Глава 81
Бросить работу в отделении неотложной помощи в разгар рабочего дня было не самым верным решением. Я врач, руководитель и знаю, что должна была остаться. Но мысль о брате оказалась сильнее ...
Я не помню, как мы доехали до Пскова. Настолько погрузилась в воспоминания о своём брате. Многое всплыло из памяти. Даже то, что казалось давно позабытым. Но теперь постоянно приходили на ум то его слова, то поступки. Как он доводил родителей своим поведением до девятого класса, а потом вдруг остепенился, взялся за ум. Как познакомился с Аллой, и моим родителям она не понравилась. Мама назвала её «чопорной, как британка».
Моим родителям никогда не нравился ни один человек, с кем мы с братом их знакомили. Сколько раз это ни происходило – результат всегда был один. Казалось, им просто не нравилась сама мысль, что в нашу жизнь входит кто-то посторонний. Алла стала очередной жертвой этой неприязни. Она могла бы быть идеальной во всех отношениях, но родители всегда находили повод. То манеры не те, то слишком громко смеётся, то что-то не так в её семье. Причина всегда была разной, но итог одинаков – они не принимали никого, словно боялись, что этот человек может нас увести куда-то далеко от них.
Дима пошёл против воли родителей и всё-таки женился на Алле, несмотря на их недовольство. Я помню, как напряжённо было на свадьбе – мама едва скрывала своё разочарование, а папа вёл себя холодно и отстранённо. Но Дима не уступил, и я восхищалась его решимостью. Когда у них родился первый малыш, всё изменилось. Мама, которая раньше и слушать не хотела про Аллу, вдруг смягчилась. Папа тоже начал улыбаться, глядя на внука. Постепенно они приняли её в семью. Словно рождение ребёнка открыло в них те чувства, которые до этого были скрыты за стеной упрямства и гордости.
Со мной и Граниным такого не случится никогда. Родители просто не способны изменить своё отношение, как это было с Аллой. В последний раз, когда я сказала маме, что Никита уехал в длительную командировку, она тут же назвала его предателем. Даже не задумываясь, не пытаясь понять. Для неё любая дистанция – это как знак того, что человек ненадёжен. Всё, что не вписывается в их чёткий взгляд на отношения, сразу воспринимается как недостаток. Они и не пытаются увидеть, что Никита не бросил меня, а просто выполняет свою работу, но для мамы это не важно.
Хотя у меня всё-таки есть ощущение, что мама права – Гранин действительно бросил меня. Иначе я бы не стала общаться с Золотовым. Наверное, в глубине души уже приняла тот факт, что Никита уехал не только в командировку, но и из моей жизни. Если бы всё было по-другому, если бы я чувствовала его рядом, мне бы и в голову не пришло искать утешения у другого. Но Игорь Иванович появился, когда мне это было нужно, и я позволила этому случиться.
Мой спутник остановил машину у больницы. Я сижу, глядя в окно, не решаясь выйти. Внутри всё сжимается от тяжести осознания. Неожиданная смерть брата словно вытянула из меня жизненные силы. Я думала, что ещё немного, и мне удастся собраться, но вместо этого чувствовала только пустоту и тишину. Всё вокруг казалось каким-то далёким и нереальным, как будто это происходит не со мной.
– Хочешь, я сам схожу и всё узнаю? – спросил Золотов, его голос звучал мягко, почти заботливо.
– Нет, я сама, – отвечаю, всё ещё чувствуя тяжесть в груди. Открываю дверь и глубоко втягиваю холодный воздух. – Оставайся здесь, пожалуйста, – добавила, бросив взгляд на Золотова.
Он кивает, и я иду искать доктора Рихтера. Шаги эхом раздаются по пустому коридору больницы, и каждый следующий кажется труднее предыдущего. Подхожу к регистратуре хирургического отделения, стараясь держаться спокойно. Называю себя и спрашиваю, где доктор Рихтер. Мне сообщают номер кабинета и объясняют, как пройти. Поблагодарив, замедляю шаг и останавливаюсь на полпути. Думаю: может, сначала стоит увидеть тело брата? Но нет, решаю, что лучше сначала поговорить с коллегой. Пусть расскажет детали. Мне будет... наверное, проще.
