о том, что с ним самим теперь
В начале января 2024 года патриарх Кирилл издал указ о лишении сана священника Алексея Уминского, настоятеля столичного храма Троицы в Хохлах. Причина: во время богослужений отец Алексей не читал «молитву о Святой Руси».
Перед прочтением, подпишитесь, пожалуйста, на канал Кино, вино, домино! Это помогает создавать качественный контент
Священник был вынужден уехать из России. Теперь отец Алексей служит в русском приходе в Париже. Мы поговорили с ним об эмиграции, о ситуации в церкви и о том, как быть христианину, который не согласен с позицией иерархов РПЦ.
— Отец Алексей, вы были рукоположены в священнический сан больше тридцати лет назад, 9 сентября 1990 года. И так совпало, что именно в этот день был убит отец Александр Мень, великий миссионер и исповедник Русской православной церкви.
А 13 января этого года патриарх Кирилл своим указом лишил вас сана из-за того, что во время богослужений вы не читали так называемую молитву о победе Святой Руси. Как известно, эту молитву написал сам патриарх Кирилл после начала СВО.
А сейчас уже десятки, а может быть, даже сотни священников Русской православной церкви также лишены сана именно по этой причине.
— Нет, давайте все-таки будем аккуратнее с цифрами. О сотнях речь не идет ни в коем случае. Да и о лишении сана тоже. Все-таки эти десятки священников не лишены сана, а эти десятки священников, получили разные церковные прещения (наказания. — Ред.).
И для многих из них в большинстве случаев — это не лишение сана, а запрет на служение. Это, как бы сказать, предварительное такое дисциплинарное решение, после которого может состояться, в том числе, и лишение сана.
— Но в принципе эти священники, если говорить светским языком, наказаны именно за то, что они, по сути, выступают против СВО и отказываются читать ту самую молитву, которую сочинил патриарх Кирилл.
— Уточним, что эти люди выступают в принципе против любых военных действий и этого способа решения проблем, скажем так.
Они выступают за мир прежде всего и считают, что миссия церкви заключается именно в молитве за мир и в налаживании братских отношений между поссорившимися народами в том числе.
То есть миссия церкви — не поддерживать одну из сторон конфликта, а миссия церкви, несмотря ни на что, любыми путями провозглашать мир и искать пути мира. Это и моя позиция, и позиция священников, которые оказались под запретом.
«Меня вынесло потоком в нужном направлении»
— Прошло почти десять месяцев, как вас лишили сана, и ваша жизнь за эти десять месяцев в корне изменилась. Вы были вынуждены уехать из России, вас приняли в Константинопольский патриархат. Теперь вы служите в прекрасном маленьком эмигрантском храме, который по размеру не сравним с храмом Троицы в Хохлах в центре Москвы, где вы служили много лет. Можете нам рассказать, как происходило привыкание к новой жизни?
— Я не знаю, честно говоря, как об этом говорить, потому что мне очень трудно все это формулировать.
Не потому, что это доставляет мне какие-то внутренние сильные переживания, а именно потому, что я никак не могу до сих пор всего этого осознать, никак не могу на этом сконцентрироваться. Поэтому я даже не могу сказать, что я привыкаю или не привыкаю к новым условиям, я в них оказываюсь. Но надо сказать, что там, где я оказался на сегодняшний день, меня приняли с большой любовью, и мне это очень радостно.
В течение всего этого периода я поменял очень много мест для жизни, я бывал в очень многих странах, я постоянно собирал чемоданы, переезжал с места на место, все время спал на чужих кроватях. То есть все это понятно, да? Но где бы я ни был, я всегда находил для себя очень большую поддержку среди людей, которые оказывались рядом. Вот такое ощущение, что мне не приходилось предпринимать никаких внутренних сильных действий и усилий для того, чтобы моя жизнь сложилась таким образом.
