Глава 72
Матильда Яновна кивает мне и проходит мимо. «Вот и хорошо, не придётся с ней общаться», – думаю и возвращаюсь к себе, чтобы вызвать доктора Осухову. Надо же всё-таки познакомиться с новой подчинённой. Она приходит минут через пять, коротко рассказывает свою биографию. Где училась, где работала. Потом неожиданно предлагает перейти на «ты» и общаться так тет-а-тет.
Я соглашаюсь. Чем-то импонирует мне эта женщина. Пусть и мужиковатая, но прямолинейная. Эта, по крайней мере, не станет затевать за моей спиной заговоры.
– Сразу предупреждаю, Элли, – говорит Осухова с усмешкой. – Характер у меня не подарок. Говорю, что думаю. Лизоблюдов и блатных не выношу. Работу свою люблю, но пресмыкаться, чтобы держаться за место, не стану.
– Мне это подходит. В этом мы очень с вами похожи, – улыбаюсь Наталье Григорьевне.
– По рукам, – говорит она и протягивает ладонь.
Пожимаем, потом она предлагает:
– Надо наш союз обкашлять.
– Как это? – удивляюсь.
– Покурить пойти. Уши с утра пухнут.
– Я не курю, – признаюсь и ощущаю почему-то, что сейчас бы за компанию попробовала. Но нет, это лишь временное «помешательство».
– Ну, а я дымлю, как паровоз, – усмехается хрипло Осухова. – Ладно, остальные тонкости узнаю по ходу дела. Слышала я, есть тут у вас заместитель по фамилии Туггут?
– Да, имеется, к сожалению.
– Понимаю. Приходилось сталкиваться. Скажу, как думаю?
– Конечно.
– Редкая дрянь Матильда Яновна! – и Осухова смотрит мне в глаза, ожидая реакцию.
– Не буду спорить, – отвечаю ей.
– Точно сработаемся, – подмигивает она и выходит.
Иду проведать Марину. Девочке уже наложили гипс.
– Осторожно, ценный груз! – предупреждает Рафаэль, пока несёт Марину из процедурной в палату. Рядом шагает Надя Шварц и поясняет:
– Мы отнесём тебя в другую палату. Там мы сможем за тобой присматривать.
Марина улыбается, потом интересуется потихоньку:
– Здесь есть туалет?
– Дальше по коридору. Сейчас найду кресло, отвезу тебя.
– Я больше не могу терпеть, – морщится девочка.
– Тогда лучше взять судно, – отвечает Надя.
– Прямо здесь? – удивляется Марина.
– Не волнуйся, мы закроем дверь. Тебе помочь?
– Нет, я сама.
– Ладно. Вот, – студентка протягивает девочке посудину, потом уходит.
Подхожу к коллегам и спрашиваю, как состояние Марины. Они отвечают в унисон, что всё хорошо. Тогда прошу Надю дать девочке обезболивающее и найти телефон её матери, поскольку отец в операционной, и поскольку состояние у него довольно тяжёлое, обязательно необходимо связаться с кем-то из родственников.
Поступает новый пациент, иду к вестибюлю. И первая, кого вижу, – аж сердце замирает! – это Народная артистка СССР Копельсон-Дворжецкая. Бросаюсь к ней:
– Изабелла Арнольдовна! Что с вами случилось?!
– Элли! Привет! – бодро отвечает мне старушка, отвечая на объятие. Не удерживаюсь и ещё чмокаю её в морщинистую щёку, поскольку ощущение такое, что это моя родная бабушка.
– Ну, слюни-то распустила, – недовольно ворчит она, потирая место, куда я ткнулась губами. Но по глазам вижу – шутит, как всегда.
– Так что у вас болит?
Ко мне быстро подходит Рафаэль, становится рядом.
– О, какой красавец-идальго! – обращает на него внимание Изабелла Арнольдовна. – ¿Cómo te llamas, joven?
– Rafael, querida doña, – отвечает ординатор с такой широкой улыбкой, что ослепнуть можно. – Tu español es excelente.
– Muchas gracias, – говорит Народная артистка СССР.
Пока они воркуют, я ошалело перевожу взгляд с одного на другого.
– О чём вы говорили? – не могу удержаться от вопроса.
– Я спросила, кто этот милый юноша. Он назвал своё имя. Похвалил мой испанский.
– А вы испанский знаете? – поражаюсь.
– Да, было дело. Играла в одном советско-испанском фильме, – машет рукой Изабелла Арнольдовна.
– Ой, простите, я совсем уже… Что вас к нам привело? Что болит? – снова начинаю волноваться.