В такие моменты многие родственники пациентов начинают винить врачей в смерти близкого человека. В их глазах именно медики не досмотрели, упустили что-то важное, дали не то лекарство или проявили халатность. Словно именно они несут ответственность за каждую потерю, каждую пролитую слезу или каплю крови. Я наблюдала за этим не раз и понимала, что это естественная реакция – искать виноватых в том, что произошло.
Но знаю, что чаще всего это не так. За стенами больницы скрывается много непредсказуемого. Бывают моменты, когда против природы или судьбы ничего не сделаешь. Врачи работают на пределе своих возможностей, пытаясь спасти жизнь, но иногда они оказываются бессильны. Смерть – это не всегда результат чьих-то ошибок. Она приходит неожиданно, без предупреждения, и с этим ничего не поделаешь.
Это ощущение безысходности порой сильнее всего. Ты понимаешь, что, несмотря на все усилия, реальность такова, что иногда просто не хватает времени или возможностей. В такие минуты важно не забывать, что жизнь и смерть – это не игра, где можно исправить ошибку или поменять правила.
Об этом я думала, стоя у окна и глядя, как Золотов прохаживается туда-сюда около машины. Он выглядел грустным и сосредоточенным. При виде этого мужчины что-то шевельнулось в сердце. Теплота, нежность? Ловлю себя на мысли, что снова хочу оказаться в его руках. Но силой воли заставляю себя вернуться в реальность. Продолжаю путь, вскоре вижу табличку на двери. Стучу.
– Войдите, – говорит Карл Борисович.
Захожу. Он сидит за письменным столом. Рядом, на приставном стуле, медсестра. Она заполняет какие-то документы, на меня не смотрит. Здороваюсь. Замечаю, что у Рихтера очень напряжённое лицо. Словно каменное. Становится интересно: он такой поскольку ощущает свою вину за смерть моего брата, или есть другая причина? Может, у него что-то болит.
– Карл Борисович, с вами всё в порядке? Простите за прямоту, выглядите неважно, – говорю ему.
– Да всё… хорошо, в целом, – хирург растягивает рот в улыбке. Но эмоция неискренна, сразу заметно. Лицо превращается в гримасу. – Вы же… по поводу своего брата, верно?
Киваю. Зачем спрашивает? И так всё понятно.
– Вам показать его карточку или так рассказать?
– Расскажите, – предлагаю, поскольку не хочу обидеть коллегу недоверием. Да и углубляться в детали лечения теперь уже ни к чему. Даже если я найду там какой-то недочёт или ошибку, что маловероятно, что с того? Эта информация не поможет воскресить брата.
– Вчера в четыре часа утра Дмитрий внезапно начал жаловаться на сильную стенокардию, – рассказывает Рихтер. – У него возникло острое чувство сжатия в грудной клетке. Дежурный врач вызвал реанимационную бригаду, потому что состояние пациента стремительно ухудшалось. Дмитрий стал беспокойным, у него появилась одышка и резкая артериальная гипотензия. Мы начали интенсивную терапию, назначили антиагреганты и бета-блокаторы, но это не дало результата. К сожалению, когда готовили Дмитрия к экстренной коронарной ангиографии, он перенёс острый коронарный синдром. Сердце не выдержало нагрузки, и кардиогенная смерть стала неизбежной.
Карл Борисович замолкает. В кабинете повисает тишина. Только слышно, как медсестра, низко опустив голову, продолжает водить шариковой ручкой по бумаге. Кажется, заполняет какую-то таблицу.
– Почему это случилось? Он ведь шёл на поправку? – спрашиваю, ощущая, как внутри растёт неугомонная тревога.
– У меня нет предположений, – отвечает доктор Рихтер, его голос звучит ровно, но я замечаю тень сожаления в его глазах. – Вскрытие даст точную картину случившегося.
Я киваю, но эти слова не приносят успокоения. Задаваясь вопросами, не могу отделаться от чувства, что во время лечения брата что-то пошло не так.