У меня такое ощущение, что меня каким-то таким неведомым потоком просто понесло. И я в этом потоке не утонул, а, наоборот, все время он меня выносил в нужном направлении. Я ему просто не сопротивлялся, этому потоку, но я и ничего не делал специального для того, чтобы, скажем, оказаться здесь. Может быть, это как-то странно прозвучит, но я был совершенно уверен с самого первого момента, когда только получил указ о запрете в священнослужении, а это был четверг 5 января (потом была комиссия церковная), я был абсолютно уверен, что меня лишат сана, знал, что уже не на что рассчитывать и не на что надеяться.
И я был совершенно внутренне, не знаю даже почему, спокоен. И я для себя внутренне так сказал: «Ну ведь от того, что люди подпишут бумагу о том, что я — не священник, это же не значит, что я — не священник. Но это же не значит, что я — не христианин». Что в моей жизни может еще сильнее измениться после того, как меня лишили прихода, лишили храма, лишили моей общины, лишили духовных чад, лишили всей моей жизни, что может быть в этом смысле еще хуже?
Я понял, что я могу жить в любом состоянии: я могу быть христианином в любом месте, могу молиться Богу и жить так, как я считаю нужным.
И для этого я даже могу оказаться в таком положении, что я могу даже не служить литургию, хотя это, конечно, для любого священника — трагедия. Но для меня тогда было понятно, что все равно со мной ничего не будет, еще хуже мне никто не сделает. И я был совершенно спокоен и ничего не искал и сам никаких действий не предпринимал. И я не могу даже сказать, что я как-то специально молился Богу, чтобы он меня направил и чтобы была его святая воля. Это чувство тоже не связано с моим каким-то личным внутренним действием.
Вдруг меня охватил очень-очень большой-большой покой, большое спокойствие. Вот и все. И поэтому я просто жил, переезжая из страны в страну, встречаясь с друзьями, молясь Богу, пока вдруг не понял, что для меня открываются какие-то двери. И вот, когда эти двери стали сами открываться, мои друзья, мои близкие стали меня просто в эти двери вталкивать, просто вталкивать. И я этому не стал сопротивляться.
То есть я просто принял все это как есть. У меня состоялась встреча со Вселенским патриархом Варфоломеем.
Очень теплая встреча, надо сказать, да и вообще отношения, надо сказать, в этой церкви очень не похожи на то, к чему мы все привыкли в Москве. Совершенно. Как будто бы это совсем для меня другой мир, другие отношения между священниками, другие отношения между епископами, с епископами и совершенно другие отношения с патриархом, который, кстати, говорит на многих языках.
Отец Алексей Уминский и Вселенский патриарх Варфоломей. Фото: соцсети
Он со мной говорил по-итальянски и по-французски свободно и легко. Вот и как-то с такой теплотой это все было, а мне так не хватало тогда этой теплоты отеческой. И довольно быстро я был принят в Константинопольский патриархат, восстановлен в сане на Священном синоде уже в феврале или в начале марта.
Но потом постепенно начался мой путь во Францию, где я сейчас и нахожусь. Поэтому я не могу рассказать вам о том, как я обустраивался. Меня просто каким-то таким потоком, какой-то волной прекрасной вынесло сюда, на этот французский берег. И здесь я нахожусь тоже среди очень добрых, хороших людей, очень сердечных людей, которые очень внимательны, постоянно стараются меня поддержать, укрепить.
Хотя я не страдаю, я не могу сказать, что я — сильно страдающий человек. В общем, внутреннее состояние более-менее стабильное, но тем не менее я все время чувствую, что все думают, как бы мне помочь. А другие считают, что я в этом смысле в счастливом положении: далеко не все, кто оказывается в вынужденной эмиграции, далеко не все священники находятся вот в таких условиях, как я.
«Я же все время понимал, что рано или поздно это произойдет»
— Почувствовали ли вы освобождение? Потому что, насколько я помню, последнее время вам было очень тяжело находиться в церкви, служить в Москве было все-таки очень сложно. И когда вас оттуда, по сути, выгнали, вы все же почувствовали себя свободным?
