Ирина вспоминать не хотела, а Дарья помнила всю свою жизнь. Помнила и чувствовала за собой вину: проморгала сестренку, проглядела. Да и как не проморгать – Татьяна при своей внешней общительности очень потайной была, как ящичек с секретом, как матрешка. Откроешь ее, а там еще одна матрешка, а в той – еще одна. Пока до сути доберешься – запутаешься.
Не до Танюхи тогда Дарье было: устраивались на новом месте, вникали в новую жизнь. Больше за Колю переживала. Как ему? Как влиться в коллектив, как освоиться, как оглядеться вокруг. Мама все обижалась на зятя, а ведь не знала, что Николаю тогда очень тяжело пришлось. И Дарье – тяжело. Она технологом на хлебозавод устроилась. Многое позабыла, заново учиться пришлось. Такой наставницы, как Галина, подружка дорогая, здесь не было. Женщины норовистые, подозрительные к чужим. Дарью поначалу невзлюбили. Это уж потом потихонечку привыкли… Когда Дарье о Тане думать, о Танькиной личной трагедии. Уж, если со стороны глядеть, ей только завидовать оставалось – все Танюшке давалось легко, играючи.
Она тогда с Игорем погуляла и уехала в деревню. А потом заявила, что догулялась. Приехала сначала к Дашке в гости: к тому времени им с Николаем выделили служебное жилье. Ну вот, приехала Татьяна, расстегнула пальтишко. А там, под пальтишком – живот. Когда успела?
- Тогда, - говорит Таня, - и успела. После кино. Вот такие алые паруса!
Дарья только руками всплеснула.
- А Игорь – что?
- А Игорь – ничего! Я ему письмо написала. А он не отвечает. Забоялся, поди.
Под Танькиными глазами – черные круги. Дышит тяжко. Видно, тяжело ей беременность дается.
- На учет встала? Тебе бы в больнице полежать – опухла вся! – Дарья суетливо сняла с Татьяны платок-шалечку, наклонилась, чтобы разуть ее. Та покорно уселась на скамеечку, неловко выпятив живот, позволила с себя стянуть ботики.
- В ботиках щеголяет, дурочка. Валенки надо надевать! – ругалась Дарья.
- А Коля где, на работе? Я к нему, Даша.
Понятно, что к нему. Больше не к кому. Натворила дел, а Колька – расхлебывай.
- Он мне записку от Игоря передавал, чтобы я с ним познакомилась. Он виноват.
Ну, а кто еще? Конечно, Коля виноват. Коля Таньку под этого Игорька подложил, ага. А Танька сопротивлялась, прям!
И все равно, точит сердце какой-то червячок, сосет под ложечкой. И Дарье уже казалось, что именно Коля виноват. И Коля, и она, Дарья. Не пошли бы тогда в кино, а потом по Невскому гулять вчетвером, не бросили бы Таньку одну – ничего бы такого не было. Не сидела бы сейчас перед Дарьей Таня, выпятив живот, не снимала бы с ее опухших ног Даша тесные, узконосые, вовсе для таких пузатых барышень не приспособленные ботики!
Николай вернулся с работы поздно. Усталый, рассеянный, а глаза горят. Интересно ему. Жизнь! Не терпится жене про все рассказать. Однако, не в этот раз – Танька укорчиво на него смотрит. А из-под халатика живот выпирает упрямым мячиком. Доигралась, стерва беспутняя!
- Игорю я написала, а он не отвечает. Ты сам напиши ему, Николай. Ты друг. Он тебя послушает!
Послушает, как же. Много они друзей слушают. Теперь этого Игорька днем с огнем не сыщешь! Кому нужна такая ответственность?
Но Николай верен себе. Он на днях в партию вступил. Он должен призвать к ответу друга. Хоть и далеко друг, и не судья ему Коля… А все равно – мерзко. Танька виновата не меньше, сама показала свое несознательное поведение, но с женщины спрос небольшой. Женщины, как дети малые, куда позовут, туда и идут. А Таня – деревенская к тому же, особой культуры не разумеет, ответственности не несет. Игоря нужно приструнить и пристыдить. А надо – и пригрозить партийным собранием. Такие вещи недопустимы. Можно и с работы слететь. И из Ленинграда в самую глухомань, к черту на выселки отправиться. Никакие папы, мамы не помогут. Им самим достанется!
