В конце апреля цвели урюк, черешни, сливы, вишни. Земля уже белела от их опавших лепестков, а у яблонь вместо цветов все еще розовели бутоны. Они шли по несколько из одного гнезда, были полные, бледно-розовые, готовые вот-вот распуститься. После ночной грозы они раскрылись, и яблони встретили рассвет первомайского дня в благоухающем наряде.
В это утро все общежитие проснулось от звонка. Он звенел не утихая. Девушки повскакивали с коек и бросились к окну. Вчера беспокоились зря: ливень только омыл деревья и прибил пыль.
Умытый, нарядный, подстриженный город был празднично оживлен. Во весь голос пели репродукторы:
Потому что у нас каждый молод сейчас
В нашей юной прекрасной стране...
На демонстрации в этом можно было убедиться. Перед университетом в кругу смеющихся студентов с дядей Мишей плясала Зоя. Старик неожиданно для всех пустился вприсядку. Зоя выбивала перед ним гопака. Их задорный перепляс уже был готов перейти во всеобщий, но колонны выстроились, кто-то затянул:
- Широка страна моя родная...
Зоя подхватила, за ней остальные, и демонстранты двинулись, на ходу подбирая шаг.
Валя с Олей забежали вперед, сфотографировали для многотиражки спортсменов университета, высоко несших символ мира - голубя, девушек в национальных костюмах, малыша в игрушечном автомобиле. Колонна проходила за колонной, а во всю даль улицы все еще колыхались знамена...
Университет девушки догнали, когда он входил на площадь Коминтерна. Подстраиваясь, почувствовали, что шаг демонстрантов становится четче. Приближались к правительственной трибуне.
- Да здравствуют молодые журналисты! - услышали они и, возможно впервые по-настоящему почувствовали гордость за свою будущую профессию. Учила их, ждала их смелого вмешательства в жизнь большая, сильная и справедливая страна - их Родина.
За площадью ряды расстроились и начали растекаться по улицам. От ветерка шелестела молодая листва, трепетали лепесточки яблонь. В этот насквозь светящийся день Оле не хотелось возвращаться в уже разбредающейся колонне в общежитие и она направилась в сторону гор. По берегу извилистой Алмаатинки, серебристой лентой струящейся по городу, поднялась до улицы Шевченко, перешла шаткий перекидной мостик, по Городской улице миновала еще одну горную речку Казачку и, взобравшись на пригорок, вновь оказалась в расцветающем саду.
Воздух здесь был напоен запахом цветов. Под ногами стлалась многолетние травы. Оля сняла туфли и пошла босиком по их прохладному ковру.
Она еще не видела такой красоты. Шла медленно, с изумлением останавливаясь чуть не перед каждой яблоней. Цветы, казалось, распускались на глазах: вот алая ягодка бутона, она растет, бледнеет и вдруг раскидывает пять почти белых лепестков. Струится тонкий аромат. На него, деловито жужжа, слетаются пчелы. Под их неумолчный гул Оля добралась до Веригиной горы и по зигзагообразной тропинке взобралась на ее вершину. Отсюда было видно, как бушевала яблоня, как выходила из колхозных берегов и заливала белизною всю округу. У ног раскинулся город. От него шли дороги, ленточки тропинок бежали на зеленые предгорья, поднимались в гору и терялись в лиственных деревьях, за которыми шли ели. Выше синеющей издали полосы елей, сияли снежные вершины гор, над которыми уже клубились разомлевшие от зноя облака. Во всем это великолепии природы чувствовалась щедрость и даже излишняя, если от вершин до подножия гор повторяются чуть не все природные зоны Союза.
Снова спускаясь в сад, Оля увидела отломленную ветром ветвь старой яблони. Цветы на ней еще благоухали и Оля не удержалась от соблазна наломать букет. Ломала не жалея веток "все равно засохнут".
Из-за деревьев с кетменем в руках вышла колхозница.
- Зачем вы рвете?! - вскрикнула она
- А вам что, жалко?! - удивилась Оля.
- Вас жалко,- возразила та и почему-то рассмеялась.