— Я не могу сказать, что я почувствовал какое-то освобождение: «Вот, слава богу, меня выгнали». Конечно, я не могу так сказать, что я обрадовался, потому что меня лишили сана и лишили прихода и дела всей моей жизни. Это чувство, может быть, похоже на то, о чем я услышал от одного знакомого, который так же, как и я, ведет переписку с заключенными. Один из заключенных ему написал: «Знаете, после ареста я так успокоился и стал очень крепко спать, потому что до ареста я все время был в напряжении, под каким-то прессом. Вот арестовали, вот осудили, и я успокоился. И стал крепче спать, потому что ну действительно вот все самое страшное прошло».
Я же все время понимал, что рано или поздно это произойдет.
Я же без иллюзий. Я понимал, что не может быть так хорошо всегда в нашем приходе, потому что у нас все-таки сложился какой-то совершенно необыкновенный приход с потрясающе хорошими людьми, совершенно замечательные отношения.
Ну просто я все время, когда шел на службу в храм, когда встречался с приходом, думал: «Господи, ну как же хорошо! Ну не может там быть хорошо всегда». И поэтому я понимал, что так хорошо не может быть, потому что не бывает, чтобы человеку всегда и везде было так хорошо, как мне в моем священном служении в Москве, в приходе Троицы в Хохлах. И в последний год я все время об этом говорил, что рано или поздно все это произойдет. Особенно когда это случилось с отцом Иоанном Ковалем. Он первый из священников, на которого был написан донос. Надо сказать, что мои прихожане совершенно иные люди, и никто из них никогда ничего не мог сделать похожего.
Вот на отца Иоанна донесли, и так же, как и донесли в его приходе на Иоанна Бурдина после его проповеди. Иоанн Коваль был первым, кого лишили сана. Даже не потому, что он не читал «молитву о Святой Руси», он ее читал, но только вместо слова «победа» он вставлял слово «мир». Вот преступление. Он даже молитву читал, и только за то, что он молился о мире, его лишили сана!
И поэтому у меня не было иллюзий по этому поводу. Ну и понятно, что когда живешь и понимаешь, что вот, того гляди, сейчас все произойдет и в отношении тебя — это очень большое внутреннее напряжение. Конечно, я в последний год всегда был в очень напряженном состоянии. Сейчас в каком-то смысле это отпустило, но отпустило одно. Есть вещи, о которых я переживаю сегодня по-другому. Есть вещи, которые не оставляют меня все равно. Потому что есть много о чем переживать. Но вот этой тяжести у меня нет.
— Отец Алексей, хочу как раз спросить вас про ваш приход в Москве, легендарный на самом деле приход, мне кажется, многие его знают. Я понимаю, что это болезненный вопрос и для вас, и для прихода, который остался в Москве. Как сложилась его жизнь, как сложилась жизнь людей? Кто-то остался, кто-то ушел. Насколько вы знаете, как они приняли этот удар?
— Если я все-таки как-то понимал, что это может случиться рано или поздно, то прихожане об этом не могли думать так, как думал об этом я. И, конечно, это был для них всех очень сильный удар. И многие, и я думаю, что практически все, — никто от него до сих пор не оправился. Я не могу сказать, потому что я не знаю, что и как на самом деле происходит. Я знаю, что очень многие прихожане для себя решили, что они не могут оставлять храм и должны сохранять то дело, которое они делали в течение многих лет, десятилетий, они должны как-то уметь сохранить. И поэтому они, несмотря на то, что им бывает крайне тяжело присутствовать там на службах, потому что храм наполнился совершенно чужими для них людьми и для храма это другие прихожане, они приходят слушать проповеди нового настоятеля. Это совершенно очевидно. Это всегда разные люди, которые друг друга в общем не знают, которые не являются приходом.
И для моих прихожан это, конечно, очень и очень сложно. Но тем не менее они стараются сохранить хотя бы то, что можно было сохранить. И в том числе, по-моему, даже раз в месяц все равно происходят службы для хосписа, как это происходило всегда.
Часть прихожан вообще перестала ходить, насколько я знаю, в храмы. Им тяжело найти другой приход. Часть нашли какие-то для себя варианты. Но это все в каком-то таком очень тяжелом, разрозненным состоянии находится.