Николай всю ночь не спал. Как ему некогда было, а все же выпросил у директора на следующий день выходной. Объяснил честно, в чем дело. Директор, человек старой революционной закваски, без лишних слов Николая отпустил.
- Правильный ты человек, Коля. Я к тебе прикипел, как к сыну. Ступай, поставь на место негодяя!
И Коля поехал в Ленинград. Без предварительного звонка. Без предупреждения. Свалился, как снег на голову, в большую квартиру Воропаевых, расположенную на Моховой улице. Матушка Игоря застыла в дверях – не ожидала. Сам Игорь отдыхал после «тяжелой» работы в своей комнаты.
Николай оглядел внимательным взором гостиную, куда был приглашен мадам Воропаевой. Дубовый стол на толстых ногах, стулья ручной отделки. Массивный буфет работы Гайдина, стоивший не одну сотню, а то и тысячу рублей. Хорошо устроились Ворапаевы. Уж не мама Колина, вдова героя, всю жизнь вынужденная тесниться в коммуналке.
Зачем их Игорьку какая-то сельская пейзанка, правда? Чувствуется, мамашино влияние. Уже в курсе, судя по всему. Странно, что в комнату пригласили, а не на пороге стоять оставили. Но чаю, кофею не предлагают. Николай для них – смерд. Жалкий человечишко с Лиговки. Игорек ошибся в выборе друга. Ах, этот Игорек, вечно он ошибается…
Игорь, наконец-то вышел из комнаты. Подмышкой книга Беляева. Ага, фантастикой увлекается…
«Я ему сейчас покажу фантастику»
- Привет. Как твои дела – не спрашиваю, вижу, хорошо, - Коля говорил отрывисто, зло, - книжонки почитываем, в потолок плюем. На этом диване дело было?
Игорь вздрогнул. Дикими глазами взглянул на оттоманку в углу.
- Ты чего, Коля? Ты о чем?
Николай сидел на стуле, облокотившись об поверхность массивного стола, и пристально вцепился взглядом в потухшие очи Игоря. Со стороны если смотреть: ни дать, ни взять: картина Ге «Петр 1 допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе»
- А я, Игорь, не люблю, когда дураками прикидываются. Я, Игорь, человек простой и прямой, как столб. Было у вас с Татьяной?
- У нее не только со мной было. Чего сразу я?
Николай сверкнул глазами. (Один-в-один, Петр Первый в Монплезире)
- Ты не юли. Ты, парень, коммунист, или – так? А, может, ты не коммунист? Может, после того, как в этой комнатке прекрасной с барышнями поразвлекаешься, литературку почитываешь? А? Почитываешь, знаю. Разговорчики диссидентские ведешь. С приятелями своими золотыми. Ведешь, это я тоже знаю. Я много чего про тебя, Игоречек, знаю. И молчать не буду, если что.
- Ты и сам… - начал было Игорь.
- Замолчи! – спокойно и властно оборвал его Николай, - слушай меня внимательно. Два раза повторять не стану. Завтра ты отпрашиваешься у своего начальства. Так и говори – за невестой поеду. В положении моя невеста. Волнуюсь очень. Послезавтра ты и она, нарядные и умытые, торжественно идете в ЗАГС. Можно папу и маму с собой взять для истории. А можно и не брать. Дело твое – ты отец теперь, взрослый человек, тебе решать. Понял, папаша?
На Игоря больно было смотреть. Игорь был похож на человека, которого толкнули на минное поле. По щекам его полились слезы.
- Ну, я пошел. Привет мамаше, передай, что я восхищен изысканной обстановкой вашей квартиры. У буржуев шкафчик покупали?
Николай покинул квартиру, так и не дождавшись ответа.
Ну а дальше – по накатанной. Уже через три недели Татьяна и Игорь расписались. Конечно, старшие Воропаевы ее категорически не принимали. Но Таньке, нашей бойкой, хитрой Таньке, как по нотам, разыгравшей столь блистательную комбинацию, на свекров было чихать с высокой колокольни. В ее жизни открылись столь радужные перспективы, что Воропаевы с их позой ущемленного достоинства ей были до лампочки.
Игорю пришлось раскошелиться на новую одежду для беременной женушки, на обувь и мебель. Та, в отличие от скромной и непритязательной декабристки Дашки, не собиралась ютиться на диванчике в комнате домработницы, выписанной Воропаевыми из Низино. Дашка украсила своим телом двухспальное ложе, отделанное деревянными завитушками и крендельками, принадлежавшее доселе мадам Ветошкиной, бывшей владелице роскошного гарнитура, после революции оставленного на произвол судьбы в большом доме, который сдавался ею же приличной публике.
