Меня поразило, что большинство диспутантов относительно Катынского расстрела в дискуссиях совершенно
- не соблюдают не только элементарные этические нормы общения между нормальными (подчёркиваю — нормальными!) людьми: лезут с оскорблениями и характеристиками собеседника, указывают друг другу чтó следует читать и чтó делать, постоянно «тыкают» людям, с которыми они не знакомы и, которые, чаще всего, много старше них... словом, ведут себя как обычная мелкая шпана;
- не соблюдают этические нормы в отношении и автора, например, явно и непременно выходя за темы статьи или требуя от автора сообщений данных, касающихся его биографии, указывая чем лучше автору заняться, хотя автор не спрашивал совета по этому поводу у указующего, пишут всевозможные комментарии, смысл которых вообще понять может быть и было бы можно в живом разговоре, но абсолютно невозможно в тексте, требуют от автора пояснений, которые ранее уже были даны или в иных статьях автора или в ранних ответах на комментарии, словом, ведут себя как «малолетние дебилы»;
- но ко всему ещё прочему в комментариях выказывают изрядную толику элементарного невежества, тем более странного, что при этом они требуют уважения к своей точке зрения, кою, — о да! — чтят совершенно непокобелимой.
Скажем, я обнаружил, что многие, входя с утверждениями в дискуссии на, в общем-то, узкопрофессиональные темы, являют чудеса только, например, потому, что, как выясняется (!), понятия не имеют по каким критериям вообще оцениваются доказательства. Мне казалось всегда, что можно не знать тех или иных аспектов процессуального права, но вот уж критерии оценки доказательств знает вообще любой мало-мальски грамотный, хотя бы умеющий читать человек.
Что ж... придётся восполнить этот пробел. Причём примеры я возьму прямо из дискуссий о Катынском расстреле.
Прежде всего, сама по себе преступность деяния доказыванию вообще не подлежит. И не надо делать большие глаза. Преступность деяния это суждение о деянии, а доказыванию (в юридическом смысле) подлежат обстоятельства, на основании которых делается такое суждение, а не само суждение. Вот когда говорят, что суд верно установил все обстоятельства, но ошибся в квалификации — вот тут прямо видно, что доказанными являются решительно все основания, а вот суждение вынесено неверно. Так что если кто-то заявит, что в суде доказано то или иное преступление, скажем, следствием или прокуратурой — можете этого человека сразу же посылать на китайскую гору — он просто не понимает того, что произносит.
Так вот, то, что представляется суду в качестве доказательств, оценивается им ровно по четырём критериям. По четырём! Не по двум, не по трём, не по ста, а по четырём!
Вот они:
- допустимость;
- относимость;
- достоверность;
- достаточность.
1. Допустимость
Есть некие факты окружающего мира, которые ни в коем случае вообще не могут приниматься в качестве доказательств. Это — с одной стороны. С другой — есть определённый класс обстоятельств, которые могут быть вообще доказаны только определёнными фактами окружающего мира или не могут быть доказаны определёнными фактами окружающего мира. Так вот, оценка представленного факта на предмет попадания его в класс, в котором он вообще может быть доказательством причём именно доказываемого обстоятельства (мы видим, что есть обстоятельства, доказательства которых не могут быть какими угодно) и есть оценка на допустимость доказательств.
Да, сама допустимость подлежит проверке, так как допустимость чего-либо в качестве доказательства обстоятельства является также суждением, а у этого суждения есть соответствующие основания.
Но тут есть один важный нюанс. Процессуальными правилами может быть установлено, что тот или иной вид фактов окружающего мира принимается судом как допустимые доказательства без проверки допустимости. Скажем, такие процессуальные правила Нюрнбергского трибунала это его Устав. Да, тот самый, который, собственно, вообще наделял Трибунал властью и определял его статус. Устав был обязателен для Трибунала, все действия Трибунала могли истолковываться только и исключительно в рамках именно Устава и пониматься только по этому Уставу. Вне зависимости от того чтó по этому поводу думает тот или иной юрист или даже сам Трибунал.