Единственное: я сейчас завел свой ютуб-канал, он называется «День седьмой». И я знаю, что каждый раз, когда я выхожу в эфир, когда я провожу свои программы, отвечаю на вопросы, все прихожане, конечно, собираются вместе, то есть мы все собираемся вместе таким виртуальным образом. И такое виртуальное общение, оно все-таки продолжается между нами, и некоторые прихожане продолжают писать мне письма. Какие-то вопросы я решаю по телефону, потому что случаются разные ситуации, я всегда на связи в каком-то смысле. Но это совсем уже другая связь. Прихожане меня, конечно, берегут, поэтому они, по большому счету, мне мало что сообщает, они не хотят меня тревожить или доставлять тяжелые переживания. Это точно совершенно.
Фото: Александр Манзюк / Коммерсантъ
— Отец Алексей, я немножко хочу отойти в сторону от нашего разговора. Может быть, это немножко обывательский вопрос, но сейчас мы все стали свидетелями двух очень крупных скандалов в Русской православной церкви. И мне хотелось бы знать ваше мнение. Это скандалы, которые связаны с известными лицами церкви. Первый скандал — история якобы отношений митрополита Иллариона с его келейником, неким Сузуки, который рассказал об этом журналистам.
— Нет, я не буду говорить на эти темы. Я не комментирую никакие скандалы. Тем более что я о них ничего не знаю, кроме того, что выплеснуто в общественное пространство.
— Знаете, для большого числа людей это, конечно, было удивительно, что в церкви происходят такие скандалы, когда, например, матушка, а кроме того, уполномоченная по правам детей, у которой шестеро или семеро детей, вдруг разводится со своим мужем-священником и выходит замуж за православного олигарха Константина Малофеева. Люди задумались: как же такое происходит, а как же духовные скрепы?
— Ну и что? Ну мало ли безобразий в мире происходит. Ладно, это их право. Все и так понятно. Понимаете, что тут еще можно комментировать? Уже все это прокомментировано миллион раз. По большому счету, мне не очень интересны эти вещи и никогда не были интересны.
Я никогда не увлекался копанием в этих скандалах.
В церкви всегда были скандалы и будут скандалы, потому что церковь — особенное место, где дьявол с Богом борются в том числе. И все, что происходит в обычной человеческой среде и считается приблизительной нормой, воспринимается иначе.
Ну да, кто бы обратил внимание на развод и новый брак людей вне церкви? Это обычное явление. Или какие-то другие вещи, которые происходят с людьми в их личной жизни? На это бы никто не обратил внимания, потому что это происходит сплошь и рядом, просто в церкви это всегда выглядит совершенно безобразно. Ну как, как это назвать?
Как пятно жира на платье невесты. Поэтому это так болезненно и так жутко.
«Времена не выбирают»
— Вы пришли в церковь, стали священником больше 30 лет назад. За это время многое изменилось и в стране, и в РПЦ. Вы бы и сейчас стали священником?
— Думаю, что да. А почему нет? Это же призвание. Это же не я выбирал. Я прекрасно помню себя в это время молодым человеком, когда вдруг внутри меня что-то произошло. Если есть определенный призыв, то на него надо отвечать. Бог призывает тебя к какому-то служению. Почему обязательно оно должно состояться в тех условиях, которые ты создаешь? Я был призван к священству тоже в не очень простое время, если вы помните, 90-е годы. Это полная разруха, совершенная бедность. У людей сгорели все их сбережения. Я был назначен священником в разрушенный, совершенно разрушенный огромный собор в городе Кашира. В город, где практически не было ни одного непьющего мужчины. Представьте себе русскую провинцию в то время. Это были ужасные условия для жизни. Абсолютная нищета. И мне в голову не приходило, что надо становиться священником, когда все хорошо и благополучно. Как было, так и есть. Времена не выбирают, мы с вами это знаем.
— То есть если сейчас молодой человек или тридцатилетний человек, каким вы были в то время, захочет стать священником в Русской православной церкви, несмотря на то, что мы видим в ней сегодня, и то, что я лично считаю, что патриарх Кирилл не является идеальным патриархом. Для меня он вообще не является верующим человеком. То есть вы считаете, что все равно эти люди могут и должны, если они чувствуют призвание, идти в священники?