– Вы, наверное, хотите его увидеть? – спрашивает Карл Борисович.
– Да, разумеется, – отвечаю со вздохом. Неизбежное лучше не откладывать.
– Медсестра вас проводит, – показывает Рихтер на девушку.
Она молча встаёт, оставляет документы на приставном столе, выходит из кабинета. Я следую за ней. Мы идём длинным коридором до лестницы, потом спускаемся в самый низ. Дальше ещё коридор, он заканчивается дверью с надписью «Морг». Медсестра открывает её первой, заходит. Я следом. В нос сразу бьёт до боли знакомый запах формалина. Его ни с чем не спутаешь.
Идём дальше, вдоль нескольких каталок, установленных «паровозиком» вдоль стены. Невольно ёжусь, хотя на мне тёплая куртка и свитер, а ещё джинсы и полусапожки, на которые при входе пришлось натянуть бахилы. Но здешний холод иного рода. Это ледяное дыхание смерти, иначе и не назовёшь. Холодный воздух обвивает меня, как невидимая рука. Каждый шаг отдаётся в тишине, и звуки, привычные в больнице, здесь кажутся далёкими и ненастоящими. Я чувствую, как напряжение накапливается в груди, сжимая сердце, словно тиски.
Свет тусклый и стерильный, но он не способен развеять мрак, который нависает над этим местом. Я знаю, что мне нужно сосредоточиться, но мысли скачут в хаотичном ритме. Внутри зреет беспокойство: смогла ли я сделать всё для брата, что в моих силах? Успела ли заметить то, что могло изменить ход событий? «Нет, нельзя себя укорять за это, – думаю решительно. – Всё случилось так, как должно было случиться».
– Подождите здесь, пожалуйста, – говорит медсестра. Это первые слова, которые слышу от неё. Голос какой-то… писклявый, словно она произносит так слова нарочно, а на самом деле может иначе, нормально. «Будто мультфильм озвучивает», – приходит в голову сравнение. Девушка скрывается за дверью слева. Оттуда доносятся приглушённые голоса. Потом медсестра выходит, глядя под ноги.
Ещё одна странность в её поведение – она действует, словно аутист. Они тоже чаще всего стараются не смотреть в глаза, их это нервирует и пугает.
– Доктор Ланцевич сейчас придёт, – произносит медсестра. – Пойдёмте.
Она ведёт меня в прозекторскую. Заходим, останавливаюсь. Здесь всё, как и всюду: сверкающие столы для проведения аутопсий, шкаф с инструментами, лабораторные принадлежности на отдельных двух столах, большая холодильная камера. Замираю, глядя на эту стену с прямоугольными люками. «За одним из них лежит мой брат», – думаю с такой сильной горечью, что закусываю нижнюю губу, стараясь не расплакаться.
Медсестра идёт к двери, встаёт почему-то к ней спиной.
– Эллина Родионовна, – произносит вдруг, и я вздрагиваю. Во-первых, у неё теперь обычный, не мультяшный голос. Во-вторых, она стянула шапочку с головы и подняла её, уставившись на меня полными ярости глазами.
Майя!!!
Мои мысли начинают метаться между ужасом и любопытством. Я чувствую, как по коже пробегают мурашки, когда встречаюсь с её взглядом. Это не просто женщина – это воплощение страха, тьмы, которой я прежде никогда не видела так близко. Пытаюсь сохранить спокойствие, но сделать это в её присутствии, когда мы вдвоём, нереально. Сердце стучит быстрее, а дыхание становится поверхностным.
Я ощущаю, как страх поднимается, затмевая логику. Вокруг меня словно сгущается атмосфера, и каждый звук кажется громким и резким. Не могу отвести взгляд от её лица, от её губ, которые могли произнести слова, способные перевернуть всё. Я должна быть сильной, но мысли о её преступлениях и бесчеловечности не покидают.
– Что, не ожидала меня здесь увидеть? – зло и насмешливо говорит Майя. При этом она быстро суёт руку за спину и вынимает оттуда пистолет с глушителем. – Хорошее место я выбрала для последней беседы с тобой, согласись? И возить никуда не придётся. Твою тушку разделают прямо там, – она кивает на столы.
