Заканчивая университет, Владимир заявил родителям, что поедет работать в Казахстан.
- В голую степь! - всполошилась мать.- Остался бы в Свердловске, женился на Соне...
До Ольги Владимир дружил с соседкой Соней Майской. Чувство возникло незаметно, выросла, похорошела и он увлекся ею.
Соня была хорошей девушкой, но удивительно пассивной. Увидев Соню впервые, Ольга назвала ее картинкой. С тех пор Владимир иначе и сам не звал ее. После полетов Сони по институтам, он понял, что она учится по инерции. Ни призвания, ни даже ясной профессиональной цели у нее не было. Это было украшение не чью-то шею, слава богу не на его... Он вспомнил, как в порыве преданности попытался оправдаться перед Ольгой в этом увлечении. Но Ольга, понимавшая, что уверенность в обращении с девушками приходит не без опыта, довольно нервно прервала его.
- То, что было до меня, я могу простить...
- А то, что после? - легкомысленно пошутил было Владимир.
Но Ольга промолчала. И по ее нежеланию говорить об этом в несерьезном тоне он понял, что ей не изменишь... Да он и не смог сделать этого. Спокойное чувство к Соне, как и к другим девушкам исчезло так скоро, а вот к Ольге - никак, уже столько лет... Ни в одной девушке после он не встречал такой опрометчивой доверчивости, детской искренности и такой беспредельной веры в хорошее. Теперь малейшая фальшивость девушки рождала тоску по Ольге. Он старался не думать о ней, но память упорно хранила милые привычки, детскую восторженность и даже тончайшие интонации голоса. Улавливая эти нотки в чьей-либо речи, он с тоской вслушивался в них. И чем больше проходило времени, тем цельнее становился ее образ. Даже в блестящем обществе Сони он не мог отделаться от мысли о ней. Любуясь Соней он невольно вспоминал, как Ольга тоже сразу восхитилась ею.
- Красивая девушка, правда?
И как тогда он, интригующе помедлив, ей ответил:
- Красивая в общем представлении красоты, но у любви индивидуальный вкус и мне краше всех женщин мира кажешься ты...
- Ох, и находчив же ты! - рассмеялась Ольга.
- А стала бы ты любить иного...
"Нет, думал он, скучая с Соней.- Ты действительно только картинка, тогда как Ольга смело, широко и самобытно мыслящая женщина, что он с годами начинал ценить все больше... Так Ольга отстаивала себя даже тогда, когда он пытался забыть ее. С годами он все острее испытывал потребность делиться с ней своими мыслями. Теперь он иначе понимал и патриотизм. Война словно не прекращалась. Она лишь изменила формы, создав напряженность борьбы двух систем. Фронт этой борьбы ширился, в него уже входило все: прогресс, политика, мораль, культура, и с каждым тревожным событием в мире, в нее втягивалось все большее количество людей. И Владимир уже не мог не согласиться с Ольгой, что мир не защищен со стороны обывателя, этой ахиллесовой пяты человечества. С тех пор как они расстались, за что бы он не взялся - все было связано с ней. Читал ли газету, знал, она уже прочла, был ли взволнован международными событиями, знал, она откликнется на них всем своим пылким сердцем. Все ему напоминало о ней. Даже его собственная комната. В ней Ольга целый год строила свои фантастические планы, в ней мечтала о лучезарном будущем страны. Ее не было больше в комнате, которая и дорога ему теперь лишь тем, что здесь бывала она. Она, "наивные" предвидения которой сбываются на его глазах...
Взволнованный, он стал ходить по комнате. Никогда еще он не чувствовал так ее пустоты...
- Жили бы потихонечку, помаленечку,- следя за ним тревожным взглядом, говорила мать,- а то ведь в самое пекло едешь...
Владимир понимал, что под "пеклом" мать подразумевает отнюдь не знойную степь, а самоотверженный труд, охвативший советских людей, которые по зову партии семьями поднимались с насиженных мест и ехали в леса, в пустыню, в степь. Она боялась, что ее единственный сын последует их неразумному примеру. Так и случилось и все из-за вторжения в их размеренную жизнь этой "одержимой, у которой кроме ее утопических иллюзий ничего за душою не было..." Неприязнь к ней матери с устойчивостью чувств Владимира начинала перерастать во враждебность. Она пыталась убрать с дороги сына рискованную Ольгу, расхваливая Соню.
- Тихая, скромная. Дочь порядочных родителей...
Владимир, рассеянно слушавший мать, насторожился.
