За фанерной перегородкой комитета комсомола, где редактировалась университетская многотиражка, Валя увидела Тулегена, который что-то сердито доказывал Оле.
- Опять за пропуски отчитывал? - спросила она, пренебрежительно игнорируя Олю, которая не замедлила скрыться.
- За пропуски,- сознался Тулеген.
- Бесполезно,- заключила Валя.- Нужны какие-то более эффективные меры. Я предлагаю устную газету. Она втянет в работу студентов всех факультетов, раскачает многотиражку и накопит для неё обширный критический материал.
- Но возникнут ли устные газеты и на других факультетах?- прислушавшись к их разговору, спросил Сергей.
- Ты вечно во всём сомневаешься,- оборвала его Валя.- Все зависит от нас. Если сумеем увлечь - возникнут, не сумеем - посмеются над неудачным начинанием.
... В аудитории шумно и весело. Это редакция устной газеты "Сигнал" - орган второго курса отделения журналистики станет свой первый номер.
- Прогульщики - это, говоря торжественно, наши современники. Они люди одной с нами эпохи, одного вуза, одного отделения. Они с нами и среди нас, а кое-кто вправе добавить, что они, мол, и в нас... Не так ли, товарищ Беляева?
От неожиданности вопроса Оля краснеет. Она, как назло, снова позади, на нее оглядываются, смеются. А чтец продолжает.
- Но обратимся эти к лицам и фактам. Ольга Беляева. В борьбе развернувшейся среди прогульщиков она заняла одно из первых мест. На ее счету тридцать два пропущенных часа... За Беляевой следует Пивень. На его счету тринадцать часов. За Гошей Пивнем - Алла Сясина в блоке с Иваном Дорохиным. У них, видите ли, одна платформа - курсовая. Работая над курсовыми, Сясина и Дорохин вместе "набрали" пятнадцать часов... Состязание в разгаре. Опыт вышеуказанных товарищей перенимается Сергеем Юрзиным и Машей Бондаренко...
Переждав волну смеха, чтец продолжал:
- Сводка с комментариями о ходе посещаемости с двенадцатого по семнадцатое ноября. Бондаренко, три часа - в поисках денег, Беляева, неделю - по собственному желанию. Надиров, два часа - общественная работа. Пивень, десять часов - по причине не подлежащей огласке, Юрзин, двенадцать часов - якобы болел... Дорохин, целый день - в самом деле болел после торжества по поводу выборов старосты семьдесят девятой комнаты. Кстати о старосте. Его почтенное имя изо дня в день красуется на Черной доске общежития...
Студенты смотрели на Пивня, блестящая лысина которого вызывала всеобщее веселье, и он с облегчением вздохнул, только дождавшись чтения следующей заметки.
- Как-то староста нашего курса упрекнул Юрзина за то, что он пропускает лекции.
- Справка за день, а уходишь с лекций третий день...
Ничуть не смущаясь, находчивый Юрзин, с той обстоятельностью, которая присуща только ему одному, ответил:
- Странно ты рассуждаешь, староста. Справка действительно дана мне на день. Но ведь в дне-то двенадцать часов. Вот я и растянул справочку на три дня: по четыре часа в каждый...
Новый взрыв смеха стих только от повышенного голоса чтеца.
- Запыхавшийся Пивеь подошел к окошечку кассы, через которую выдавали стипендию.
- А ну-ка, посмотрите, сколько полагается за мои трудовые подвиги?
- Двадцать пять рублей.
- То есть, как двадцать пять?! - отпрянув от окошечка, воскликнул Пивень.
- Очень просто, - объяснил кассир, - двести с вас удержано за обучение.
- Позвольте! - возмутился Пивень.- Как за обучение, когда я почти полмесяца на лекциях не был.
Валя повернулась к Пивню и, уже не в силах сдерживаться, расхохоталась так, что снова поднялся смех.
- Оригинальный рекордсмен! - торжественно выкрикнул чтец.
Студенты заинтересованно прислушались.
- Разные в жизни бывают рекордсмены. Одни в спорте отличаются, другие в учебе. А вот Зоя Живанова! О-о-о! Это совершенно особенное. Проболтать без умолку шесть лекционных часов способен не каждый. Здесь нужен врожденный талант, длительная тренировка...
Получены последние сведения о здоровье рекордсменки. Самочувствие отличное. Пульс - нормальный. Цвет лица - кровь с молоком. Устал только язык и потерял сознание собеседник...
Громовой хохот не дает больше читать. Так был встречен первый номер устной газеты, чтение которого неожиданно переросло в собрание.