Не успела Оля выйти из сада, как ее обогнала незнакомая женщина и, заглянув в лицо, проворчала:
- У, бессовестная!
Оля оторопела. Оскорбить ни за что, ни про что... Попыталась оправдаться, но женщина и слушать не стала. На мостике Оле встретился мужчина. Он промолчал, только укоризненно посмотрел в лицо. Оля уже начинала догадываться, что значили слова колхозницы и ее смех: "попробуй, мол, пронеси букет цветущей яблони по городу..."
У ремесленного училища ее окружила толпа подростков.
- Вот кто яблоки-то губит! - закричали они.
Расстроенная Оля объяснила мальчикам, почему она наломала букет и они успокоились. Однако сама она чувствовала себя все стесненнее. Прикрываясь своим роскошным букетом от осуждающих взглядов прохожих, Оля спешила к трамвайной остановке. Никогда еще ожидание трамвая не казалось ей таким тягостным: приходилось объяснять всем подходившим, что она оборвала уже сломленную ветвь, потому что каждый сразу обращал внимание на букет и вслух начинал возмущаться. Все считали себя вправе требовать ответа за такое "невиданное безобразие", и она вынуждена была отвечать, читая на лицах обидное недоверие...
Когда Оля вошла в трамвай, парень, услужливо было уступивший ей место, вдруг увидел букет. Он преобразился.
- Мой отец за это головы отрывал,- заявил он, снова демонстративно опускаясь на сиденье.
- И многим? - вдруг обозлившись, заинтересовалась Оля.
- Нет, не многим, потому что немного таких, как вы, барышня...
Слово "барышня" он произнес с такой обидной интонацией, что Оля невольно сжалась. Пассажиры поддержали парня, а главное все разговаривали с ней так грубо, как будто букет, который она держала в руках, давал на это полное право.
Оля мечтала только об одном, чтобы скоре была ее остановка. Но за остановку до общежития с передней площадки влез седенький благообразный старичок и сразу же направился к Оле.
- Пороть за это надо! - загрохотал он неожиданным для него басом.
Розовая Оля больше не защищалась, только тоскливо подумала: "скорей бы домой." Кто-то из пассажиров сжалился над ней и объяснил невинное происхождение букета. Старичок сразу подобрел и даже понюхал цветы.
- Ну и аромат! - примирительно сказал он Оле.
Она промолчала и вышла на площадку, чтобы первой выскочить из вагона. Спрыгнув с подножки, бегом побежала домой. Неся букет, как веник, стрелой промчалась мимо возмущенного вахтера.
"Наконец-то!" - облегченно вздохнула она, врываясь в комнату.
- Какое кощунство! - воскликнула Рая.
Оля в изнеможении упала на стул.
- И ты, Брут?!
А Рая, как всплеснула руками, так и стояла посреди комнаты.
- Сразу видно, не алмаатинка, алмаатинка бы на такое не отважилась...
- Теперь и я не отважусь,- призналась Оля, чувствуя как горят лицо, шея, плечи...
Вошла Валя с покупками для гор и остолбенела.
- Что за безумная роскошь?! - строго спросила она.
- Разве не красиво? - чтобы не объясняться еще и перед ней, задала встречный вопрос Оля.
- На дереве красиво, а здесь - чудовищно. Только ты и могла такое натворить...
В комнату собирались студенты. С ворохом одежды вошел Гоша.
- Яблок наломали! А-я-яй...
- Еще один! - простонала Оля.
- Вы, кажется, изволили сказать "еще один"? О, это, к сожалению, не последний! - поправила Валя.- Теперь всем придется объяснять, почему у нас этот злосчастный букет. Язык устанет! О нем будут говорить до тех пор, пока не выбросим. Еще уборщицы сколько ворчать будут... Так что ты уж, пожалуйста, не стони! - прикрикнула она на Олю и, взглянув на часики, спросила.- Все в сборе?
- Нет Раи, Сергея и шофер еще не пришел.
Опоздавшим под веселый смех написали записку: "Идите в Заилийский Алатау и вы нас там найдете." Адрес был не точнее, чем у Ваньки Жукова, потому что хребет Заилийского Алатау тянется на сотни километров.
