Он страдал. Ревновал. Мучился. Глупая Дашка совершенно не воспринимала его, как мужчину. Как младшего братца – да. Ерошила ему волосы на затылке, чмокала в щеку, тискала – Колька-огуречик, помнишь, как я тебя в тачке катала? Не помнишь, ах, дурачок ты мой! А я помню – тачка с горки летит, ты ревешь и смеешься, сопли пузырями, маленький такой, а голова большая. Страшненький! А я смотрю на тебя, и сердце от любви заходится! Лучший кусочек – тебе, все тебе одному, Коляшка – моя букашка!
Ей смешно и весело. Она морщит нос и хохочет, дразнит его, глупая и противная, никак не хочет понять – он взрослый парень уже, мужчина. Ему не нужны няньки.
Отсюда тяжкая злость и досада. Коля психовал, грубо отталкивал от себя, хамил. Как пацан, честное слово. А она трещала сорокой по телефону, крутилась по комнате в новой своей юбке, стучала каблучками, украдкой поглядывая в мамино трюмо. Иногда убегала вечерами на танцы. Один раз взяла его с собой в кино. Коля не понимал, что происходило на экране. Он чувствовал запах ее духов, видел завиток у виска и сходил с ума.
Еще раз она брала его с собой на танцы. Мужики, кобелячий табун, вились вокруг Дашки с вожделенными взглядами, раздевали ее глазами, наступали на носки ее туфелек и шарили ручищами по узкой спине, норовя опустить их пониже. Твари. Колька сжимал кулаки и челюсти. Колька ненавидел всех этих кавалеров и мечтал придушить их нафиг где-нибудь за ДК. Чтобы знали, чтобы чувствовали – это ЕГО женщина.
И он бил. Разбивал блудливые хари в кровь, разбивал костяшки пальцев о чужие скулы и носы. Пару раз попадал на компашки и был бит сам. Дашка страшно пугалась, когда Николай выползал из кустов в порванной рубашке, хватала его, как маленького, звала милиционера, ругалась, на чем свет стоит, омывала Колино лицо из-под крана в туалете дома культуры. Ладонь у нее был нежная и пахла чем-то сладким.
- Господи, ты, боже мой! – приговаривала она, - ну что же тебя постоянно молотят! Сволочи, сволочи, толпой на одного! Может быть, ты сказал им что-нибудь грубое, Кольча? Не молчи! Дурак, скажи!
А Колька молчал. Даша бросала свои пляски, бросала подружку свою, старую идиотку, цеплялась за Колю и тащила его в метро, где они сидели рядом, обнявшись.
- Коля ты, Коля. Ну что мне с тобой делать? Это был приличный ДК, туда шпана не ходит. Как ты умудряешься, не понимаю. Нет, и не проси меня больше, брать тебя с собой не буду, так и знай! Ты всех парней от меня отвадил! Не дело это!
- Все твои парни – чмо*и! И ты дура! – бубнил он, смахивая с разбитого носа приступившую юшку.
- Сам ты дурак, - резво отвечала она, - мне до старости с матерью твоей жить? И ты скоро женишься, как прикажешь жилплощадь делить, коммуналку в коммуналке устраивать? Мне же собственную комнату в следующей пятилетке не дадут, лет двадцать по общагам колотиться придется! Ты вообще представляешь, что такое общага, нет?
- Я никогда не женюсь. Делать мне нечего – на всяких дурах жениться!
Она по-матерински смотрела на него. В глазах ее плавала неизменная жалость и грусть. Да, так смотрят мамы на своих не очень удачливых детей.
В один из субботних дней Дарья, как обычно, «генералила» квартиру. Она взобралась на старую, заляпанную застарелой краской стремянку, чтобы повесить выстиранные, в синьке прополосканные белые, кружевные занавески. Дарья мурлыкала себе под нос какую-то заунывную песню про «Каким ты был, таким ты и остался»
Коля был дома – прогуливал лекции в ненавистном Горном университете. Из приоткрытой двери любовался Дашей. Ее фигурка, пронизанная зимним робким, солнечным светом, казалась еще тоньше. Зима нынче выдалась слякотная, теплая, а тут такой денек чудесный выдался.
Колька готов был всю вечность так смотреть, лишь бы Дашка не спускалась с лесенки, лишь бы она подольше оставалась на своем недосягаемом «Олимпе».
Но вдруг она качнулась неловко, и хлипкая стремянка потеряла равновесие. Николаю хватило одного мгновения, чтобы сию секунду оказаться рядом – лестница обрушилась со страшным грохотом, переломав изящную этажерку с фарфоровыми статуэтками. Грохот, шум, вскрик… Даша очутилась в Колькиных руках. Он крепко держал ее и никуда не отпускал.
- Господи, статуэтки! Ксения меня убьет!
- Не убьет, - хрипло сказал Коля и впился в Дашкины губы.
- Ты чего, Коленька, с ума сошел? Ксения меня уб…
- Не убьет! – Николай не дал ей и пары слов сказать.
Она била его по щекам, ускользая от настойчивых упрямых Колькиных губ, отталкивая его от себя, но тот давно уже не был хилым Колей-огуречиком, он стал мужчиной с налитыми молодой, нетерпеливой силой мускулами, он прекрасно владел этой силой, и ничто не могло его сейчас остановить – бей его Дашка, не бей… Да хоть убей вовсе – не остановишь, перед тобой не Колька-милашка, а мужчина, который всегда добивается своего.