— Каждый из них сам решает для себя. Нет, я никого не буду отговаривать от священства, это точно. Потому что, если кого-то Господь зовет быть священником, то это зовет его Господь. Пускай он идет и для себя сам решает. Но говорить о том, что в этой церкви нельзя быть священником… Ни в коем случае. Русская церковь это — единая святая Апостольская церковь, такая же, как и любая другая церковь в православном мире. Полная благодать и полное присутствие Божье.
Никаких сомнений в том, что в Русской церкви пребывает Господь Иисус Христос, у меня нет и не было никогда.
Я совершенно в этом уверен. И поэтому те, кто служит как священники в этой церкви, они служат Христу и народу Божию, как это и было всегда. Вот и все.
— Вы сейчас ведете несколько YоuTub-каналов.
— Нет, один.
«Иная церковь»
— 9 сентября вы начали цикл лекций, который называется, по-моему, «История церкви».
— Это называется «Рождение церкви». Есть прекрасная образовательная платформа под названием «Страдающее Средневековье», или «Страдариум». Это уже мой второй цикл лекций. Первый был весной, и сейчас мы решили сделать второй цикл из шести или даже семи лекций, на которые, в принципе, можно вполне еще успеть записаться. Это разговор о церкви, конечно, он мне кажется очень актуальным, потому что действительно вопрос о том, что такое церковь, нужна ли эта церковь, почему люди верующие и христиане ходят в эту церковь. Вот что это дает? Этот вопрос очень актуальный, потому что действительно церковь предстает в сегодняшнем, ну и вообще в современном мире исключительно как внешняя организация, исключительно как такой почти что государственный институт, общественный институт.
Но церковь, она, конечно, иная, это то, о чем я говорю.
И может быть, кому-то будут интересны эти беседы.
Можно вполне успеть присоединиться к этим беседам на платформе «Страдающее Средневековье».
— Еще до того как вы уехали, вы тоже читали лекции, выступали на телевидении. Вот то, что вы сейчас делаете на вашем ютуб-канале, и эти лекции, о которых вы только что сказали, это что-то в корне новое или это, в принципе, продолжение того, что было раньше?
— Все является каким-то продолжением. Мы живем каждый день, изо дня в день продолжаем свое дело. Это не повторение, потому что, конечно, с одной стороны, я не повторяю того, что было, а с другой стороны, конечно, невозможно мне не говорить об одном и том же, потому что всегда речь идет о понимании Евангелия, понимании Священного Писания, понимании каких-то вещей, которые так или иначе проговариваются постоянно. Потому что, конечно, есть вечные темы, есть вечные вопросы, есть вопросы, на которые невозможно найти ответ.
Это и ответы на вопросы, которые присылают мне на почту подписчики канала. Вот у меня появился совершенно новый, неведомый для меня ранее жанр. Я, например, с детства терпеть не мог, просто ненавидел писать письма и на них отвечать. Более того, я так и не научился пользоваться компьютером и клавиатурой, поэтому я печатаю одним пальцем. И тут мне стало приходить огромное количество писем, потому что на канале указан мой адрес электронной почты.
Люди посылают не только вопросы. Люди пишут очень длинные письма, потому что им надо с кем-то поговорить. Потому что тяжелейших и трагических ситуаций очень много.
И вот оказалось, что они во мне выбрали такого конфидента или ответчика, с которым можно беседовать через почту. И мне приходится целыми днями, с утра до вечера, одним пальцем стучать и отвечать на письма.
Очень много писем приходит сразу из разных стран. Из Украины мне пишут несчастные женщины, которые находятся в тяжелейших условиях, беженцы, лишенные домов, разделенные семьи. И пишут очень много людей, у которых совершенно неразрешимые внутренние семейные проблемы. Огромное количество писем, в которых спрашивают: «Что нам, батюшка, делать, как нам ходить в церковь, где мы можем найти хоть какое-то место для молитвы, потому что мы не можем больше туда ходить, мы не можем это слышать, нас никто не понимает, мы не можем никому доверять». Огромное количество вот таких криков о помощи.