- Что-то дочь "порядочных родителей" второй год скачет по институтам...- заметил он.
- Ты ей учебу сорвал,- защитила Соню мать.
Владимир промолчал. "Что-то Ольге я учебы не сорвал,- подумал он,- а ей пришлось потяжелее..." И снова теплая волна нежности к Ольге захлестнула его.
Мать, приняв молчание сына за раздумия, попыталась задеть его.
- Не беспокойся, такая красавица без жениха не останется...
- Я за Соню совершенно спокоен,- сказал Владимир равнодушно.- С таким полетом не расшибешься...
- Зато с той расшибешься, это уж точно,- подхватила мать.
- Расшибешься,- согласился Владимир, но тоном далеко не осуждающим и тут, обычно сдержанная мать, взорвалась.
- Ты восхищаешься в ней тем, чего я боюсь, ее ветренностью. Не подумав отдаться парню! Ну уж случилось, так живи. Ведь мы же создали ей все условия. Живи. Наслаждайся. Так нет. Я, видите ль, не понята... Пошла искать другого, лучшего... Изорвала в клочки всю свою жизнь и до твоей добирается. Сердцем чую своим материнским, не будет тебе с ней счастья...
"Да, маме нужна такая, как Соня, с ее идеалами: сытость, спокойствие, благополучие,- думал Владимир, терпеливо выслушивая мать. А Ольга... Он вспомнил с какой болью она воскликнула: "Да это же существование, Володя!" Как изломалась ее бровь...
Он подошел к матери и, как в детстве, когда ему очень хотелось ее разубедить, тихо заговорил:
- Мама, не ветренность это. Это порывы ищущей натуры. Когда она со мной, она вся здесь. Я в самом деле ведь ее не понял, вернее мог, но не хотел понять... Помаялась, помаялась она со мной и решилась расстаться. Сделать ей это было нелегко. Ведь недаром же унеслась за тридевять земель. И где она сейчас - не знаю,- произнес он с такой грустью, что мать умолкла.
Ее тронули не слова, а тон, тоска сына. Он стоял перед ней откровенный в своей любви к женщине, красивый этой любовью и ей уже хотелось, чтобы избранная им оценила его чувство.
До набережной Владимир шел пешком, чтобы проститься с рекой, с небом, с родным городом. Но город казался теперь пустым, некрасивым кровавый закат. "Ветер будет",- подумал он, садясь в такси.
Сердитый ветер подметал перрон. Владимир зябко кутался в шуршащий новый плащ и думал об Ольге. О Соне он не жалел, хотя последний год был ее гидом. Возможно он бы и сдружился с Соней, может даже женился, если остался в комфортабельной квартире с рижской мебелью и усыпляющим уютом. Но поднимаясь из насиженного гнезда, он понял, что Соня с ее привычками и интересами будет обузой для него. К двадцати трем годам она располнела, расцвела и уже с трудом преодолевала последний рубеж девицы на выданье - получение диплома. Дальше замужества и сердечных переживаний ее мысль не шла и Соня преспокойно пребывала в этом тупике. Владимира отталкивала ее ограниченность, оправдания которой он не находил. "Одной посредственности предоставлено право независимости от духа времени"... - сердито осудил ее Владимир мудрым изречением Герцена. Еще бледнее выглядела Соня, когда он начинал сравнивать ее с Ольгой. Их нельзя было сравнивать, разве только для контраста. Соня считала, что уже всего достигла, тогда как Ольга только начинала свое рискованное восхождение к мастерству. Детдомовка, она каждым шагом была обязана самой себе. То, что когда-то в глазах Владимира считалось недостатком Ольги, теперь казалось дорогим, неоцененным вовремя достоинством...
Студенты, едущие в соседнем купе, пели о том, что не найдешь станы на свете краше нашей Родины. И вдруг над всеми голосами взмыл голос девушки. Что-то знакомое болью пронзило Владимира. Так же высоко поднимался и голос Ольги, когда пели курсом.
Он встал и заглянул в соседнее купе, отыскивая обладательницу встревожившего его голоса. Девушка была смуглая, пела закинув голову, мечтательно смежив глаза.
Светит солнышко на небе ясное,
Цветут сады, шумят поля.
Россия вольная, страна прекрасная!
А когда она на самой высокой ноте провозгласила: "Советский край - моя земля!" Владимир поверил, что земля действительно ее и что она в этом даже не сомневается. Он представил лицо другой, ее такое же твердое убеждение, что все безраздельно ее, и у него заныло сердце.