, голода и массовых экспроприаций имущества, экономика страны пришла в разруху. Это побудило советское правительство начать Новую экономическую политику (НЭП). Вместе с этим, пришедшее в негодность муниципализированное имущество иногда удавалось вернуть бывшим собственникам. Но это было скорее исключением.
Новая волна репрессий обрушилась на «бывших» в период начала коллективизации в конце 1920-х – начале 1930-х гг.. Аресты и расстрелы граждан, преследования и правовое поражение родственников репрессированных. Публикация списков лишенных избирательных прав и унизительные попытки, попавших в них людей оспорить решение. В этих списках были подразделы: торговцы, кулаки, духовенство, административно высланные, бывшие чины жандармерии и полиции.
В воспоминаниях Александры Медем – внучки бывшего сенатора и губернатора Оттона Людвиговича Медема, оставшейся в СССР, где всю ее семью заморили эпидемии и тюрьмы, меня поразил описанный ею случай. Когда в Самаре она устроилась работать на пасеку и была на хорошем счету, ее, однажды, встретил земляк-хвалынец, который быстро донес руководству. Когда начальник пасеки вызвал Александру «на ковер», то с недоумением высказал ей: «Я думал ты – сирота, а ты оказывается – графиня!». В его понимании эти понятия были несовместимы и девушку уволили.
Репрессии носили совершенно понятный критерий: чаще всего для ареста было достаточно родиться в семье не того происхождения.
Александра Вощинина – внучка доктора Каришнева, девочкой была свидетелем ареста в 1932 году Марии Оттоновны Нецветаевой (бывшей графини Медем):
«В подвале у Филипповой «из милости» жила нищая графиня с дочерью.
Среди ночи в нашу парадную дверь раздался громкий стук. В дверь буквально ломились:
-Откройте, милиция!
Мама, выбежав на галерею, заявила, что не откроет. После недолгого препирательства выяснилось: они пришли к графине. Вход в подвал был со двора.
Один из опасных гостей перелез через высокий забор и открыл калитку. Несколько человек спустились в подвал. В ту ночь в подвале развернулось шумное, пугающее «действо» - обыск.
Наконец всё затихло. Приоткрыв занавеску на окне, мы наблюдали в щёлочку, как по узкой тропинке в предутреннем тусклом свете луны потянулась цепочка людей. Два чёрных «кожаных» человека шли впереди, за ними трусила в вытянутой грибом шляпе «графиня». Замыкал шествие третий страж порядка с винтовкой, но, слава Богу, без штыка.
Утром хозяйка подвала со слезами и стонами убедилась в полном разгроме помещения. Стены, пол - взломаны, печь разобрана по кирпичику, кругом валялись тряпки, стоптанная обувь, листки книг. Наверное, у неё искали несуществующее золото. Никто не подозревал, что от своих предков она получила в наследство только длинный аристократический нос рыцарей-крестоносцев».
После убийства С. М. Кирова НКВД СССР весной 1935 года провело операцию «Бывшие люди». 11 000 человек, подпадающих под эту категорию населения, были арестованы или депортированы из Ленинграда. Согласно директиве № 29 от 27 февраля 1935 года «о выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда и пригородных районов в отдалённые районы страны». В апреле того же года Управление НКВД расширило масштабы операции (приказ по Управлению НКВД от 28 марта 1935 года «Об очистке погранполосы Ленинградской области и АК СССР от кулацкого и антисоветского элемента»). Было веселено еще 22 511 человек (5100 семей), среди них — 101 семья «бывших людей».
По семье бывшего нотариуса Разумовского репрессии прошли чудовищным катком. Еще до расстрела Евдокии Николаевны, выступавшей в защиту Казанского собора, в октябре 1937 г. был арестован муж ее дочери Галины, хвалынский врач Кирилл Анфиногенович Кочетков. Его обвиняли в антисоветской агитации. Осудили и расстреляли 2 ноября в г.Вольске.
В январе 1938 г. в Астрахани был расстрелян муж другой дочери — Нины. Михаила Александровича Александрова (сын служащего конторы имения Воронцова-Дашкова в с. Алексеевка) обвинили в принадлежности «к диверсионно-вредительской организации». А в апреле по обвинению «в недонесении органам власти о контрреволюционной деятельности мужа» была осуждена сама Нина Николаевна. Как «члена семьи изменника родины» ее приговорили к 8 годам тюрьмы. В 1940 г. приговор изменили на ссылку на три года в Красноярский край. Еще в 1938 г. в тюрьме у нее родился сын Святослав.
