Оля вошла, окидывая взглядом необычно торжественную аудиторию. В центре за столом сидел председатель государственной комиссии Александр Михайлович, слева от него Илья Лукич, Николай Иванович, справа Федор Антонович, Григорьев и кто-то из преподавателей, кого она не разглядела из-за высокого букета пионов.
Цветы были вдоль всего длинного стола: огоньки, ирисы, марьины-коренья. На кафедре, за которой они будут защищать дипломы, в прозрачной зелени аспарагуса краснели полевые маки.
В первом ряду сидели первокурсники. Даже при беглом взгляде на них было видно, что они взволнованы. Волнение старшекурсников, особенно выпускников, заметить было труднее, но не наметанному взгляду Оли. Она определила его по блеску глаз Вали, по непривычной оживленности Леши, по неестественно распрямившейся Рае. Потом взгляд ее задержался на высокой стопке дипломных и, хотя все они были одинаковы и по форме, и по размеру, в синем переплете, сделанном в одной и той же университетской мастерской, но почему-то, может потому, что Федор Антонович взглянул на нее ободряюще, она поняла, что ее дипломная первая.
- Прослушаем защиту дипломной Ольги Николаевны Беляевой.
Когда ребенка, найденного на вокзале, принесли в детский дом, фамилию ему дали по цвету мягких светлых волос, имя - по желанию воспитательницы, а отчество - по имени детдомовского сторожа, который принял девочку от принесших ее женщин. Об этих подробностях Оля уже забыла. Ее звали Олей, Оленькой, Оликом... Услышав, собранное с миру по нитке, свое полное имя, она нерешительно остановилась.
- Пожалуйста, Ольга Николаевна.
Оля приблизилась к столу, взяла из рук Федора Антоновича рукопись и поднялась на кафедру. К двадцати шести годам жизнь уже заставила ее обо многом задуматься, но самым сильным чувством, отстоявшимся здесь, в вузе была непримиримость к психологии мещан, жалкие обладатели которой обкрадывали и себя, и окружающих людей, окрыленных великой мечтой - построения коммунизма. За годы работы над дипломом она уже схватилась не с одним обывателем, противопоставляя им людей возвышенных стремлений. Она уже делила людей на хороших и плохих по их гражданственности, что и являлось лейтмотивом ее очерков и зарисовок, представленных к окончанию вуза как диплом, коронной вещью которого была гневная статья о дезертире трудового фронта Алле Сясиной. Нельзя было не принять близко к сердцу выступление дипломницы, нельзя было не признать за ней журналистской страстности. И к удивлению многих, именно диплом, за который волновались, был защищен успешно. Может быть из-за сочувствия большинства к первой ласточке - защиты на отделении журналистики собственного творчества, а может потому, что дипломница лишний раз дала почувствовать опасность мещанства.
Под дружные рукоплескания Оля сошла с кафедры и быстро вышла с Валей в коридор.
- Валя,- произнесла она взволнованно,- у меня к тебе просьба
- Какая?
- Боюсь, что ты найдешь ее странной. Поверь в меня. Поверь, что я стану писателем. Окончу еще жизненный университет и стану. Я знаю, как много придется работать. Но я упорная и своего добьюсь, чего бы мне это не стоило. Хочешь, я поклянусь тебе в этом?
- Зачем, Оля?
- Чтобы кроме мечты это стало обязанностью исполнить клятву, данную университетскому товарищу,- серьезно пояснила Оля.
Она выпрямилась побледневшая, похудевшая за экзамены.
- Клянусь тебе, Валентина Черных, что я стану мастером своего дела, уже во имя одного того, чтобы совершенствовать жизнь...
- Перестань, Ольга, своей патетикой ты доведешь меня до слез,- сказала растроганная Валя.- Я верю, верю... Ты прости мне мои сомнения,- и, улыбнувшись, добавила.- Я ведь думала, что цель твоей жизни научиться плясать "Камаринскую"...
И они обе, со слезами на глазах, расхохотались.
- Знаешь, чем ты мне нравишься, Ольга?
Оля счастливо смотрела на нее.