Она только и успела подумать: «Допрыгалась перед парнем, идиотка» Даже сейчас уже правдала его поступок, нехороший поступок, вероломный, так ребята не делают, так нечестно, он же ей, как братишка… Но… Что-то такое отчаянное было в Николае, что-то злое, прекрасное, будто ему жить две минуты осталось… Он был прощен и покорен добрым Дашкиным сердцем, не ведающим зла от людей, а потому не увидевшем зла в Колином насилии. Да и было ли насилие, если она сама потянулась вдруг к нему, обвив руками его совсем не мальчишеские плечи.
Румяная, распаренная после бани Ксения Владимировна, в теплом пуховом платке, по деревенски обмотанном вокруг маленькой головки, вернувшись домой, застала странную картину в своей комнате: около в хлам раскуроченной этажерки возились Коля и Даша: она аккуратно собирала остатки от коллекции фарфора в коробку, а сын сметал в совок осколки. Оба виноватые донельзя, оба чем-то ужасно расстроенные и смущенные.
- Что здесь произошло, дети? – Ксения с ужасом смотрела на то, что раньше было изящными пастушками и балеринами.
- Все хорошо, мам, - ответил Николай, - мы с Дашей решили пожениться.
***
Ксения никогда так не кричала, как в тот вечер, она вообще никогда себя так не вела. Соседи, услышав ее, припадали к стенам коммуналки со стаканами, чтобы разобрать суть конфликта. Не сразу до них дошло, в чем дело, но, все-таки дошло.
- Как вам не стыдно, сволочи! – орала Ксения, - как вы посмели! Пожениться! Решили они! Гадкие, пошлые люди! А ты, ты! – Оксана уставилась на Дарью, - я любила тебя, доверяла тебе! Как ты, развратная девка, посмела! Соблазнила мальчишку, мальчика, вскружила ему голову, задурила мозги своими… прелестями, чтобы женить на себе! Не прощу! Не прощу!
Колька вдруг посерел лицом.
- Я – не мальчик, мама. И не смей так разговаривать с Дашей! Не смей – слышишь? Я сам. Я – все сам! И женюсь – сам, без твоих причитаний. Ты сейчас, как баба базарная, это мерзко, слышишь меня?
Ксения закрыла рот и заплакала.
Дарья во все глаза смотрела на нее и не понимала – о чем она? За что?
- Простите меня, Ксения Владимировна. Я не собиралась женить на себе вашего сына. Я сейчас же уйду.
Ксения плакала и не обращала на нее никакого внимания. Дарья порывистым движением достала со шкафа чемодан. Ей незачем тут находиться. Бежать из этого дома – лучший выход из сложившейся ситуации.
Колька вырвал из ее рук чемодан. Крепкая скобка, которой крепилась ручка, лопнула, и чемодан беспомощно провис над полом. Коля, озлившись, вдруг заорал:
- Хватит устраивать здесь цирк! Мы поженимся, хочешь ты этого или нет! И нечего Дашку грязью поливать, она ни в чем перед тобой не виновата. Свадьбе быть, - Николай шарахнул кулаком по столу, - я сказал!
Мать сразу пришла в себя. Вытерев слезы платком, она, всхлипывая и прерывисто вздыхая, смогла только ответить:
- Да что я? Я – ничего. Женитесь. Только ведь университет надо закончить, сынок.
***
Всю неделю коммунальная кухня шипела и жужжала, будто в серпентарий запустили рой пчел. Вот она, Дашка, какая! Соблазнила парня! Окрутила! Вот-вот, а с виду этакая принцессочка, что ты, что ты…
- Ага, конечно. Бедный Коленька, весь такой «соблизненный», бедненький, ага! – за честь Даши яростно заступалась вторая половина коммуналки, - Дашка ни в чем таком отродясь замечена не была! Это Колька ее ссиловал! Грохот слышали? А мы слышали! Кобелина проклятый, натворил дел!
- Он натворил, так ему и отвечать! – уже всем коллективом пришли, наконец-то, к общему концессу, - Дело ихнее молодое. Нам-то чего? Нам – ничего!
Ксения Владимировна, успокоившись, вновь обрела способность здраво рассуждать. С чего это она взбеленилась? Зачем-то набросилась на девочку… Она, интеллигентный человек, мыслящий человек, ученый, опустилась до такой низости, уровня рыночной торговки – из-за чего? Разве она – советская гражданка? Нет, она пустоголовая мещанка, место которой в каком-нибудь купеческом городке, где гуляет Хлестаков или Голохвостый, или Бальзаминов в поисках выгодной партии. И она, да-да, именно она, сейчас так похожа на всех этих купеческих, мещанских мамаш, рыскающих, шурша юбками, выискивая послушных барышень из «приличных семейств-с»
Как стыдно, боже… Как это пошло…
Конечно же, она обняла Дарью и искренне попросила у нее прощения за свое ненормальное поведение.
- Это от неожиданности, Дашенька. От неожиданности… Конечно, я за вас очень рада, правда.
Дарья кивала головой, обнимала будущую свекровь и обещала забыть неприятный инцидент. Но в душе понимала: Ксения совсем не хотела видеть Дарью в качестве невестки. Она мечтала, что рядом с Николаем будет хрупкая ленинградская девочка с огромными серыми глазами, дочь профессоров или, на худой конец, медиков. Да, этакое воздушное создание с тонкими музыкальными пальцами, а не колхозное отрепье, навроде Дашки…
Забыть об этом было крайне тяжело. И Дарья всегда об этом помнила.
Автор: Анна Лебедева