В 2001 г., учась в 11 классе, я приехал в Саратов на конференцию. Уже тогда мои интересы сосредоточились на истории Хвалынска. Меня увлекали поиски и общение с родственниками бывших хвалынцев и их потомками, разбросанными по всему миру. Благодаря им и их архивам формировалось мое представление об ушедшей эпохе. В Саратове состоялась встреча со С.М. Александровым. Тогда меня интересовала судьба его деда — нотариуса. Но впечатления остались и от другого. Святослав Михайлович достал папку с документами, связанными с трагедией его семьи: справки о реабилитации, свидетельства о смерти, где в графе причина было написано: «расстрел» и пр. Он родился в тюрьме, и его матери приходи-лось сушить пеленки на своей спине, помогали и сокамерницы. Когда Нину Николаевну отправили в ссылку, мальчика передали ее сестре Галине в Хвалынск. Со слезами на глазах Святослав Михайлович вспоминал, как в 1945 г. его, перво-классника отчислили из школы. Причем сделано это было в лучших традициях советской педагогики: в класс во время урока вошел директор и при всех объявил: «Где тут сын изменника родины? Александров — выйти из класса!»
После окончания Великой Отечественной войны советской России нужны были люди. Началась пропаганда и политика по репатриации эмигрантов первой волны и старообрядцев… Некоторые «бывшие» поверили и стали возвращаться на историческую Родину, где их ждали новые испытания: аресты, административные высылки и поражение в правах.
В это же время в советских дворах тихо доживали последние представители сгинувшей после 1917 г. страны. Как правило, это были одинокие женщины — большинство мужчин перестреляли в лагерях или убили на войне. Они старались жить обособленно, скрываясь от чуждой советчины. В Хвалынске в послевоенное время носителями старой русской культуры оставались сестры Жуковские — дочери священнослужителя. Яркой иллюстрацией цивилизационному расколу служит небольшой частный сюжет, написанный, между прочим, доктором наук, профессором Саратовского медицинского университета, известным ученым Ю.А. Неклюдовым, чье детство прошло в Хвалынске. Он вспоминал о Жуковских: «По их внешнему виду я потом всегда представлял себе дореволюционных барышень, читая что-нибудь о жизни в XIX веке. И платья с какими-то рюшками, и панамы на голове летом, и сидение с книгой на веранде, и прогулки по саду.
Они почти ничего не сажали в огороде, кроме небольшого количества цветов, я никогда не видел их согбенными над грядкой. Они и за садом-то, который вокруг их дома, не ухаживали, и сад весь порос могучим бурьяном. В этих зарослях было очень легко прятаться садовым воришкам из нашей компании. Жуковские ни с кем не водили дружбы, никогда не бывали в гостях у соседей, никто из соседей не бывал в их доме, никто не видел у них представителей мужского пола. Только иногда летом к ним из Москвы приезжали одна или две девушки, то ли дочки, то ли какие-то родственницы. Но и они вели такую же тихую и замкнутую жизнь.
Мы иной раз, сидя на наших балках, дружно фантазировали о том, кто они такие и что у них там внутри дома. Было множество вариантов, большинство сходилось во мнении, что они «буржуи недорезанные» или вдовы «буржуев дорезанных», а что у них в доме, установить было невозможно — доступа в дом Жуковских никто не имел. Хоть они никому не делали плохого, дети нашей компании их не то чтобы боялись, а как-то остерегались как чего-то мистического» (Неклюдов Ю. Протоколы хвалынского детства. Саратов, 2004. С. 118).
Описанные выше частные случаи не были единичными. Десятки тысяч судеб прошли через унижения, физическое и моральное истребление. Несмотря на это, уцелевшие, пронесли сквозь все эти испытания сохранили любовь к Отечеству, его наследию и веру в русский народ.
Меня до глубины души тронула автобиография Ольги Алексеевна Радищевой: «Детство прошло в Хвалынске. Училась дома с пяти летнего возраста до поступления на 12 году в Саратовский Институт, где пробыла 4 года, окончивши его с серебряной медалью. В это время умерла моя мать.
Я росла в обстановке обеспеченной, могла пользоваться большим количеством книг и журналов. Мне сильно хотелось учиться, и я занялась самообразованием. Перечитала много книг по самым разнообразным отраслям науки и решила стать врачом. Отец одобрял мои стремления. Подготовившись по математике и латинскому языку, я сдала экзамены экстерном на аттестат зрелости в Сарат. Мужской классической гимназии. В 1897-98 учебном году тотчас по открытии в Петербурге женского мединститута я поступила в него. Окончила его в ноября 1903 года с званием «лекаря с отличием». По окончании курса первой моей службой была – школьным врачом Хвалынской женской гимназии.
Всю последующую жизнь – служебная работа моя нередко прерывалась более или менее тяжелыми заболеваниями, но я не оставляла любимое дело, где главным двигателем была у меня любовь к людям, желание быть им полезной по мере своих сил и оплатить свой долг народу за свое детство и юность. Непередаваемы чувства врача к своим больным, к их страданиям. В настоящее время вот уже непрерывно с 1925 года я работаю врачом в своем родном городе».