– Где мой брат? – спрашиваю, с трудом проглотив нервный ком в горле.
– В палате лежит, где же ещё ему быть? – кривится в усмешке Майя. – Там же охрана, мне до него не добраться. Потому, уж прости, пришлось схитрить.
Сердце делает внеочередной скачок. «Экстрасистола», – мелькает в мозгу термин. Но тут же меня наполняет радость. Дима, мой дорогой братик жив! Я хочу пуститься в пляс, но тут же вспоминаю, где я и что происходит. Ну конечно! Да и как Майя могла к нему подобраться, если сам генерал Громов обещал защиту моему брату? Значит, он в полной безопасности.
Набираюсь смелости и заявляю, глядя Майе в глаза, презрев опасность:
– Тебе отсюда не выбраться. Доктор Рихтер уже наверняка вызвал полицию…
– Карл Борисович будет молчать, как рыба, – резко прерывает меня она. – Я подстраховалась. Мои люди наблюдают за его женой. На случай, если Рихтер захочет меня сдать, ей проделают новую дырку в голове.
– Чего же ты хочешь?
– Взрослая девочка. Могла бы и сама догадаться, – ухмыляется Майя. – Отомстить за Вакулу. Говорила я ему: не надо было связываться с такой гадиной, как ты. Но нет, влюбился. Понравилась ты ему, змея подколодная. Вот и результат. Он в могиле, а я с кичи едва вырваться сумела.
– Ну уж прямо-таки и сумела? – мне хватает моральных сил, чтобы ёрничать. – Уж не прокурор ли Пулькин тебе помог с этим?
– Это не твоё собачье дело, врачиха! – нервно говорит Майя. – Впрочем, помог. Но всё, что ты узнаешь здесь, всё равно с тобой уйдёт в могилу, так что да. Андрон Гордеевич Пулькин оказал мне большую любезность.
– А я слышала, что криминальным элементам воровской закон запрещает сотрудничать с правоохранителями. Как это по фене называется? Западло?
– Неплохо ты наблатыкалась, врачиха, – усмехается Майя. – Но здесь неувязочка есть. Когда помощь Андрона Гордеевича подоспела, он уже был в остатке.
– За словами прячешься, – отвечаю ей. – Знаешь сама, что это для твоих дружков-уголовников дохлая отмазка.
– Может, и так, – кривит губы Майя. – Но мне наплевать. Главное, я тебя тут оставлю. Насовсем. А потом смогу пойти в церковь и за упокой души раба божьего Давида Азулая свечку поставить.
– Нет смысла стараться. Он давно уже в аду полыхает, – дерзко говорю, понимая, что эти мои слова могут стать последними. Но я не хочу на пороге смерти показаться Майе слабой напуганной женщиной. Мои прадеды сражались на этой земле с врагом внешним, а я не убоюсь врага внутреннего!
– Смелая ты, – хмыкает Майя. – Сдохнуть совсем не боишься? А как же Олюшка?
– Не смей даже упоминать имя моей дочери, – скрежещу зубами.
– Ой, боюсь, боюсь, – хихикает лже-медсестра. Её лицо становится серьёзным. Она медленно поднимает руку с пистолетом. – Ладно, Эллина Родионовна. Пора прощаться. Навсегда.
– Что, так запросто застрелишь меня? – тяну время, но не знаю зачем. Сюда несколько часов может никто не заглянуть. Разве что паталогоанатом. Но он давно должен был появиться, а его всё нет и нет.
– Время тянешь? – словно прочитав мои мысли, спрашивает насмешливо Майя. – Так доктор Иванов не придёт. Он в своём кабинете упокоился.
Стискиваю челюсти. Ну как же я ненавижу эту!..
– Жаль. Сглупила ты, доктор Печерская. А могла бы работать на нас и жить припеваючи. Купила бы себе дом нормальный, тачку крутую. Возила дочку на Мальдивы и Канары каждый год, вышла замуж за хорошего мужика. А придётся тут сдохнуть. В морге.