Я не утверждаю, что сей Устав был примером совершенства процессуальной мысли человечества. Более того, я считаю его донельзя примитивным, и я готов доказать, что самым верным было в тот момент взять за основу не Устав, специально написанный, а самое развитое на тот момент процессуальное право — советское. Однако лучше уж придерживаться Устава, чем не придерживаться вообще никаких правил.
Вот пример, когда люди реально не понимают чтó такое допустимость. В Уставе прямо написано, что целый ряд документов суд будет принимать во внимание без доказательств. Тем не менее, мне упорно твердят, что суд не принял во внимание выводы «комиссии Бурденко», сочтя их не то недостоверными, не то не относящимися к делу... и вообще... эти выводы и документы — не доказательство.
Нет, вот как раз — доказательство. Именно потому доказательство, что оно в силу Устава является допустимым — суд обязан, ктó бы и чтó бы об этом ни думал и ни говорил, в том числе и сами судьи Трибунала, хоть хором, хоть соло, принимать такое доказательство. А коли так, то обязан его оценивать и по трём другим критериям, о которых я расскажу чуть позже.
А вот пример недопустимого доказательства.
Как Вы знаете, в США очень любят писать всякие мемуары и воспоминания, на которых, кстати, зарабатывают деньги. А за деньги там можно и совесть потерять — недорого взять. Один из судей, подчёркиваю — судей этого Трибунала, оказался очень писучим и взял и написал чтó они, судьи то есть, обсуждали в совещании и чего не обсуждали. Так вот, читая эти излияния, знайте: перед Вами — совершенно точно недопустимые в качестве доказательства факты окружающего мира в виде воспоминаний этого судьи. Иными словами, всё то, что написал этот судья о совещании судей — точно ничего не доказывает, вне зависимости от того, чему это соответствует.
Почему?
А ровно потому, что ни один судья не имеет права разглашать то, что происходит в совещании судей и ни один судья не имеет права говорить от имени суда или иных судей. Мало того, по целому ряду правил и комментировать вне особых случаев суждения иных судов и судей судья не имеет никакого права вообще. Пожизненно. Мнение иметь право имеет. Высказывать его — нет. А то, что получено с нарушением правил, не может быть допустимым в качестве именно доказательства.
А если что-то не удовлетворяет критерию допустимости, то это что-то — вообще в дальнейшем доказательством не является. А в СССР разглашение тайны совещательной комнаты считалось преступлением против правосудия. Так что такой факт окружающей действительности как воспоминания судьи, нарушающие тайну совещания судей, строго говоря, влёк серьёзную ответственность. И этот судья в СССР вполне мог бы угодить под следствие и. возможно, лишиться свободы.
2. Относимость
Но пусть факт окружающего мира представлен в качестве доказательства и пусть он является допустимым. Если он не допустим, то дальше вообще говорить не о чём и его исследование прерывается.
Итак: перед нами факт окружающего мира, который допустим. То есть перед нами доказательство?
Нет! Ещё нет.
Дело в том, что для того, чтобы факт окружающей действительности был доказательством, необходимо, чтобы... тут я скажу страшную неожиданность!... он вообще что-то доказывал, а не просто был допустимым в качестве доказательства. На самом деле насколько непрост вопрос относимости, видно любому, кто хоть как-то попытался решить вот эту задачу:
Просто при решении её надо иметь в виду, что с точки зрения формально-логических выкладок там никаких ошибок нет. Всё обстоит именно так, как там написано. Тем не менее, кажется странным, что предъявление пуделихи Джульетты... впрочем, прочитаете сами. Небесполезно.
Так вот, относимым доказательством признаётся только такой факт окружающего мира, который либо повышает достоверность наличия какого-то обстоятельства, либо понижает её. Не является относимым такой факт окружающей действительности, который не оказывает влияния на достоверность того или иного обстоятельства. Причём для одного и того же в отношении одних обстоятельств относимость может существовать, а в отношении иных — нет. Что, кстати, чаще всего и бывает.
