Про ссору с Колькой Дарья ничего не сказала Оксане. Не надо, и так переживает человек. Видит: на ножах ребята. Нашла коса на камень. Ксения Владимировна знала, откуда ветер дует. Даша не нравилась Кольке. Понятно: явилась из деревни, расстелилась тут, заняла половину комнаты, хоть и материнской, но Даше не принадлежавшей. То, что мать обязана деревенским своей, а главное, Колиной жизнью, того не очень волновало. Молодость, да и характер неуживчивый. Да тут еще досадная неудача с этой медицинской комиссией, черт бы ее брал. В армию не взяли. Все ребята, как ребята, а он…
И ведь не хуже других парень, а то и лучше: и спортом занимался, и учился хорошо. Но разве с медиками поспоришь? Вот и бесится, а на Дашке отыгрывается. Хорошо, что у девчонки замечательный, отходчивый нрав. Она все ему прощает. Но тот, дурак, не угомонится: каждый раз старается уколоть ее больнее, задеть. За глаза величает «колхозницей», в лицо бросает: «пейзанка», «шоколадница» - не обидно хоть.
Ну и пейзанка. Ну и шоколадница. И что? С приходом Дарьи в квартиру Оксаны стало светлее. Та, с роду не любившая беспорядок в доме, засучив рукава, с первых дней принялась выметать пыль из всех углов. Отмыла окна до зеркального блеска (Оксане все как-то недосуг было это сделать. Хлопотно. Да и страшно со стремянки навернуться – вдруг голова закружится – не девочка ведь), выстирала шторы, начистила паркет до первозданного состояния. Посуда скрипела и сияла. Скатерти и постельное белье содержались в идеале – и вся семья теперь наслаждалась свежестью выстиранных, высушенных на улице и отглаженных наволочек и простыней.
И теперь чистота вошла в привычку. Дарья, несмотря на усталость после смены, старалась каждую субботу устраивать генеральную уборку, выгоняя домочадцев на улицу. Помощи от Ксении Владимировны и Коли она не терпела, объясняя это грубоватым: «Только под ногами болтаетесь, лучше в кино сходите.
Возвращаться вечером домой стало наслаждением. В просторных комнатах Оксаны было столько света, столько воздуха, что хотелось самой вымыться хорошенько, и не в общей ванной, а в бане, где парная, веник и много-много горячей воды в шайке. Чтобы каждая клеточка дышала чистотой и свежестью. Так Оксана начала добрую традицию: посещать по субботам городскую баню. Дашка с ней не ходила – пекла пирог к вечернему чаю. И это тоже стало традицией – запах печеного по субботам. Даже Колька старался не пропадать субботними вечерами с друзьями – являлся вовремя, поводя носом еще в парадной.
Многочисленных соседей по коммуналке Дарья быстро «построила». Как ей это удавалось – загадка. После уплотнения в огромную квартиру, до революции принадлежавшую домовладельцу Гусеву, подселили много разного люда. В основном, представителей рабочей окраины. В войну им не везло, бомбили со страшной силой. Но выжило простых работяг больше в разы, чем обитателей приличных домов. Все-таки, рабочие карточки получали, и воли к жизни больше было. И перед блокадой запасы делали, не надеясь на «авось». Крепкий питерский народ, основа основ. Что же им, на улице жить? Вот и поселили живых в гусевском доме вместо погибших от голода потомственных интеллигентов, академиков и докторов наук.
Люди умственного труда были совершенно беспомощными в быту. Не умели копить, не умели делать запасы, не умели выбирать, где лучше, мягче, удобнее, безопаснее. Оксана с сыном, дочь Владимира Ротермана, известного в Ленинграде хирурга, пропала бы ни за грош, если бы отец не позаботился об эвакуации вдовы летчика Коли Федорова. О ней позаботился, а сам погиб, попав под артобстрел, когда оперировал раненого. Доблестная смерть. Но кому от этого легче?
Если бы жива была их милая Клашенька Петровна, бессменный ангел, домработница, всю жизнь охранявшая покой интеллигентной семьи. Разве она бы допустила такое? Но Клашенька Петровна умерла перед самой войной. А уж она позаботилась бы: и сухарей насушила, и грибов, и крупы, и многочисленные подарки в виде конфет доктору – сохранила бы.
Потому что – родом из деревни. А деревенские не понаслышке знали, что такое неурожайный год в стародавние, при Николашке, времена, когда целыми селами вымирали люди. (Это так, небольшая авторская ремарка, для страдающих по «хрусту французской булки». Тоже не сахар – житуха у крестьян конца девятнадцатого века.) Тамошним чиновникам не до крестьян как-то было, разворовывали державу, кто во что горазд. (Примерно, как сейчас разворовывают страну некоторые современные энергичные мужи.)
