Он называл ее так в их лучшие времена. Для всех она тогда была Олей, а для него Оликом. Когда его спросили, как зовут твою подругу, он ответил:
- Все Олей, а я иначе...
- Как?
- Тайна...
Тогда у них было много тайн о других. Зато не было тайн друг от друга. Оля раскрылась перед ним во всех своих сакраментальных мечтах и не нашла поддержки... Появилась недоговоренность, потом разлад. Теперь их отношения действительно напоминали сложный поединок, противоборствующими силами которого являлись сердце и рассудок, что предопределяло самый неожиданный исход... И Оля знала и боялась этого. Владимир был первым близким ей человеком, но он же был первым, кто смог так глубоко обидеть своим равнодушием к ее устремлениям. За время разлуки чувство обиды ослабело, но не прошло и это помогло ей не откликнуться на его зов, хотя сердце сразу же вышло из повиновения...
Поднявшись в комнату она подошла к окну и, успокаиваясь, долго смотрела на вечернюю Москву. Квартира Лизы выходила окнами на Воробьевы горы, с которых более века назад два русских патриота поклялись посвятить свою жизнь служению Родине, авангардную роль которой они предугадали еще в годы монархического абсолютизма. Поклялись еще ясно не представляя, как жестокий "жандарм Европы" преобразовать в надежду человечества, и нам, вооруженным гуманным общественным учением, от победы которого уже зависят судьбы человечества, нельзя закрывать глаза на различие взглядов, тем более на патриотизм, для которого особенно опасна позиция: моя хата с краю. Требовательной называют дружбу, еще более требовательной должна быть любовь. Люди сливают свои интересы, раскрывают тайники душ. Им больше, чем посторонним, видны достоинства и недостатки друг друга. Они как бы остаются один на один. Как это интересно и как ответственно,- она не раздеваясь легла поперек кровати.- Снова идти с оглядкой на него, половину мыслей скрывая, оставаясь непонятой и не поддержанной в самом главном - в работе...
- Нет! - вслух произнесла она, резко поднявшись, и огляделась. Нет, он не мог ее услышать: она в темной комнате одна. Лиза в командировке. "Одна без него... Одна с ним..." - нервно зашагала она от окна в темноту и обратно к виду на Воробьевы-Ленинские горы. О, какой длинный путь за эти сто лет прошла ее Родина, от жертвенных клятв прозревающих аристократов до мирового признания, что только ее миролюбивая политика может спасти планету от огня. И все это благодаря тому, что гремел "Колокол", горела "Искра" и все передовые люди мира бесстрашно и самоотверженно боролись за победу гуманизма на земле. К этой борьбе Оля звала и Владимира, но... к сожалению, безуспешно... Он предпочел безопасный нейтралитет... И снова начались метания конца которым не было... Разлад рассудка с сердцем был настолько глубок, что решиться на что-то определенное казалось просто невозможным... Оставалось одно, метаться из крайности в крайность до самого утра в надежде что какой-то убедительный довод укрепит тебя в раз принятом решении. Но и бессонная ночь не придала Оле твердости. Она поняла, что любит Владимира. Любит его волнующий взгляд, понижающийся до шепота голос, перед которым трудно устоять, да и просто, без рассуждений, его самого. Любит несмотря ни на что. Вот когда она поняла Сенеку, утверждавшего, что ничто не возвращается легче чем любовь... Охваченная знакомым волнением она боялась встречи с Владимиром. В шесть часов вечере позвонила Леониду и стала собираться в театр. Но только взяла из чемодана серое платье, как руки снова опустились вместе с ним. Она вспомнила, что это платье любил Владимир. Когда они собирались в театр, он просил, чтобы она надевала его. Она с радостью исполняла его желания. В театр они ходили часто, а потом не могли расстаться...
От его голоса за дверью Оля вздрогнула, чувствуя, что снова теряет власть над собой. Владимира она хотела встретить холодно и безразлично, как оппонента, спор с которым далеко не завершен, но это было на улице, в кино, в театре, но не в уютной комнате их общего друга и не так неожиданно, хотя после письма Лизы к Ляле Оля не могла не догадаться, что и московский адрес Лизы Владимиру уже давно известен, но как-то не подумала об этом. И поэтому перед Владимиром снова стояла прежняя взволнованная Оля, с трудом пытавшаяся овладеть собой. "Чего я волнуюсь?" - думала она, стараясь остановить, казалось слышимые удары сердца. Она боялась этой безотчетности поведения. Хотелось сразу подчинить себя рассудку. За одно безрассудство она уже поплатилась жестоко...