Является ли относимым доказательством показания командира 537-го полка связи полковника Фридриха Аренса относимым к вопросу о том, нацисты ли произвели убийства в Катынском лесу? — Да, несомненно, только при этом следует помнить, что и допрашиваемый был нацистом и членом NSDAP, но это уже относится к оценке не относимости, а достоверности и достаточности доказательства.
А вот те же самые показания Ф. Аренса для доказательства того, что расстрел произведён НКВД, никак не являются относимыми, так как Ф. Аренс ничего по этому поводу не просто не знает, но и знать, в общем-то, из собственных источников не может. В НКВД Ф. Аренс точно не служил, в предполагаемое время расстрела НКВД в Катынском лесу он не был и, скорее всего, даже и не знал о существовании этого леса. Поэтому чтó бы он ни сказал по этому поводу, никак достоверность того, что расстрел произвёл НКВД, это не изменит — ни повысить не сможет, ни понизить.
Замечу, что вопреки иным личностям, утверждающим, что Нюрнбергский трибунал вовсе не проверял обвинений о преступлениях в Катынском лесу, этот Трибунал не просто принял все доказательства в качестве допустимых, но и исследовал их, вот, например, допрашивая Ф. Аренса и ещё нескольких свидетелей.
А вот документы о транспортировании заключённых польских военнослужащих никак не влияют на достоверность обвинения, равным образом они ничего не говорят о том, что деяние было совершено нацистами или НКВД. Распоряжение об этапировании никак нельзя считать распоряжением о расстреле. Они могли бы повысить достоверность такого обстоятельства: расстрел состоялся в Смоленской области. Да. Вот к этому они были относимы, но, по-моему это-то обстоятельство вообще было принято как данность, например, из документов «комиссии Бурденко».
И вот тут уже можно сказать следующее:
если предъявляемый в качестве доказательства факт является допустимым как доказательство и в качестве такого вообще обладает относимостью, то далее мы рассматриваем этот факт уже как доказательство и две последующие критериальные оценки происходят именно с доказательством, а не просто с предъявляемым фактом.
3. Достоверность
И вот тут-то мы доплыли уже до доказательства, приняв в качестве такового уже некоторый факт окружающей действительности. Тут, правда, следует не забывать то, чтó именно непосредственно воспринимается как факт.
Скажем, непосредственно произнесённые слова показаний Ф. Аренса — да, именно это мы воспринимает как факт, а вот то, чтó он видел, о чём он говорит... вот оно может соответствовать действительности, а может и не соответствовать ей.
Скажем, фактом является то, что Ф. Аренс прямо сообщил, что увидел волка, который дорылся до человеческих трупов. Ну, то, что волки, в отличие от медведей или некоторых иных хищников, не едят забродившее мясо — оставим в стороне и будем считать, что перед нами был особый волк-мутант, который питается именно павшими животными, а не есть убоину. Оставим также за пределами рассмотрения и тот вариант, что это был не волк, а оборотень, а такие оборотни как раз трупами питаются (см., например, Н.В. Гоголь. Страшная месть). Я понимаю, что и немецкие сказки и французские, да и русские тоже — довольно страшненькие, но Ф. Аренс, надо понимать, не актёр разговорного жанра, а бывший офицер вермахта и нацист, член NSDAP (представьте себе, члены NSDAP были не только в SS!).
Попытаемся дать оценку именно достоверности его показания, что волк был способен раскопать на полтора метра промёрзшую землю. Вы хоть когда-то пытались мёрзлую землю копать, хотя бы лопатой? Лично у меня без разогрева земли костром и лома не получилось ни разу, а вот у волка — глянь-кась... Уже это одно говорит о том, что с достоверностью показаний Ф. Аренса — огромные проблемы. Если он видел не особого волка-мутанта или оборотня, которые роют как землеройная техника нашего времени, то достоверность сказанного им равна нулю или очень близка к оному.
