Вот в эти-то трагические дни, потрясенная всем случившимся Оля и поняла, что ее книга о сокурсниках все еще жалкое сырье... Что она их не знает... А ведь ей казалось, что она знает эту молодую послевоенную интеллигенцию, знает как самое себя, знает какие раны война нанесла ее телам, ее душам... А выходит, знает еще поверхностно. Настолько поверхностно, что их поступки на изломе жизни оказались для нее, претендующей на звание "инженера душ человеческих", полнейшей неожиданностью. Надменная Валя, поразив всех, оказалась великодушной. Казалось бы спокойная и ординарная Наташа сожжена сложностью обуревавших ее чувств, лишний раз подтвердив пословицу: тихие воды глубоки. А некогда замкнувшийся в себе Николай, с его выстраданной теорией, что уродство и любовь несовместимы, вновь становился непознаваемым, как "вещь в себе", ждать от которой можно что угодно... Так какой же она писатель, даже начинающий, если не разглядела тех, кто столько лет жил рядом с ней? Нет, человек куда богаче и сложней, чем она думала о нем. "Человек есть вселенная, которая с ним рождается и с ним умирает", но чтобы понять это, необходимо быть Гейне, Достоевским, Тургеневым, Толстым, а она оказалась всего-навсего Беляевой, не способной сложности окружающих понять... Для этого видимо нужен более обостренный взгляд, более утонченная душевная взволнованность и чуткость, а может быть более длительное расстояние во времени, потому что определенных правил творчества не существует, они как неожиданность, прозрение, озарение... Как долго и как недоступно героизм легендарной Маншук Маметовой, первой женщины советского Востока, удостоенной звания Героя Советского Союза, был заключен для нее в холодный камень памятников, как долго он ей не давался, несмотря на всю свою значительность. Но вот одна деталь, так глубоко понятная ей, женщине, в любых условиях стремиться быть прекрасной, всколыхнула в ее сердце такую трогательную любовь к девушке, что Маншук под ее пером сразу ожила. Оказывается, после взятия горда Невеля, последнего ратного рубежа героини, Маншук прежде всего побеспокоилась о том, чтобы помыть скатавшиеся под солдатской шапкой волосы. И освобожденный ими город предоставил ей эту возможность. По рассказам ее фронтового товарища, капитана медицинской службы в отставке, доцента кафедры оперативной хирургии Казахского медицинского института М.Н. Сырлыбаевой, они промыли в бане волосы так чисто, что они с электрическим потрескиванием летали за гребенкой. Это был последний туалет, последний смех и последняя светлая радость Маншук... После чего ее маленькая рука, только что рассыпавшая свои прекрасные волосы, намертво прилипла к гашетке пулемета, давая возможность продвинуться нашим бойцам. И после этой подробности Оля представляла себе убитую Маншук не иначе как с этими чистыми, рассыпавшимися вокруг ее лица волосами. Вот тут-то и стал ей понятен трагизм ее преждевременной смерти. Ведь Маншук была еще так юна, полна надежд, желаний. И поэтому каждая ее несбывшаяся мечта вдруг приобрела для Оли трагическую значимость. Она уже, как самое себя, переживала, что война не дала Маншук стать врачом, любимой, матерью, не позволила ей поехать на спортивный парад в Москву, хотя она за несколько дней до войны, счастливая прибежала к своей школьной учительнице Софье Александровне Савиной, чтобы похвастаться голубой спортивной формой, в которой будет выступать на Красной площади. Она немало потратила сил и энергии, чтобы завоевать это почетное право. И вдруг вся ее целеустремленность принимает другое направление. Родина в опасности! И студентка медицинского института Маншук Маметова фанатично, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем уже готовит себя к другой роли, роли защитницы отчизны, в ее широком интернациональном понимании. Ей запрещают это, а она готовит. Ей большинство вполне разумно преграждает путь к бессмертию, а она идет. Идет из отдаленного от фронта Казахстана, как большинство его сынов и дочерей. Ее уже ничто не может удержать. Резон окончить институт она парирует, что у нее в запасе вечность. Довод, что она женщина, она отвергает, как отсталый взгляд на нее. Все это время она занимается стрельбой, ходьбой на лыжах и атаками военкомата... Она еще в Алма-Ате лишается своих роскошных кос, пожертвовав ими ради строгой воинской формы. Она уже готова, собранная и подтянутая. И военком, глядя в настойчивые глаза степнячки, не выдерживает... Уступает... Он понимает, наконец, сопротивление бесполезно, что эта девушка так или иначе взвалит на свои хрупкие плечи тяжелое бремя войны. И Маншук, забежав домой, торопливо сбрасывает с себя любимую белую блузочку и черный сарафан, запоздало поняв, что для стандартной воинской формы она немного маловата. Не перекраиваться уже некогда. Не отставать же от эшелона. Так в длинноватой не по росту шинели она его и догнала... Чуть не отстала от него в Уральске, когда бегала в степь надышаться ее настоенным на терпких травах воздухом, еще не ведая, что дышит родным воздухом в последний раз... Оля жила этой трагической судьбой, подолгу всматриваясь в милый довоенный портрет Маншук с тяжелым пучком волос на затылке. Она болела за ее несбывшуюся судьбу, как-то особенно отчетливо поняв за это время, что писать можно только переболев судьбой героя, что это закон творчества, что ее неудача с повестью в том, что судьбами своих сверстников она еще не переболела...