«Борьба за самого себя за решеткой — путь христианина»
— Отец Алексей, вы единственный, не побоюсь этого слова, кого многие знают, кто, будучи в России, ездил в тюрьмы. Сейчас в России уже два с половиной года много приговоров, связанных именно с тем, что люди выступили против специальной военной операции, и тюрьмы пополнились политическими заключенными. Владимир Кара-Мурза, я вынуждена сказать, — «иностранный агент», Владимир Кара-Мурза — младший был до недавнего времени одним из тех, за кого вы молились, он был вашим «духовным сыном». И когда произошел обмен, вы написали в социальных сетях: «Теперь уже можно за него не служить молебны». Был Михаил Ходорковский*, к которому вы тоже ездили, когда он сидел, тоже «иностранный агент» сегодня. И есть много других людей, к кому вы ездили в тюрьмы, с кем вы переписываетесь, за кого вы молились. Скажите, что происходит с людьми за решеткой, как они приходят к Богу?
— Володя Кара-Мурза — младший — человек верующий, воцерковленный. И его папу — Владимира Кара-Мурзу — отпевали в моем храме. Поэтому мы с Володей знакомы были еще до того, как все эти события начались. И поэтому, когда появилась необходимость посещать его в СИЗО, я, конечно же, смог это сделать. Это было очень редко, и не так легко было получить разрешение для встречи. Но тем не менее, когда это удавалось, это, конечно, большая радость.
Я точно знаю, что в тот период это была для Володи очень большая поддержка, как для всех людей, для всех заключенных, которых посещают священники. Причем многие из них по-настоящему начинают о Боге задумываться по-серьезному именно там.
Я знаю об этом, потому что продолжаю переписку с заключенными и посылаю в своих письмах такую рассылку, где пишу на духовные темы: о молитве, о понимании добра и зла, о борьбе с грехом в том числе, и эти вещи отзываются в сердцах очень многих, очень многих людей, которые в ответ на мои письма начинают об этом задумываться и читают эти письма своим товарищам по камере.
Это действительно оказывается очень важным. И что тут сказать?
Я думаю, что человек в тяжелой стрессовой ситуации имеет возможность для глубокого самоанализа, для понимания себя, в том числе в таких условиях, в которых он оказывается, несмотря на то, что эти условия бывают очень-очень тяжелыми.
Потому что, с одной стороны, одиночная камера — это пытка, а другая пытка — пытка вот таким чужим сообществом, когда ты ни на секунду не остаешься один, и у тебя постоянно работает телевизор, и вокруг тебя идет постоянное шевеление, ты не можешь найти место даже остаться с самим собой. Это тоже очень-очень тяжелые условия, в которых находятся заключенные, в которых им приходится постоянно находиться в состоянии самосохранения, борьбы за самого себя. Вот это очень серьезный путь. Но этот путь борьбы человека за самого себя в общем очень похож на путь христианина. Потому что путь христианина — путь человека, который выбирает для себя евангельские истины, которые совершенно чужды и странны в обычной жизни, ведь кажется, что в обычной жизни заповеди Христа не применимы.
И тем не менее, когда христианин выбирает для себя именно этот путь, это тоже путь сохранения самого себя, несмотря ни на что.
Вот это очень похожие какие-то внутренние механизмы, которые работают. И поэтому мне кажется, что очень многие люди, которые оказываются в тяжелейших условиях российских тюрем, и мужчины, и женщины, они вдруг начинают по-другому осмысливать и свой жизненный путь, и то, что происходит вокруг, именно с точки зрения веры.
Фото: Александр Манзюк / Коммерсантъ
«Христианину жить без церкви нельзя»
— Отец Алексей, мы все были свидетелями, как церковь в Советском Союзе практически находилась под запретом. Я помню, как мы ходили на Пасху в храм в окружении милиции, не было никаких ни Евангелий, ни Библий, никаких книг. Потом церковь стала свободной. Были открыты храмы, появились православные книги. И потом мы увидели, как наши президенты стоят со свечками, и до сих пор стоят, и бывшие коммунисты тоже стоят. Сейчас мы видим, к чему пришла церковь. И вы получаете много писем от людей, которые спрашивают, куда им идти, потому что они не могут молиться в РПЦ, многие священники остаются без служения в России. Есть разговоры о том, что кто-то переходит в так называемую катакомбную церковь, создаются тайные приходы.