- Целеустремленностью. Я знаю, что ты никогда не остановишься, не зазнаешься, не перестанешь дерзать. Могу посоветовать только одно: поступай всегда так как тебе подсказывает совесть. Это самый лучший советчик. Приготовь себя к борьбе. Бить много охотников найдется, и, может случиться, бить будут сплеча. Не теряй уверенности. Литература - дело великое. Не будь ее, нам тяжелее было бы разобраться в жизни...
Вале не дали договорить. Их окружили. Олю поздравляли.
На кафедру один за другим поднимались повзрослевшие студенты. Преподаватели разговаривали с ними как с равными, называя по имени, отчеству.
- Слово имеет Зоя Федоровна Живанова...
- Кто такая Зоя Федоровна? - шутливо осведомился Леша.
- Живанчик наша, - гордо ответствовал Иван.- Теперь ведь больше так не назовешь, как-никак дипломированный журналист...
- Да, "дипломированный журналист" звучит довольно гордо,- согласился Леша,- но не ударим ли мы в грязь лицом перед недипломированными...
Но это мимолетное сомнение в своих силах не испортило настроения выпускников, Зоя "защищалась" последней. Ее ожидал весь курс, верный своим традициям: собравшись вместе дебатировали, за ошибки - пробирали, за низкое - презирали, в горе не оставляли. Хорошо было чувствовать себя членом дружного коллектива, сопровождавшего тебя до окончания вуза и страшновато оставаться без него. Может поэтому и в общежитие возвращались вместе, и в ресторан на прощальный вечер пошли гурьбой. Но не успели они достичь и "Площади цветов", в небе невесть откуда собрались тучи, ударил гром и на еще теплый асфальт упали крупные капли дождя.
- Нет, теперь ты нас не обманешь, город с переменчивой погодой! Знаем тебя! Изучили! - весело пригрозил Леша почему-то не горам, а небу, хотя непостоянство алмаатинской погоды зависит от близости гор.
И выпускники, утратив солидность, с хохотом помчались к ресторану. Под деревьями они добежали почти не намокнув. Но неожиданный ливень средь ясного дня напомнил о причудах города, в котором они проучились пять лет, который теперь знали и любили, особенно сейчас, перед разлукой.
В зале, рассеивая мысль о расставании, гремел оркестр.
К вошедшим подлетел Гоша Пивень. Он уже сотрудничал в газете гражданской авиации и щеголял в летном костюме со всеми регалиями.
- Ну, каков я в форме? - спросил он, встряхивая своим великолепным чубом.
- Хоро-о-ош! - восхитилась Оля.- Только форма не соответствует содержанию...
- Ну это еще надо доказать,- засмеялся Гоша, увлекая ее к группе, в которой Иван публично воспитывал Зою.
- До чего порочна погоня за модой. Я ей предлагаю снять кисть этой самодельной сирени, а она возражает: испортится фасон платья. Фасон,- повторил он презрительно.- Да есть ли что-нибудь дороже университетского значка!
- Есть,- вставила Оля и замолчала, чувствуя, что на ней вопросительно останавливаются осуждающие взгляды товарищей. Тогда она победоносно улыбнулась.- Самым дорогим украшением я считаю золотую звездочку...
- Эх, куда хватила! - воскликнул Иван.- А впрочем, я люблю тебя за это.
- А я мечтаю о любви иной! - кокетничала Оля.
- Какой еще?! - заинтересовался Иван.
- Читательской...
- Не зарывайся, Ольга! Чем ни больше я присматриваюсь к тебе, тем больше убеждаюсь - не сносить тебе бедовой головы.
- Бог с нею с головою...- беспечно рассмеялась Оля, направляясь к своему столу.
Их догнала Зоя.
- На, консерватор, любуйся,- сказала она, беря Ивана под руку и выставляя грудь, на которой вместо сирени красовался голубенький ромбик значка.
Ей весело зааплодировали.
За столом Леша в последний раз давал курсу наказы.
- Гоша, ты пиши, как дела у работников аэрофлота. Да пиши без водички.
- Была бы мысль, водичку можно отжать,- отшутился Гоша.
- Боюсь, воды будет так много, что мысль утонет,- поддела его Оля. Но Гоша добродушно рассмеялся:
- Я и сам боюсь...
Леша с улыбкой осматривал счастливых сокурсников. И хотя они по-прежнему высмеивали друг друга, сегодня делали это беззлобно и тепло.
- Я напишу о первых домнах и мартенах Темир-Тау,- пообещал он им.- Воспринимайте это как самый пламенный привет от меня.
