Работу Оли над повестью о сверстниках несколько облегчало то, что она сама жила мечтами и стремлениями своих героев, стараясь все это запечатлеть пока свежо. Отработав одну из глав, Оля, прежде чем отнести Федору Антоновичу, заинтересовавшемуся ее работой, дала прочесть ее Вале.
- Разберешь? - спросила она, подавая тетрадку, исписанную ее непонятным почерком.
- Разберу,- улыбнулась Валя.- Я к данным иероглифам привыкла.
Во время перемены Оля не спускала глаз с Вали. Валя читала с интересом, даже не слышала, как Леша окликнул ее. Наконец, она подняла глаза на Олю.
- Хорошо,- похвалила она.- Очень хорошо. Только удивляюсь, когда ты успела ее написать?
Оля смутилась.
Да-а... Работала над рефератом и написала...- созналась она.
- Похоже на тебя...- укоризненно заметила Валя.
Увлекшись повестью, Оля наспех написала и сдала реферат на тему: "Борьба вокруг романа Чернышевского "Что делать?"
Александр Михайлович просмотрев стопку тетрадей и, выбрав самую тоненькую, спросил:
- Беляева здесь?
Оля удивленно посмотрела на преподавателя и нерешительно поднялась. "Неужели мою работу будут разбирать? - с ужасом подумала она.- Ведь на эту тему писало несколько человек. Обычно разбирают лучшие рефераты..."
Видя замешательство Оли, Валя подтолкнула ее.
- Иди.
Аудитория затихла. Чувствуя на себе взгляды сокурсников, Оля покраснела, вышла из-за стола и, встав перед курсом начала читать.
Брови Вали поднимались все выше и выше. Начался шум. Посыпались реплики.
Чем так писать, лучше совсем не писать.
Оля вовсе растерялась. Стараясь скрыть это, смутилась еще больше и еще больше покраснела. Она уже и сама поняла, как оказалась неправа в своем небрежном отношении к заданию, а стало быть, и к товарищам, вынужденным слушать ее. Скороговоркой быстро-быстро она прочла свой неглубокий и короткий реферат. Посыпались вопросы. Их задавали явно придираясь.
- Вот вы там, товарищ Беляева, упоминаете о разумном эгоизме, а как прикажете это понимать? - спросил Дорохин.
- Но, это уже придирка,- вставила Рая.
Дорохин блеснул глазами.
- Это не придирка, а очень серьезный вопрос, попробуйте ответить на него сами.
Оля молчала не желая объяснять, что возможно раннее знакомство с личностями романа Чернышевского во многом определило ее собственную судьбу. Но это уже пережито, вошло и в плоть и в кровь, оставило след не только в душе, но и на теле... И по заданию об этом не напишешь, тем более сейчас, когда она уже вся в другой теме. Она уже открыла, что может писать только по настроению, только увлекшись, вдохновившись... Да, она проявила "неразумный эгоизм" по отношению к ним и "разумный" по отношению к своему будущему читателю, потому что того, что она не запечатлеет сейчас, с той полнотой и эмоциональностью уже не возродить... Вот и оправдывайся казусом: не справившаяся с ординарным рефератом, она, видите ли, творит... В своем отечестве пророков не бывает... Другое дело Трифонов с его очаровательным романом. И хотя тоже студент... Зато специального вуза... Но ведь писательству не учат... Нельзя научить... Учись сам... С самого начала... Уже сегодня же... Сейчас... Не оправдываться же этим "разумным эгоизмом" перед возмущенными слушателями твоего опуса... И Оля села, не став отвечать ни на один из заданных вопросов, признавшись таким образом в заведомой халтуре.
Начались выступления. Первым, как всегда, поднялся Дорохин и, разнеся реферат, грубо заключил:
- Не хрена тратить время на разбор подобных работ.
- Критиковать вам разрешается, но грубить не обязательно,- заметил Александр Михайлович, видя как побелело лицо Оли.
За Дорохиным слово взял Тулеген.
- Да, Дорохин не особенно разборчив в выборе слов, когда возмущается,- начал он, с упреком посмотрев на Олю,- но в принципе я согласен с ним. Трудно написать реферат более поверхностно. Я смотрю на реферат с точки зрения студента отделения журналистики. Что он нам дал? Ничего, кроме урока, как не надо писать. Насколько я понимаю, мы преследуем совсем другие цели...
Даже он язвил...
- Нам некогда тратить время на разбор подобных работ и предлагать такую вещь для обсуждения - это, по меньшей мере, неуважение к нам,- сказал Власов, обращаясь уже к преподавателю.
Александр Михайлович безмолвно принял справедливый упрек Власова. Он уже знал, как может писать Беляева и назначил разбор работы умышленно, чтобы проучить студентку и раз и навсегда пресечь халатное отношение к работам.
В принципе с оценкой реферата Дорохиным согласились все. Разговорились так, что трудно было успокоить. Выступали волнуясь, перебивая друг друга. Все говорили возмущенно. Только Оля сидела присмиревшая, переводя с одного говорящего на другого потемневшие глаза.
Домой шли, продолжая спорить. Возмущались все, особенно Дорохин. Его голос был слышен на другой стороне улицы.
- Тоже мне, писатель...
Раздраженная Валя, перешла улицу и догнала ребят.
- Иван, я и не подозревала о твоих блестящих ораторских способностях...