Вообще-то в дискуссиях в интернете часто-густо бывает сложно, а ещё чаще — просто невозможно, оценивать именно достоверность доказательств, особенно тех, которые требуют, скажем, экспертного исследования не как документарные, а как вещественные доказательства. Проблема ещё и в том, что если допустимость и относимость находится в связи с заявленными обстоятельствами, то достоверность доказательств в такой связи вообще не находится, а связана именно с окружающей действительностью, вовсе не суженной до пределов рассматриваемого дела. Суждения о достоверности доказательств часто имеют свои основания в весьма разнообразных явлениях и закономерностях, которые сами по себе ещё надо выявить.
Да, если предлагаемый документ оформлен не так, как это делалось, скажем, в соответствии с правилами оформления документов такого рода, то он как доказательство имеет низкую достоверность. Она может быть, однако, повышена, если есть какие-то обстоятельства, из которых следует, что этот документ мог или даже должен был быть оформлен именно эдак, а не так, как это делалось всегда. Но такого рода обстоятельства также требуют доказательств. Дурацкое «в НКВД был бардак и всё оформлялось как попало» (ну или вариант: «новгородцы были полуграмотные и писали на бересте с ошибками») никак не проходит, и не потому что это просто не соответствует действительности (а именно не соответствует!), а ещё и потому, что сами эти утверждения об обстоятельствах (бардаке в НКВД и полуграмотности новгородцев) необходимо вообще доказывать.
При оценке достоверности вообще надо ещё и чётко понимать — а что, собственно, конкретное мы понимаем под конкретным доказательством и доказательством чего конкретно.
Например, явно недостоверным является показание свидетеля, что А. на его глазах убил Б. выстрелом из пистолета. А. не мог увидеть вылета пули из среза ствола и попадания пули в Б. Он мог видеть иное: нажатие на спусковой крючок, выброс пламени и дыма, но вот выхода пули, вхождения её в тело и, уж тем более, самого наступления смерти Б. А. видеть не мог.
А у меня, например, был случай, и я о нём рассказывал, что несколько свидетелей говорили именно об убийстве Б., которое произвёл А., а потом оказалось, что А. никак Б. той пулей, которая причинила смерть, убить Б. не мог, а пуля, выпущенная из оружия предполагаемого убийцы, была найдена — она вообще не коснулась тела Б. Просто выстрел А. и реального убийцы произошли в одно и то же время.
Когда такое происходит в суде, то тут задают вопросы, выясняя, что имеет в виду свидетель (хотя многим «и так всё ясно»), но когда на это начинают ссылаться в интернете... простите, Вы не хотите передопросить Ф. Аренса путём столоверчения?
Поэтому я не рекомендую никому участвовать в оценке достоверности доказательств, если дело касается не тех признаков и обстоятельств, которые допускают простое визуальное исследование или строго логическую проверку выводов так, как они поданы.
Почему?
Да потому что это выглядит глупо и непристойно: кучка дилетантов с умным видом средневековых схоластов рассуждает о количестве чертей, которое может поместиться на кончике иглы, при этом по старой академической традиции выблёвывая время от времени или пёрлы, от которых кидает в смех (например, один комментатор изумился, что срок давности преступления отсчитывается от момента совершения самого деяния, полагаемого преступлением, а не от чего-то иного, и при этом этот же деятель цитирует всяких юристов, включая заморских; ну, ни дать ни взять Полиграф Полиграфович за обсуждением переписки известно кого известно с кем, давая при этом советы космического масштаба и космической же... глупости)... или просто зловонную грязь.
Да, представьте себе — драки в учёных собраниях академий были обыкновенной историей. И на церковных соборах, кстати, тоже. Оно и понятно — ревнители же все... ёжкин кот!
Итак, достоверность это степень соответствия доказательств окружающей действительности.
4. Достаточность
Хорошо, пусть доказательство достоверно. Но вот достаточно ли его, чтобы иметь все основания для суждения об обстоятельстве, которое оно доказывает?