— Об этом мне ничего неизвестно, я не слышал.
— Каким вы видите путь церкви, будет ли она меняться? Могут ли верующие не ходить в храм, а просто слушать ваши проповеди, ваши лекции и проповеди других священников, которые бывают на Yоutube?
— Христианину жить без церкви нельзя. Христианин не может жить без церкви, именно в том самом смысле как без церкви, которая соединяет человека с Богом в таинстве Евхаристии, в служении ближнему, в понимании слова Божия. В этом смысле церковь остается церковью всегда, при разных внешних обстоятельствах.
При разных внешних обстоятельствах и во время гонений, и на время благополучия, и во времена, когда с ног на голову переворачиваются представления о добре и зле, христианин, он в том числе должен пройти через все это.
Церковь — это не место благополучия, как нам кажется. Церковь — это не место, где человеку должно быть хорошо, удобно и комфортно.
То есть бывают периоды в жизни нашей, когда в церкви бывает необыкновенно хорошо, удобно и комфортно. Вот мне в храме Троицы в Хохлах было очень хорошо, удобно и комфортно.
Но такое бывает. Но это не значит, что такое должно быть всегда. Бывают и другие времена. Я не могу выбирать «комфортную церковь» и уходить из церкви «некомфортной». Я не могу жить в церкви только тогда, когда мне в этой церкви хорошо.
Читайте также
«Бывают случаи, когда уже ничего невозможно сделать»
Епископ Григорий Михнов-Вайтенко* рассказывает о работе Центра помощи беженцам и о том, надо ли представляться «иноагентом» во время службы
И переставать считать ее своей церковью, когда в этой церкви мне почему-то стало плохо. Ну это нечестно для меня. И поэтому, несмотря ни на что, я при всех обстоятельствах никогда бы из церкви не ушел сам, никогда бы не хлопнул дверью. Несмотря на то что я все эти годы служил ровно в той же самой церкви, которой она является сейчас. И никаких не было ни мыслей, ни желаний эту церковь покинуть, потому что это — моя родная церковь. Это как с родиной, примерно то же самое. Вот она, родина, она бывает разной в разные периоды, но без нее все равно никуда, потому что это твоя родина, ты ее любишь. Тебе бывает плохо, противно, ты можешь возмущаться, не соглашаться, ты можешь не принимать каких-то вещей, которые происходят у тебя на родине, но это — твоя родина. Церковь в каком то смысле — это тоже родина, потому что церковь ну как-то тоже нас рождает, мы рождаемся во Христе. И поэтому у меня отношение к церкви, как к Родине.
— Но кстати если про родину, наверное, это болезненный вопрос, но мы всегда задаем его тем, кто уехал. Вы представляете, что когда-нибудь вернетесь в Россию?
— А я по-другому не могу. Я не покинул родину в том смысле, что я отрубил все концы и мне там больше нечего делать. Нет, конечно, я не отношусь так к своему здесь пребыванию, но, конечно, я не знаю, как это все будет.
И я совершенно не строю никаких планов и не мечтаю ни о чем.
Но сердце мое там — на родине.
* Внесены властями РФ в реестр «иноагентов».
Другие истории:
Я живу без желудка. Мне пришлось заново учиться есть. Но самым сложным оказалось принять свое новое тело
Я обеднела после 2022 года. Я покупала брендовые сумки и летала за границу на выходные. Теперь мне хватает только на самое необходимое
Тайна семьи: 6 странных смертей за 14 лет вынудили брата и сестру провести собственное расследование
Пьяный военный — это теперь едва ли не худший пассажир, судя по рассказам проводников
В моей квартире живет 21 кот. Я трачу на них больше 100 тысяч в месяц