Лицо стало надменным, с насмешливым напряжением в верхней губе. "Чужое. Совсем чужое. Он больше не властен над этим лицом!" - ужаснулся Владимир, от волнения переходя на шепот. Оля даже не расслышала его слов. Только голос. Совсем изменившийся, но его голос. Голос, который убеждал ее, ласкал и требовал. Порою требовал невозможного, но она исполняла все, о чем просил ее этот неповторимый голос. И именно поэтому, что так властен над ней этого голос, она не могла ничего простить. Потому что он уже не окрылял, звал, волновал, а успокаивал, предупреждал и предостерегал... Ее, не признающую ни осторожности, ни компромиссов...
- Нет, нет, мы люди разные,- с предательской дрожью произнесла она.
Возрази бы он, попытайся разубедить ее - все вылилось бы в спор, который мог окончиться и примирением. Но Владимир понял, что вновь теряет Олю и подошел, глядя прямо в глаза. Он больше не верил ее словам. Он уловил дрожь голоса, заметил, как она бледнела, когда он приближался к ней, как опустилась на диван. Сел рядом. Она не могла больше лгать. Сейчас станет доверчивой, уступчивой и ласковой. Ему ли не знать, как она откликалась на ласку и он обнял ее. Все мысли, сомнения, недовольство собой и им вновь остались невысказанными. Под их напором Оля поняла, что с Владимиром ее ждет то же духовное одиночество и с таким откровенным сожалением посмотрела на него, что он сам убрал руку с ее горячих плеч...
На стук в дверь Оля поспешно поднялась. Вошел веселый, приодевшийся Леонид.
- Познакомьтесь,- сказала она Владимиру с такой любезной непринужденностью, что он побледнел.
Подошла к Леониду. Он накинул на ее плечи шубку, которую Владимир надевал на Олю бережно и нежно, уже одетую притягивал к себе и целовал где-то между воротником и короткой стрижкой. Да и сама, сейчас уже местами вытертая беличья шубка, подаренная свекровью, и не снятая Олей при бегстве только потому, что больше нечего было надеть, напоминала о невозвратимом времени... Все трое вошли в тесный лифт. За стремительный спуск с пятого этажа Оля не подняла глаз на Владимира. От квартиры Лизы до Большого театра недалеко, но Оля бросилась к троллейбусу. В окно она увидела Владимира, бесцельно побредшего по улице. "На всю ночь..." - с острой болью подумала она. Знала, не случайно он в Москве. Он ничего не сказал ей об этом. Сама же позволила, потому что все знала... Охватило желание вернуть, распросить обо всем, успокоить... Успокоить его и успокоиться самой, почувствовав его вдруг вспомнившийся нежный поцелуй где-то между воротником и короткою стрижкой... Она уже хотела выскочить из троллейбуса, но огни светофора сменились и троллейбус тронулся... Оля покачнулась и прислонилась к Леониду. Он поддержал ее и на первой же остановке вывел на свежий воздух. По необычному поведению девушки он понял, что происходит что-то особенное. Она была так безразлична ко всему и к Лëвко, разумеется, несмотря на то, что сегодня его должен был исполнять сам Лемешев, что Леонид решил походить по улице пока она успокоится.
- Кто это? - спросил он, прижимая ее дрожащий локоть.
- Так... Знакомый...
- Очень знакомый, видно...
Оля высвободила свою руку
- Ты можешь говорить о чем-нибудь другом?! - нервно спросила она.
- Могу,- улыбнулся Леонид,- о Вале, например...
- О Вале я все-все рассказала вчера.
- Повтори еще,- попросил Леонид, снова беря ее под руку.- Завидую тебе, ты можешь ее видеть, говорить с ней...
Оля не слышала его. "Как он не может понять, что у меня и душа истосковалась..." - думала она о Владимире.
Ночью Леонид проводил ее в Алма-Ату.