Сердце покойной Ветошкиной, сбежавшей в Париж, может быть, и успокоилось бы, если бы знала та, что на чудной мебели спит и обедает товарищ Колбасьев, бывшей моряк, писатель и поэт, расстрелянный в 1937 году. Его квартира перешла номенклатурщикам Воропаевым, людям осторожным и удачливым. Но если бы Ветошкина узнала, что впоследствии ее мебелЯ освоит бойкая Танька из деревни Дыми Ленинградской области, то сердце мадамы разорвалось бы на части.
А Татьяна, наслаждаясь роскошью питерской квартиры, гоняла незадачливого Игорька (струсившего перед суровым Николаем, на том и погоревшего) в хвост и в гриву. Со временем она обещала стать весьма сварливой дамочкой, о которых интеллигентные ленинградцы не любят говорить. (А уж мы, обыкновенные граждане-товарищи, насмотрелись на таких в жизни достаточно. Резвые бабенки. Ни ума, ни фантазии, а глядишь – уже кабинеты осваивают, страной руководят. А потом, под домашним арестом картины рисуют, ага.)
Но Татьяна предполагала, а Бог располагал. Все учла она, все предусмотрела, всех в округе обманула. Но слов доктора Грачевской мимо ушей пропустила. А надо было слушать внимательно Ольгу Анатольевну и беречься. Показатели плохие, и сердечко, и почки не справлялись с нагрузкой. Пока Танька по Гостинке носилась, деньги мужа тратила, прошляпила угрозу своей беременности, на учет в Ленинграде так и не встала. Думала, так сойдет. Уж на улице не родит.
Не родила бы, конечно. Но врачи ленинградские и на таких сроках приняли бы соответствующие меры. И ребеночек выжил бы, и мама его, на «радость» свекрам.
Но Танька, дуреха безголовая, о своем здоровье так и не позаботилась. Потому и погибла несчастная девка в ноябре 1961 года во время затяжных родов. Умные и опытные доктора так и не смогли ей помочь. Остался на этом свете маленький Сашка, никому не нужный.
Мамаша Игоря дурой не была. Увидев крупного, здорового младенца, сразу поняла: такие богатыри недоношенными не могут быть. Деревенское отродье. Не дал Бог обмануть честных людей. Туда и дорога мошеннице!
Николай, со стыда готовый под землю провалиться, сам теперь перед Игоречком, во фрунт вытянувшись, стоял. Позорище какое. Ну и Танька, ну и нахалка. Он не знал, куда себя девать. Хотелось Татьяне башку открутить! Вспомнил, что отмучилась гетера деревенская, и обмяк. Жалко девку стало. И малыша жалко до смерти. Своя кровь, как ни крути. А что покойная Танюха обманом пыталась ребеночка в богатую семью подложить, как кукушка – яйцо, так… Натура такая, ничего тут не поделаешь теперь.
Мальчика окрестили Сашкой и увезли из Ленинграда без особого шума. Вместе с телом грешной матери, рабы Божьей Татьяны (как шептала Васена, оплакивая внучку).
Похоронили Таню на кладбище недалеко от бывшего Дымского монастыря. Народу было много – Танюху любили в деревне, ни смотря ни на что. Вот только Витька с Еленкой на похоронах не было. А народ такой – знает, откуда ветер дует. И Ирина – знала. Однако, молчали все. Молчали по природной своей тактичности: видели своими глазами: у Дарьи с Николаем ребенок появился нежданно, негаданно. Когда успели? Приезжала же Дарья летом – живота у нее не было и в помине.
Кто-то понял, кто-то нет. Но рты не раскрывали. Зачем тень на плетень наводить?
Больше всех по Таньке убивалась Ирина. Даже появление Сашеньки облегчения не давало. Что Ирине Сашенька – если бы рядом рос… А так… Хорошо, что Николай принял ребеночка. Дарья ни разу не пожаловалась, что не желает видеть муж чужого сына в своем доме.
Только одним утешалась Ирина. Тем, что Ленку мучает призрак покойной дочери. И не жалко даже было эту Ленку. По-хорошему, Витьке покоя бы не давать, борову раскормленному. Но Витьку Танька не трогала. Любила, поди…
Автор: Анна Лебедева