Если подойти предельно строго, то... никакие доказательства не являются абсолютно достаточными для положительного доказывания. Никакие вообще и ни в каком наборе. Именно из этого исходит, между прочим, как раз наука. (Поэтому математика не есть наука, а нечто иное). И нечего хихикать, скажем, над непредсказуемостью выводов историков. Их выводы не более непредсказуемы и изменчивы (я беру честные выводы, а не те, которые делаются в результате разнообразных ангажементов), чем выводы физиков, например. Никто же ржёт над рассуждениями, опирающимися на теорию флогистона, скажем. Или эфира.
Но проблема, как я много раз замечал в статьях, что судебное изучение отличается от научного как раз тем, что если последнее бесконечно, то первое — конечно.
Мало того,
если поведение субъектов тернарно, то поведение суда подчинено бинарной логике;
если всё материальное право это право о состояниях, а потому построено в логике аристотелевского типа, то всё процессуальное право — логике процессов, то есть диалектической логике, не заканчивающейся, а начинающейся с противоречия и заканчивающейся как раз там, где уже противоречия нет.
Поэтому в любом судебном суждении мы можем говорить только о некоторой мере достаточности. И вот от того, как мы эту меру вводим, то или иное доказательство может быть достаточным, а может им и не быть.
Подчеркну: речь идёт о доказывании только положительных обстоятельств. А вот отрицание может иметь абсолютно достаточные основания. Самый простой пример: доказанное alibi или контрпример, взятый из окружающего нас мира.
Можно, например, ввести представление о степени достаточности доказательства, сказав, что такие доказательства являются достаточными (или набор доказательств), которые дают наибольшую вероятность (и при этом больше некоторого порогового значения!) доказываемого обстоятельства в гипотезе достоверности этого доказательства и материалов дела. Тогда мы прямо перейдём к теории вероятности и, конечно, к королеве оной — формуле Байеса. Вот тут уже надо быть предельно аккуратным, иначе вполне можно уподобиться манипулятору и прохвосту, если только не балбесу, из Гарварда:
и присяжным, развесившим уши, на которые он лепил свою откровенную лапшу.
Можно ввести иные критерии достаточности... да, однако... их надо вводить, если кто-то желает об этом говорить серьёзно. При этом каждый раз не следует забывать, что под теми или иными утверждениями всё же должны быть основания.
А то может выйти так.
Вот приводится объяснение того несомненного факта, что все убитые — убиты именно из немецкого оружия. Объяснение даётся такое: оружие можно купить, что НКВД, по мнению некоторых, и сделало. Да, оружие и боеприпасы можно было закупить в Германии до определённого времени.
Но, достаточно ли только того, что оружие можно было купить? Нет. Потому что тут уже рассматривается вопрос в свете не возможной закупки оружия и боеприпасов, а уже состоявшейся закупки оружия и боеприпасов. То есть не возможность убить живую супругу в результате избиения, а ситуация уже с убитой супругой. А доказательства-то закупки именно этих боеприпасов или такой партии немецких пистолетов есть? А они с высокой вероятностью должны быть, если НКВД закупало их на государственные деньги. А мне представляется пока крайне маловероятным, что на подобные закупки скидывались офицеры НКВД по трёшке с получки и пёрли их из Германии контрабандой. Во всяком случае о последнем ничего не известно. Значит, достаточных оснований полагать, что пистолеты, из которых были убиты люди, именно закуплены НКВД, просто нет. Ну, или вероятность такого основания крайне низкая. А тогда придётся как-то снова объяснять факт убийства именно из немецких пистолетов и именно немецкими боеприпасами.
Ну, вот, собственно, и всё, что я хотел поведать о критериях, по которым оцениваются доказательства:
допустимости, относимости, достоверности и достаточности.
Скажете, что такую работу влёт проделывать сложно? А я соглашусь с вами. Да. А что, вы знаете такую профессиональную деятельность, которая существует на уровне врождённых рефлексов? Я — нет.
И, кстати, в свете именно всего сказанного я категорически против смертной казни. Категорически! А не потому что... всякие сопли-вопли и рассуждения на пустом месте заумного характера. У меня тут позиция — строго рациональная.