Но подошли уже и Рая и Сергей, а шофера все не было... В пять часов он радостным, нетрезвым голосом сообщил по телефону, что к нему пришли гости и, не выслушав упреков, повесил трубку.
Ночевка срывалась. На столе лежали кульки с продуктами, стояли бутылки с лимонадом и пивом, взята была даже картошка, которой предстояло печься в кострах. Поездка готовилась основательно и поэтому было особенно грустно...
Николай почувствовал на себе выжидательный взгляд Наташи. И одного этого взгляда было достаточно, чтобы он решился.
- Так и быть, поведу машину на свой риск.
- Ты водишь машину?! Чего ж ты молчал?!
- У меня нет прав,- пояснил Николай.
Но его уже окружили и вели к гаражу, а Зоя побежала выманивать у подвыпившего шофера ключ от машины.
- Подумаешь, права...- возвратилась она сияющей.- И без прав проедем, еще тики-так, сегодня все блюстители порядка добрые...
Под одобрительные крики Николай вывел машину за ворота.
- Два рейса я делать не буду. Хоть бы раз проскочить, а в машину смогут сесть только десять-пятнадцать человек.
- Где войдет пятнадцать, там войдет и двадцать,- без труда разрешил вопрос Леша.- Не оставлять же здесь полкурса.
И в кузов полуторки полезли все.
- Кто-нибудь ко мне в кабину. Вот вы, Федорова, пожалуйста...
Наташа вспыхнула, вспомнив свой первый поцелуй в кабине редакционной "эмки", мгновение колебалась и нерешительно направилась к распахнутой Николаем дверце. Усаживаясь, она не смотрела на Николая, но они через много лет вновь оказались вдвоем в кабине и оба вспоминали прошлое, сближающее их. Она, его застенчивая робкая Наташа, признания которой не выманишь и в темноте, вдруг на весь перрон кричит под стук колес уходящего поезда: "Коля, я жду тебя!" И эта впервые открыто рванувшаяся к нему девушка запомнилась ему навсегда. Он писал ей нежно и часто, строил планы их общего будущего. Сейчас же она молчалива и замкнута, словно начисто позабыла все...
Машина поднималась по затененному деревьями шоссе. Слышно было как в городе репродукторы пели: "Ку-ку, ку-ку, кукушечка." "Ку-ку-ку-ку, малесенька..."- подпевали в машине. Стараясь скрыть волнение, запели и Николай с Наташей, но скоро всеобщая веселость захватила и их.
Когда кончили петь, только тогда поняли, что поют уже одни. Каждый еще прислушивался к городским звукам, но уже не слышал их. Где-то пиликала пеночка, кричали перепела, совсем близко от дороги раздавался скрипучий голос коростеля.
Машина въехала в березовую рощу и, как зачарованная, остановилась. Студенты повыпрыгивали из нее и побежали в гору. Могучий Иван подхватил на руки миниатюрную Зою. Кто-то толкался, с удовольствием валясь в траву и сам, кто-то обгонял на подъеме соседа. Леша было рванулся помогать взбираться на гору Николаю, но тот сверкнул глазами: "Сам".
Первые достигли вершины еще засветло. Пока подтягивались остальные, начало темнеть. Все притихли, любуясь, как в сумерках тонут очертания города, гор...
Вдруг в небо взвились ракеты. Они рассыпались, рассеяв темноту, и медленно поплыли в воздухе. Грянул залп, глухим эхом отдался в горах, и снова по небу растеклась яркая россыпь огней. Воздух снова сотряс мощный залп. Глухо замер в горах исполинах и снова огни: зеленые, желтые, красные. Они гигантскими букетами вздымались над Домом правительства, парками, оперным театром. Долго в небе играли огни, а когда они погасли, во тьме выкристаллизовался освещенный электричеством город. Он мерцал и переливался огнями как большой бриллиант.