- Пишите обо всем! - воскликнул Тулеген.- Каждый знает, что интересует его друзей.
- Все! - рассмеялась Оля.
- Обо всем и пишите. Только с душой, с лицом, с гражданской страстностью,- сказал Тулеген.- Вот так и будем продолжать нашу дружбу. Она станет еще более интересной. Прочтешь зубастую статью в "Комсомольце Караганды" - подумаешь: "Воюет Леша". Прочтешь хороший очерк о свекловодах Талды-Кургана - порадуешься: "Трудится Маша, растет". И погордишься: "Как-никак бывшая сокурсница". Хорошо когда друзья все время на виду. Только смотрите, девушки,- наставлял он развеселившихся девчат.- Не отправьтесь суп варить, как Сясина. Не расстраивайте наших учителей.
- Посмотрим, кто из нас будет расстраивать преподавателей своим бездельем,- отозвалась Оля взглянув не Федора Антоновича.- Еще неизвестно, кто первый замолчит в нашей деловой переписке.
- Будем надеяться - никто,- сказал Федор Антонович и все затихли. Затихли не от того, что он заговорил, а от того, что голос его дрогнул. Это напомнило студентам, что они последний вечер в университетской семье, что завтра в путь, в дорогу на всю жизнь. Что ж пожелает им их старший друг?
Он осмотрел их всех поочередно и спросил:
- Что такое принципиальность?
Молчание - азбучный вопрос. Что же, Федор Антонович считает их детьми... Однако не смутившись их молчанием, Федор Антонович сам же и ответил:
- Принципиальность - это подвиг. И только тот кто на него способен к а ж д о д н е в н о настоящий журналист...
Он замолчал, но волнение, с которым он высказал свое кредо, сказало выпускникам больше, чем слова. В этой высшей оценке журналистского труда таилась надежда, что многие из здесь сидящих ее заслужат. И благодарные за эту веру, выпускники молчали, в душе надеясь оправдать ее.
За всех их, как всегда, еще ответил Леша.
- Не сомневайтесь в нас,- обратился он к педагогам,- благодаря вам мы твердо усвоили, что журналист - есть высший идеал и благороднейшее существо...
- Писарев,- уличила его Оля.
- Не важно кто. Важно чтобы мы об этом никогда не забывали...
Он тепло посмотрел на оживленную Олю, счастливую Зою и неузнаваемую Валю, молчавшую почти весь вечер и душою находившуюся где-то там, в маленькой комнате с Наташей, впервые доверенной ею кормилице. И озабоченному тем, как сложатся судьбы и остальных сокурсников, Леше, как никогда захотелось, чтобы их студенческая дружба, несмотря на расстояние, осталась их моральной опорой. Он уже знал, что в жизни им еще не раз придется солоно и знал, как ценна в это время мысль, что ты не одинок, что из вуза по свету разбрелось много твоих духовных братьев и сестер, способных и понять, и поддержать тебя, ведь недаром же бок о бок прожито около полутора тысяч дней, и он предложил:
- Давайте поклянемся, разъезжаясь в разные концы страны, в трудный момент, как и когда-то, курсом приходить на помощь.
Все растроганно поднялись.
- Идемте, простимся с Алма-Атой,- предложила Валя. Все вышли на балкон, под которым лежал город в изумрудной оправе весенних деревьев.
- Прощай малахитовый город! Прощай наш голубоглазый трамвай! - произнесла Валя, и в голосе ее задрожали слезы.
"Голубоглазый трамвай", "двойка" был самым удобным трамваем. Он собирал студентов по всему городу и подвозил к дому. Он впервые привез их в общежитие, теперь в последний раз увезет на вокзал...
Они стояли тесной кучкой, словно набираясь силы от этой сплоченности. Ведь теперь каждому предстояло жить и работать в новой среде, где не всегда на помощь придут проверенные друзья, и эта клятва в верности и дружбе окрыляла.
Дождь перестал. Темные тучи открыли большой желтоватый шар солнца, упавший на запад. Сразу стало светло, засеребрилась обмытая листва. И хотя в одном месте тёмносиним столбом еще падал дождь, в просветлевшее небо уже взлетали облегченные облака, а вершины гор, обещая хорошее завтра, облило солнце...