Оля уже не впервые браковала свои литературные опыты, но делала это все жестче, все болезненнее... И вновь пришла к горькому выводу, что повесть нужно начинать сначала... А пока упражняться... На счастье работа над творческой дипломной предоставляла ей такую возможность. Она уже сблизила ее со многими людьми, открывающими ей бесконечность человеческих возможностей и пагубную ограниченность мещанства. "Имея хорошенькую головку можно великолепно устроиться в жизни и без диплома!" "Теперь диплом стал заменять приданое". Оля уже встретила немало людей мелкие страстишки которых казались им достойной целью жизни... "С такими не преобразуешь мира,- думала она.- Рассуждать так, когда обливается кровью Корея, стонет под колониальным гнетом Африка, когда ждет творческих хозяев твоя собственная Родина, восстающая из руин войны, когда на нее снова заносит руку, так и не внявший горькому опыту империализм..." На днях ее лучшие люди съезжались в столицу, с целью спасти от войн завоевания человечества. И Оля поняла, что не может не побывать среди этих людей, не ощутить лишний раз мощь страны, не вдохновиться. Со свойственной ей нерасчетливостью она поназанимала денег под все оставшиеся стипендии и на свой риск поехала в Москву. Она была в том редком состоянии подъема, когда презираются препятствия, отвергается невозможное, когда оказывается достаточно доводов для того, чтобы доказать необходимость своего присутствия на Всесоюзной конференции сторонников мира. Она растерялась от своей настойчивости только в многолюдном зале, осознав, что может быть из-за нее на знаменитый форум мира не попал кто-нибудь более достойный. Но размышлять об этом было уже некогда. Разглядывая пестрый от национальных костюмов, ряс и сутан духовенства зал, она с радостью убеждалась, что еще никогда и ни в чем не достигалось такого абсолютного единодушия как в проблеме мира. Да и как не достичь, если от него и сейчас и во все времена зависело все: и личные судьбы людей, и осуществление их творческих замыслов, и счастье, и радость, и сама жизнь...
"Человек героичен,- думала Оля, оглядывая с невысокого балкона залитый мягким светом хрустальных люстр белоколонный зал Дома союзов, из-за его зеркальных стен казавшийся просторнее и наряднее.- Века хранят незабываемые образцы человеческой храбрости, но только социалистический строй обеспечил реальную возможность проявления самого возвышенного человеческого героизма - героизма в труде. Это он за невиданно короткий срок воспитал всю эту блистательную элиту общества. В зале были почти что одни имена: Маресьев, оба Жукова и публицист и полководец, известные писатели, артисты. На трибуну один за другим поднимались труженики полей, заводов, шахт... Вышел восьмидесятилетний плотник строительства гидроэлектростанции на Каме Половинкин, который еще помнит, когда слова "пастух" и "плотник" были ругательными, а слово "труженик" - позорным. Может поэтому старик, познавший радость почетного труда, несмотря на свой преклонный возраст, не может расстаться с работой. Как юноша, увлеченный созидательным размахом страны, он заявляет: "Советским людям, откровенно говоря, воевать некогда, но если нужно будет, мы и на этот раз сумеем постоять за Родину"...
Его сменила бойкая дивчина с Буковины. Молоденькая, в наброшенном на плечи яркокрасном цветастом платке, говоря она словно росла. Герой Социалистического труда в девятнадцать лет, дважды орденоносец Маша Матыкина рассказывала об успехах и мечтах своего звена.
- В этом году мы обязались собрать по 650 центнеров сахарной свеклы с гектара. Свое обязательство мы перевыполнили, собрав с каждого гектара 664 центнера. Я была второй раз награждена орденом Ленина, а все девчата нашей бригады орденами Трудового Красного знамени. Чтобы не было больше войны, вечно был мир, мы поклялись работать еще лучше,- под взрыв аплодисментов закончила она.
Еще не успела сойти со сцены юная героиня полей, как приветствовать делегатов пришли московские пионеры. Зал встрепенулся, как всегда при появлении детей, только сейчас радость от встречи с ними омрачалась тревогой, что в случае войны они снова окажутся ее беспомощными жертвами. На сцену вышли шесть горнистов. Вскинув сверкающие горны, проиграли сбор. Им ответили горнисты у главного входа. Делегаты поднялись с мест и стали смотреть туда откуда под марш барабанов в зал с цветами и знаменами входили пионеры. Они молодо растеклись по проходам зала и делегаты Всесоюзной конференции сторонников мира услышали их голос:
Всем странам шара земного
Пусть передаст эфир,
Дорогое и светлое слово:
Мир!