Зачарованная тишина на вершине снова сменилась восторженным гамом, который для отставшего ото всех Николая в этот радостный вечер прозвучал грустным диссонансом. Кто он теперь в сравнении со своими сверстниками? Все-таки калека. Хотя не многих из оставшихся в живых война оставила без своих жестоких отметин: у Леши дырка в голове, у Тулегена прострелено легкое, у Сергея нет пальца на правой руке, об Иване и говорить нечего, весь в дырах и заплатах, а Гоша, как не хорохорится перед девчатами, в своем сером немецком макинтоше, усталым все равно прихрамывает на раненую ногу... Все они, как и он, словно дряхлые старцы, предсказывают непогоду. Но у них обе ноги, а он ковыляет на одной... Он уже никогда не взбежит, как они, на гору, не занесет на нее любимой, не поразит ее ничем, кроме разве своей культи, с безобразным видом которой не может свыкнуться до сих пор даже сам... Война лишила его ловкости, силы, здоровья и держит в постоянном страхе возможного возвращения неподвижности... Так можно ли при всем этом мечтать о большой настоящей любви?
Николай поднял голову, с твердым намерением сойти с пути Наташи и вдруг всего в нескольких шагах от себя увидел ее. Она стояла, прислонившись к стволу дерева, глядя перед собой, словно обдумывая вместе с ним, только что принятое им решение. А может быть и так, ведь влюбленные с поразительной проницательностью понимают друг друга. А им обоим предстояло или преодолеть обиду и отчаяние или окончательно запутаться в недоразумениях...
Николай не без труда преодолел эти несколько шагов...
- Ждешь?! - спросил он, вкладывая в это слово весь его горький смысл.
Наташа молчала. Сколько после того злосчастного письма мысленно разговаривала она с Николаем, сколько мысленно упрекала его после выяснения причины, побудившей пойти на разрыв, а тут молчала, ожидая, требуя объяснений. Требуя, несмотря на слово "ждешь", смысл которого поняла...
- Не хотел я быть в тягость другим,- без предисловия оправдался Николай.
Наташа резко повернулась к нему, словно этого признания только и ожидала.
- "Другим", может быть, но мне-то! Мне! - почти выкрикнула она.- Да как же ты смеешь мне это говорить?! Проводы, гудки паровозов, названия станций, письма, сводки - все на столько лет смешалось в одно беспокойство о тебе, что я даже не ожидала за все это быть оскорбленной. Все эти годы я жила тобой. Училась потому что ты хотел. Хотел, чтобы я поступила в вуз, я поступила. Я даже факультет выбрала твой, в чем сейчас каюсь, он не для меня. А ты в мою любовь единственную не поверил...- Наташа на мгновение задохнулась от обиды.
А Николай под градом гневных слов девушки оживал... Оживал, слыша в них признание, идущее из самых глубин сердца, признание в любви, границ которой нет... Своею преданностью девушка осветила его мрачное существование, вернув так необходимую ему полноту. Ведь сколько он, измученный сомнениями и беспомощностью, убеждал себя в непрочности женской любви, а Наташа каждым своим упреком и каждым обвинением опровергала все его бредовые кошмары. Накопившаяся обида прорвалась в ней с такою силой, что она уже никак не могла остановиться.
- Окончив вечернюю школу я ведь не поехала в университет, а решила учиться заочно. Я все ждала тебя, вестей от тебя. Я боялась, что с переменой адреса вдруг оборвется наша переписка. Ведь убить, ранить, искалечить тебя могли каждую минуту... Тогда мне казалось, будь что будет, лишь бы ты был жив...
- Ну хватит, хватит,- уговаривал ее и без того сверх меры награжденный Николай.- Знаешь, в непростительном отношении к тебе меня устыдили еще до тебя, еще там, в госпитале. Придет студентка, подсядет ко мне и давай читать Ванду Василевскую, Алексея Толстого. Ну, знаешь там "Русский характер" и другое... А у самой слезищи на глазах. И мне было так тяжело, так жаль тебя, что я почувствовал себя чуть ли не негодяем. Я понял, что уже ничем не смогу искупить своей вины перед тобой... Мне бы остаться в Свердловске, а я к тебе. Приехал домой, тебя нет... Я сюда...
- На-та-ша,- услышали они.
- Меня хватились,- вздрогнула она.