Перед курсом привычно встал Леша и заявил:
- А сейчас разговор будет серьезным.
- Вопреки обыкновению,- продолжая смеяться выкрикнул кто-то.
- Обычно мы ограничивались полумерами. Сегодня этого не будет.- пообещал Леша, пережидая последние всполохи смеха. - Положение с посещаемостью у нас, товарищи, действительно катастрофическое и отношение курса к этому несерьезное. Взять к примеру Беляеву. Она пропустила баснословное количество часов. Ее, видите ли, увлекла борьба с облысением гор, засаждение фруктовыми садами горных прилавков, озеленение пустынных городов...
- А что, проблема как раз стоящая вашего внимания,- сказал приглашенный на чтение первого номера устной газеты заместитель редактора республиканской партийной газеты Федор Антонович Богатырев.
- Но пропускать во имя этого чуть не неделю...
Федор Антонович потер разрубленную бровь.
- Да это, пожалуй, преступление.- классифицировал он проступок Оли и заговорщически улыбнулся ей.
Ободренная его поддержкой Оля осмелела.
- Возможно пропуски и "преступление",- согласилась она, но за них я открыла до этого неведомый мне мир. Мир забот и тревог лесоводов. Да и как не тревожиться, когда занимая территорию почти в триста миллионов гектаров Казахстан имеет только восемь миллионов гектаров площади покрытой лесами. Здесь же является золотым фондом каждая перспективная порода, а лесоводы воюют за их распространение чуть ли не в одиночку. Кто должен им в этом деле помочь, как не мы, журналисты? А они сидят тет-а-тет с преподавателем и высасывают темы из пальца...
Я писала и до университета,- продолжала она,- и отношение ко мне газетчиков всегда было деловым: разъяснить, выправить, сгонять за недостающими фактами, но обязательно напечатать. Для газетчика сделать из тебя корреспондента - закон который на отделении журналистики вдруг утратил силу. Здесь я пишу как бы для преподавателя, для оценки. Тогда как в газете у меня были ответственные права внештатного корреспондента. Я думала, что став студенткой отделения журналистики, я еще больше приближусь к газете, а оказалось - нет, газеты наши сами по себе, отделение - тоже. Убежденным сторонником этой оторванности из преподавателей является товарищ Григорьев. Было немало работ студентов заслуживающих опубликования. Пусть с доработками, пусть с правками, ведь для того и учимся...
- Ну и печатайтесь, если газеты ваши материалы принимают,- бросил Григорьев.
- А вы побеспокойтесь, чтобы они их принимали,- в тон ему заявила Оля.- Согласуйте с газетой задания, доводите их на наших глазах до кондиции, чтобы цель у нас была одна, стараться писать так, чтобы напечататься, чтобы увидеть, как работает твой материал. А ваш метод пока что сводится лишь к оценке работ и то довольно субъективной...
- Ты отвлекаешься,- перебил ее Леша.
- Совсем нет,- с места выкрикнул Николай.- Беляева говорит как раз о том, чем объясняются повальные прогулы - бессодержательностью некоторых лекций. До войны я два года возил редактора районной газеты и за одну поездку с ним узнавал чуть ли не больше, чем за лекции Григорьева по специальной дисциплине...
Студенты одобрительно зашумели.
- Стоит ли посещать лекции Григорьева,- спросила Валя,- если он дальше пересказа популярной брошюры не идет? Товарищ Григорьев может и знает предмет, в чем я тоже очень сомневаюсь, но передать этого не может и, несмотря на наши протесты, продолжает читать. Лекции его неглубоки, неинтересны, а студенты зря время тратить не любят - вот и не ходят...
- Непосещение лекций - пассивная политика,- возразил Леша, уже понявший, что о посещаемости в данной ситуации со всею строгостью не поговоришь.- Нужно попросить, чтобы застенографировали лекции Григорьева, а партийные товарищи группы поставили вопрос о них на партсобрании университета. Но лекции посещать вы у меня будете,- уверенно заявил он.
Следующего номера устной газеты ждали уже с нетерпением. Перед чтением ее был доклад Пивня о третьей сессии Генеральной Ассамблеи. Доклад затянулся. Говорить о вещах всем известных трудно. Об этом нужно говорить с обобщениями, с прогнозом. Пивень же "растекался мыслью по древу" и доклад его не вызвал споров. В руках Вали появилась записная книжка и Валя что-то быстро набросала в ней.
Когда на кафедру вышли два чтеца, она вырвала и подала одному из них, Власову, исписанный листок.
- Вот это оперативность!- воскликнул Леша, пробежав ее глазами.