Допустить, чтобы и эта молодая поросль была подкошена войной?! Нет! Нет! И нет! Перед ними стояли наследники страны, продолжатели ее великих начинаний. Писатель Александр Евдокимович Корнейчук воскликнул:
- Юные пионеры, к борьбе за дело Ленина будьте готовы!
- Всегда готовы! - дружно ответили они.
Дробь барабанов всколыхнула их ряды и они под тактовые аплодисменты делегатов вышли из зала. Перед председателем Советского комитета защиты мира поэтом Николаем Семеновичем Тихоновым, народной артисткой СССР Куляш Байсеитовой и другими членами президиума лежали букеты живых цветов. Силясь скрыть волнение Николай Семенович поднес к лицу белые хризантемы, которые слились с его сединами, и долго не отнимал их, прежде чем огласил следующего оратора, любимца детворы, Сергея Владимировича Образцова.
- Только что вы слышали наших детей,- заговорил Сергей Владимирович.- Я говорил с детьми почти всех стран мира, и все они не хотят войны. Так как же империалисты смеют решать судьбу будущего, которое им не принадлежит...
Когда на сцену вышла мать Зои Космодемьянской, волнение зала достигло предела. Оля знала, что сейчас ей особенно тяжело. В этом году исполнялось девять лет, с тех пор как фашисты повесили ее дочь. Вспомнились врезавшиеся в память слова Маргариты Алигер. "И уже почти что над снегами, легким телом устремясь вперед, девочка последними шагами босиком к бессмертию идет..."
- Прошло уже девять лет со дня смерти Зои,- сказала Любовь Тимофеевна и умолкла...
Трудно было переждать это тягостное молчание. Тишина казалась гробовой. И когда Любов Тимофеевна, сдержав слезы, заговорила о том, что не даром пролита кровь дочерей и сыновей Родины, что мимо памятника Зое другие дети ходят в школу, ее поддержали такие сочувственные аплодисменты, что пережидая их, она немного справилась с волнением. В своем горе, здесь, в этом зале она была не одинока... Незаживающие раны многих здесь сидящих в какой-то мере врачевала только вера в так дорого оплаченный страною мир. Мир добытый ценою жизни двадцати миллионов советских людей... И поэтому каждый поднимающийся на высокую трибуну конференции, будь то казах, кореец, русский или негр, буддист, магометанин или христианин, заканчивал свою взволнованную речь магическим коротким словом "Мир", уже не нуждавшимся в переводе на всей планете...
По ассоциации с этой твердой уверенностью всех без исключения ораторов в победе мира, Оля вспомнила слова какого-то страстного публициста, выступавшего в ставшем таким популярным за годы войны журнале "Новое время": "Они решают без хозяина"... И она подумала, что истинным хозяином планеты является все-таки народ. А он не допустит войны, размышляла она под нарастающие аплодисменты. То в одном, то в другом конце зала они крепчали, как прилив уверенности в силах мира и, наконец, слились, став похожими на биение единого сердца. "Так вот на каком накале создавались патриотические произведения тех лет! - поняла Оля.- Вот на каком накале создавались и слова, и музыка таких гражданских гимнов, как "Священная война".
"Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!" - исполненном прямо на московском вокзале уже на четвертый день войны, при проводах на фронт защитников отчизны. Вот на каком накале интернациональных чувств был создан самый потрясающий реквием мира "Бухенвальдский набат", на охватившей авторов уверенности в том, что парни всей земли, вместо того чтобы стать врагами и калеками, должны подать друг другу руки... Побрататься...
Вдохновленная всеми этими мыслями, несмотря на то, что был объявлен концерт с участием знаменитостей, Оля решительно поднялась и направилась к выходу. Ей, как всегда, во взволнованные моменты захотелось побыть одной, с надеждой что-то извлечь из разгоряченного форумом воображения. В голове еще звучали заключительные аплодисменты, а вокруг уже текла мирная жизнь столицы, за которую отдали жизнь и ее земляки гвардейцы-панфиловцы...
- Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва! - призвал товарищей на подвиг политрук Клочков.
И герои казахстанцы не отступили, а остановили полчища вражеских танков на подступах к столице... И вот она, восставшая и после войны, ставшей человечеству пятидесяти шести миллионов человеческих жизней, снова звала планету к миру и взаимопомощи, сама являя в этом отношении классический пример...
В Москве величие и мощь страны ощущается как-то особенно остро. Взметнувшиеся ввысь высотные дворцы. Новые линии метро, самый красивый в мире университет...
Шел крупный, стремительный снег, настолько сильный, что сквозь него просвечивали только окна домов, да рубиновые звезды Кремлевских башен. Но несмотря на обильный снег, людей у Дома союзов и у Кремля было много, как никогда, словно они тоже были участниками конференции, не вместившимися в малый, по современным масштабам форумов, зал.
Обходя их Оля медленно делала свой традиционный обход Кремля, когда услышала.
- Олик!
Только один человек в мире мог назвать ее так... Оля вздрогнула, но не остановилась, а бросилась в толпу...