В общем, простой рабочий люд умел приспосабливаться к тяжелым, невыносимым условиям. Он умел сплачиваться в дружную семью, где взаимовыручка стояла на первом месте. Потому и устояли перед фрицами. (Надеюсь, и в будущем выстоят перед врагами всяких, разных мастей)
Но в мирное время с ними просто беда случилась – начали выпивать, ругаться, дрались даже. Теснили интеллигенцию, глубоко в душе презирая ее. На кухне, в общем коридоре устраивались бесконечные постирушки, свары, склоки, разборки. Мужчины подолгу занимали туалет, не мыли за собой места общего пользования. Топтались на кухне, курили, как паровозы и тушили окурки в горшках с цветами. Не брезговали ухватить половник, другой борща из чужой кастрюли, а то и прямо руками залезут, чтобы вытянуть оттуда кусок мяса или мозговой кости.
В общем, жили дружно, охотно шли на помощь, но Ксении Владимировне не удавалось найти с ними общий язык – крикливые соседки любое замечание принимали в штыки и грудью буквально защищали мужиков:
- Он на фронте кровь проливал, пока ты здесь прохлаждалась, крыса тыловая.
Это Оксана-то прохлаждалась? Это она-то?
Ксения не умела постоять за себя и уходила к себе в слезах. Колька, увидев расстроенную мать, боролся с кухонными хамками своими, мальчишескими методами. То керосину из примуса какой-нибудь кумушке в борщ нальет. То сетку с продуктами, повешенную за окном, распатронит. То соседского пацана поколотит.
В общем, ничего хорошего из этого не выходило. С Ксенией Владимировной велась тихая война за место под солнцем. Еще бы – ей принадлежали самые лучшие, самые светлые комнаты. Целых две! По какому такому праву? Вон, у Восьмеркиных пятеро в восьми метрах теснятся! А этих двое на сорока!
Даша с первого дня нашла к неугомонным воякам подход. С места в карьер – в войну не врывалась, была вежлива и приветлива с соседями. Но в обиду не давала ни себя, ни Оксану. Белье предложила сушить на улице – там чистый воздух, простыни будут свежими.
- Ага, ща-а-а-а-с! Дура я, что ли, на улице сушить? Чтобы все украли? – рявкнула Мотя, одна из амазонок коммуналки.
- А я послежу, теть Мотя, и за своим, и за вашим, - ответила Даша, - сама развешу, сама сниму, - зато на кухне суше будет. Вон, штукатурка с потолка скоро обвалится. А если убьет кого?
Она была угодлива – со старшими соблюдала этикет – хамства не позволяла.
Испечет пирог – поделится. Мужикам на пальцах объяснит, что в чужие кастрюли залезать нельзя – скиснет суп, хозяева голодными останутся. А уж ленинградцы никогда никого голодными оставлять не могут – такую страсть пережили… Рассказала, как в деревне выхаживали блокадников, как спасали Кольку. Как блокадники помогали колхозу: учили ребятишек, работали на лесосеке с бабами на равных.
- Ксения Владимировна не хуже других пахала. Как проклятая. Муж у нее, летчик, погиб героем. Меня приняла. Она мне, как мать. Я ее обижать не позволю.
Как-то прониклись сочувствием, всплакнули соседи.
В день рождения октябрьской революции закатили пир на весь мир – сдвинули на кухне столы, украсили стены, сами нарядились, нажарили, напарили всякой всячины: и винегрета накрошили, и селедки нарезали, и пирогов напекли… Еда простая, но вкусная и сытная. Песен напелись по старой русской традиции. Ни одной драки не было – культурно себя вели. Оксане наперебой предлагали то рюмочку наливки, то салата, то колбаски – приняли в компанию.
Дашка не забывала делать небольшие презенты. Как устроилась на фабрику, так и повадилась угощать кумушек сладеньким. Не забывала детей – для них всегда находились в кармане карамельки. Хоть и строго было с этим на фабрике, но… Много ли для счастья надо? Уж своим работникам конфеты продавали без очереди. И все это Даша тащила домой. «Своим». Ведь соседи давно уже стали СВОИМИ.
Наладилось. Подружились. Получилось настоящее коммунальное братство: вместе праздновали, вместе ремонт на кухне забацали, вместе за порядком следили, вместе детей воспитывали и умерших провожали. Когда пришло время хоронить Ксению Владимировну (в 1986 году она умерла), всей квартирой за гробом шли, все эти Клавдии, Моти, Витьки и Кольки, а дети их гроб несли, и внуки – следом. И хоть поредела тогда изрядно старая гвардия, но все равно народу было много. Дарья тогда с трудом узнавала бывших детей Клавдий, Моть и Викторов. Зачем им эта традиция – времена наступали другие. Но было очень приятно, что любили Ксению в той коммуналке. Любили, оберегали и скорбели по утрате хорошего человека. СВОИ!
И умница Ксения Владимировна, человек науки, совершенно не разбиралась в людях. В чувствах собственного сына не разобралась. Направление взяла правильное, да… не то. Колька-огуречик ненавидел Дарью не за жилплощадь. Колька ненавидел Дашу за… любовь. Не к нему. Потому что, сам любил ее, как никогда еще никого не любил. Понятно, пацан зеленый, студент… Таких «любовей» еще сколько будет. Он не желал других, которые будут. Он желал ту, которая мучила его сейчас. Его пейзанка, гетера, колхозница и шоколадница. Его Уля Громова и Кармен. Его Дашка! Его любовь, избранница и путеводная звезда.
Автор: Анна Лебедева