- Откликнись.
- Как бы не так, они догадаются, с кем я...
- Ну тогда молчи,- улыбнулся Николай, узнавая привычную застенчивость.
После салюта Оля обнаружила отсутствие Наташи. Когда она отстала, Оля не заметила. Она с тревогой всматривалась в темноту.
- Где она сейчас? Блуждает поди, ищет...
- Не слиток золота, найдется,- буркнула Валя.
Но в это время парни весело сообщили, что потерялся и Николай. А когда они гурьбой спустились на поляну Оля набросилась на Наташу.
- Где ты была? Кричим, кричим, думаем, то ли заблудилась, то ли волки съели...
- Ни то и ни другое,- опустив очи долу ответила Наташа.
- Ах, понимаю, третье...- многозначительно произнесла Оля, увидев Николая.
А когда прикорнули у костра, она шепнула.
- Помирились?
Наташа молча прижалась к ней.
Проснулись они от ауканья в горах. Наташа побежала на лужайку за цветами, а Оля углубилась в березняк. Навстречу ей вышел Леонид.
- Валю не видела?
- Вот она, твоя Валька,- Оля указала глазами на белые стволы берез, между которыми мелькало голубое платье.- Сейчас съязвит, мол, начинающие делятся опытом...
Леонид улыбнулся.
- Да, язычок у нее - бритва, а сама...- он не смог подобрать сравнения.
- Мне можно на Парнас? - кокетливо припадая к ближайшему дереву спросила Валя.
- Разумеется! - расплылся в улыбке Леонид и, опрокидываясь на траву, воскликнул.- Как зелено кругом!
- Как твои стихи...- уточнила Валя.
Леонид сразу помрачнел.
- Валя, признайся, что это сказано ради остроты.
- Ну что ты, Ленечка, от души. Разве тебе не понравилось сравнение? - усмехнулась она.
- Н-нет, н-ничего, образное...
- Мне это редко удается,- обрадовалась Валя.- Я ж не поэт и не прозаик...
Довольная, что уязвила сразу обе "гениальности", Валя опустилась на траву рядом с Леонидом и капризно сказала:
- Вот не взял билеты на писательскую конференцию, где достанем перед самым началом?
- Достанем,- лукаво улыбнулась Оля.- У Лени ведь так много друзей в мире литераторов...
- Но все мои друзья еще не признаны,- хмуро поддержал тон иронии Леня.
- Придет время - признают,- уверила его Оля.
- Долго ждать придется...- скептически вставила Валя.- Леня, попроси лучше билеты у Морева. Он же к тебе благоволит...
- Придется,- согласился Леонид.- Но так как я буду просить два билета, то вынужден буду сказать, мне и моей половине.
- Не согласна,- возразила Валя.- Я хочу быть самой собой, а не чьей-то "второй половиной"...
- Я тоже против половинчатости,- поддержала ее Оля,- но этот вопрос вам лучше решить без меня,- рассмеялась она и побежала к костру. Языки пламени с треском подбирали сухие ветки валежника. Рядом на разостланной плащ-палатке Алла с Зоей готовили завтрак.
По вершинам деревьев пробежал ветерок.
- Не пожечь нам сегодня костров,- сказал Тулеген, озабоченно разглядывая небо.
Все засмеялись: небо было ясное, безмятежное, только над горами вместо легких облаков, появились рваные тучки. Они как будто наливались темнотой и, тяжелея, опускались вниз...
Погода изменилась вдруг. Над горами нависли свинцовые тучи. Деревья зашумели. Ветер крепчал. Скоро горы закрылись совсем. Деревья кланялись, шумели, выпрямлялись, снова кланялись, белея завернутой ветром листвой, и хотя на одной стороне еще светило солнце, другая, сотрясаясь громом, предвещала проливной дождь, ливень.
Студенты выбегали из березняка и бежали к машине. Наташа с букетом тюльпанов заскочила в кабину. Дождь настих студентов на полпути. Зато, что это был за дождь: мощный, разбивающийся в дым. Вода гудела, бесновалась, хлестала по лицу. Студенты жались друг к другу и горланили "Серенького козлика".