Он развернул передовую.
- Два месяца - это сто пятнадцать лекций, это триста часов или восемнадцать тысяч минут. Это то время, товарищи, которое уже позади. Каковы же итоги этих двух месяцев начала учебного года? Неважные. Должно ли такое положение продолжаться? Безусловно, нет. Мы уже на втором курсе. Это серьезный курс нашей учебы. Появились специальные дисциплины. Так взгляните на себя, как на второкурсников. Будьте ими, будьте же советскими студентами! - призывала передовая.
Дальше сообщалось, что выступление газеты оказалось действенным - Пивень за грязь и беспорядок в комнате снят с поста старосты, что студенты, интересующиеся опытом нетактичного обращения с преподавателем, могут тактично обращаться к Ивану Игнатьевичу Дорохину - он научит... Газета убедительно доказывала, что у некоторых студентов нет элементарной системы ведения докладов, что они отвлекаются от основной мысли и тем затягивают время. "Сегодня Пивень, например, начал доклад словами: "Я хочу остановиться на отношении к миру наших бывших союзников"... И пошел, и пошел - не остановился..." - иронизировала газета.
Дальше она критиковала Пивня за пустословие.
- Стоить только представить серый плащ с перчатками, шляпу с бакенбардами, папку наитончайшей работы, как перед вами во всем своем блеске предстанет Георгий Тарасович Пивень. Не подумайте, что он имеет предвзятое стремление создать внешний эффект. Ничуть. Это наискромнейший из всех скромнейших молодых людей двадцатого века. Подтвердить это можно вышеупомянутой папкой неизвестного назначения, так как хозяин ее никогда не конспектирует лекций и носит папку исключительно только из скромности...
Как-то фланируя по тротуару, разумеется, во время лекций, со своим сокурсником, назовем его к примеру Дорохиным, Пивено подошел к столику, где продавались картинки для усвоения алфавита.
Продавщица заволновалась.
- О! Этот возьмет. Вид у него такой подкупающий.
Пивень между тем приступил к просмотру художественных произведений, сопровождая его отзывами, выдающими глубокое понимание изобразительного искусства.
- Да, способность современных художников достигла апогея выразительности в смысле критериума изображения интеллектуальных, гипербоальных и эксцентричных явлений окружающей нас действительности. Их воззрения отличаются глубиной принципов, мистифицирующих авторитет симптомов парадоксальной иллюзии и полны антагонизма, смешивающего в пылу полемики сарказм с сатирой, гипотезу с аксиомой. Какой прелестный зайчик! Какое изящество форм...
Налюбовавшись вдоволь своим красноречием, он продефилировал дальше, оставив ошеломленными двух продавщиц.
Хохотали до слез, до колик.
- Автор переборщил! - старался кто-то перекричать раскаты смеха.
- Ни капельки,- отвечали ему,- Пивень именно так выспренно и изъясняется...
Газета явно смелела. Почувствовав свою действенность, она начала борьбу за посещаемость, за дисциплину, за культуру речи, за серьезное отношение к учебе. Газета была так оперативна, что всем недостаткам наносила смелый, неожиданный удар. Круг вопросов поднимаемый газетой был неограничен. Она освещала быт студентов и сообщала, что имя Раи Зеленковой за чистоту и порядок в восьмидесятой комнате все время на Красной доске. Газета советовала одному не разговаривать на лекции, другому - ликвидировать академическую задолженность. Газета во все вмешивалась, а главное все вещи и явления называла своими именами. Вышло всего дав номера, а курс уже заметно изменился. Реже стали пропуски, серьезнее отношение к учебе. Исправлялись не только потому, что каждому было неприятно попадать на язычок какому-нибудь язвительному юмористу, а потому, что газета указывала на недостатки, на которые раньше смотрели сквозь пальцы.
Домой шли гурьбой. Пивень обижался на Валю.
- Ну нельзя же три заметки посвящать одному человеку...
Над ним подшучивали.
- Здорово же тебя, Гоша, разжаловали, стало быть...
- Подтасовка фактов. Я сам подал в отставку.
Казалось бы шутили, но задетым газетой и в самом деле было не по себе. Валя это видела и торжествовала: "Да, прав Кантемир, "обличение сатирой тем удачливее, что мы посмеяния больше всего другого наказания боимся..."
К ней подошел Иван.
- Вы знаете, что меня старостой комнаты избрали? - сказал он приосанившись.
- Как же не знать. Об этом республиканская газета сообщала!- иронизировала Валя.- Только даст ли что-нибудь вашей злополучной комнате эта смена старост...