Дорохин не уловил иронии.
- Если понадобится, могу сказать не хуже других.
- О! Я в этом убедилась, особенно в финале твоей речь...
До Дорохина, наконец, дошло, что его разыгрывают и он сказал:
- Ну раз человек не может понять, что в университете учатся, а не баклуши бьют, я и разъясняю словами, что повыразительней...
- И преподносишь в изящной форме...
- Я о форме не беспокоюсь.
- Напрасно, Иван, когда ты, наконец, поймешь, как неприлично быть грубым.
- Я Пажеского корпуса не кончал.
- Ты кончаешь советский вуз, что гораздо выше...
За Ивана заступился Юрзин.
- Нужно быть прямолинейным.
Валя остановила взгляд на нем.
- Дорохин прямолинеен, пусть. Зато ты, Сергей, его прямая противоположность. Подзуживаешь за его спиной. Ему не привыкать быть попугаем,- задела она и Ивана.- Но как не совестно тебе? Почему ты не высказал своего мнения сам? И потом, я не понимаю из-за чего, собственно кричать, ведь всем же ясно, что это не работа, а отписка. Оля и сама это поняла.
- Теперь, может быть,- вставил Сергей.
- Я говорю не о ней, а о тебе, Сергей. У тебя вообще дурная манера: говорить за углом и молчать в аудитории.
Сергей выслушал Валю, но свел разговор на другое.
- Ты не беспокойся о ней. Этой девочке подобные встряски полезны...
- А я о ней и не беспокоюсь. Я больше беспокоюсь о тебе...
Но Сергей упорно не хотел говорить о себе.
- А то, подумаешь,- продолжал он,- возомнила о себе...
- Писатель,- вставил Дорохин.- Отговори ее, пока она еще в легком помешательстве.
- Я верю в нее.
- Что, тоже тронулась?!
- Не остроумно, Иван. Я не могу не заступиться за Ольгу. Почему мы уважаем любой труд, ценим даже незначительные успехи в нем, а творческие дерзания принимаем за дерзость? - Валя улыбнулась, вспомнив, что мысль эта Олина.- Я знаю, как много работает Ольга,- продолжала она,- а ведь ей никто не помогает. Единственное, в чем выражается наше внимание к ней - это насмешки. Ольга приносит в жертву творчеству учебу, и наше дело указать ей на это, дать понять, что это идет в ущерб ее будущему и прежде всего будущему литератора, но ждать от нее можно многого.
Сергей слушал молча, а Иван сказал:
- Ничего у Ольги не выйдет. У нее просто легкий литературный грипп. Ей нужно срочно лечиться, потому что эта болезнь может дать тяжелое осложнение...- и он выразительно повертел пальцем у виска.
- Если уж ты объясняешь все медицински, то должна тебе сказать, Иван, что Ольга больна серьезно и лечение уже бесполезно...
- Остается только пожалеть ее...
Оля не слышала этого разговора. Всю дорогу до общежития она раздражалась почему-то от мысли, что будет предметом споров во многих комнатах. Она, не ужиная, легла в постель. Девушки заходили, выходили, казалось, никто не обращал на нее внимания. Одни ложились спать, другие читали. Перед Валей тоже была раскрыта книга, но взгляд ее скользил мимо нее.
Ни к кому не обращаясь, Оля, наконец, произнесла:
- Да, реферат у меня в набросках...
- Реферат в набросках, повесть в набросках, как бы жизнь не получилась в набросках,- предостерегла ее Валя.
Оля молчала.
- Тебе над этим следует подумать,- продолжала Валя.- Если ты не поймешь этого своевременно, то совершишь непоправимую ошибку. Из университета ты должна вынести глубокие знания. Никогда больше в жизни тебе не придется иметь для учебы все двадцать четыре часа. Тебе нужно выбрать или то, или другое. Есть еще один выход - сочетать, но над ним следует подумать, сможешь ли, а пока результаты плачевные...
Оля лежала с раскрытыми глазами. Давно уже перестало говорить радио. Все спали. А она все думала. "Может оставить работу над повестью? Оставить только на год." Потом "только" превратилось в "целый" год, и она поняла, что не сможет сделать этого. "В этом, видимо, и заключается специфика писательского труда,- думала она.- Не поддается он строгому расписанию. Налетит ураган, унесет тебя в созданный тобою мир и, пока не выпишешься, не можешь вернуться к действительности. Порывы эти сильны своей плодовитостью. Упусти его и ни одной мысли не придет. Многие писатели старались как-то упорядочить свой труд. Однако творческие порывы - эти редкие и неожиданные сполохи мыслей, которым нужно немедленно придать ясность и четкость - меняет все. Ведь мысль мелькнувшая, как молния, ярка. Ее нужно ловить, потому что она не вернется, а если и вернется, то в поблекшем виде. Вот почему я на время откладываю все остальное. Но, может, у меня еще мало умения, знаний, жизненного опыта? Может, все надо начинать сначала, когда со счета уже сброшено двадцать четыре года? Может, я вообще не могу писать, заблуждаюсь?"
Оля вспомнила, что даже в дни, когда строго-настрого запрещала себе писать, она писала мысленно. "Нет, я могу писать, потому что не писать не могу,"- с благодарностью вспомнила она оправдывающее ее изречение Льва Николаевича...