Народная артистка СССР усмехается.
– Да не меня! Лизку!
В вестибюль бригада «Скорой» закатывает каталку. На ней лежит домработница Копельсон-Дворжецкой.
– Боже мой, Елизавета! Что с вами стряслось? – иду к ней.
– Похоже на перелом бедра. Бабуля упала на кухне, – бород докладывает молодой фельдшер.
– Не бабуля, а Елизавета Борисовна! И какая я тебе бабуля?! Мне 55 лет!
Коллега из скорой только усмехается. Ну да, парню-то на вид лет 20, ему 55-летние женщины уже старушками кажутся.
– Давление 100 на 80, пульс 120. Влили пятьсот физраствора. На левом бедре кровоподтёк. Вывернута стопа.
– У вас красивое имя, – делает комплимент Рафаэль, пока помогает толкать каталку.
– Когда она упала? – спрашиваю Изабеллу Арнольдовну.
– Два дня назад.
– ?!
– Да меня дома не было! – возмущённо оправдывается старушка. – Я уезжала в Москву, участвовала в съёмках телепередачи. Когда вернулась, Лизка лежит и стонет. Сразу вызвала карету «Скорой помощи».
– Она что-нибудь принимала?
– Обезболивающее упаковку слопала, глупое создание! – ворчит Копельсон-Дворжецкая. – Нет ума, считай калека.
– У неё есть какие-то хронические заболевания?
– Лизка диабетик, – отвечает моя собеседница.
Идём в палату. Изабелла Арнольдовна усаживается на стул и демонстративно смотрит в окно, делая вид, что остальное её не касается, поскольку она свою задачу выполнила.
– Я надеялась, что меня услышит почтальон. Он мне пенсию приносит, – стала оправдываться домработница.
– Почему же вы сами не позвали на помощь?
– Я попробовала встать, но чуть не упала, – вздыхает она.
Проводим осмотр.
– Чувствительность хорошая. Как самочувствие? – спрашивает её Рафаэль.
– Пенсия маленькая, – ворчит Лизавета.
– Пожалуйста, не разговаривайте, я вас послушаю, – говорю ей.
Домработница замолкает.
– Систолический шум в сердце.
Внезапно пациентка закрывает глаза, её голова бессильно падает на подушку.
– Елизавета! Очнитесь! – призываю, но женщина не отзывается.
– Возможно, это удар. Наверное, проблема с трахеей, – замечаю вслух.
Народная артистка СССР встаёт и с тревогой смотрит на свою домработницу.
– Лизавета, очнитесь!
Медсестра проводит экспресс-анализ крови. Называет параметры.
– Похоже на кому, – замечаю с тревогой. – Попробуем вот так, – беру шпатель и глубоко погружаю в глотку женщине.
Она, едва сдержав рвотный рефлекс, подскакивает и садится на койке:
– Что вы?.. Что вы вытворяете?! – смотрит на меня изумлённо.
– Вы в порядке? – спрашивает её изумлённый Рафаэль.
– Я мирно отдыхала, пока вы не ударили меня током! – ворчит она, глядя на меня.
– Не было никакого тока, – показываю ей шпатель. – Вот чем я проверяла ваши рефлексы.
– Клизмой надо было её проверять, – ворчит Копельсон-Дворжецкая.
Лизавета бросает на неё обиженный взгляд. Но Изабеллу Арнольдовну такими мелочами не пронять. Она усмехается, снова глядя в окно.
– Эллина Родионовна, тут пришёл Михаил, он сын Тамары.
– Скоро вернусь, – говорю всем в палате и устремляюсь к выходу.
– Михаил, пройдёмте со мной.
– Мне соседи сказали, что мама в больнице, – говорит парень лет 20-ти.
– Утром у неё началась сильная рвота.
– Рвота?
– Похоже на пищевое отравление. Что вы вчера ели на ужин?
– Мясо, но я в порядке.
– Да, ну ничего, мы узнаем причину.
Заходим в палату, Михаил спрашивает с ходу:
– Мам, ты почему не позвонила?
– Я думала, ты позвонишь, – Тамара смотрит на сидящего рядом мужа.
– Я не нашёл телефон, – пожимает он плечами и отводит взгляд.
– Принеси стул, – прошу медсестру.
– Что толку стоять и смотреть, как я сплю? – говорит Тамара, глядя на сына.
– Я так хочу. Борису пора на работу, – замечает Михаил, глядя на мужа своей матери. Из этого я делают вывод, то они не отец и сын.
– Нет, я останусь, – упрямится Борис.
– Мам, скоро вернусь, – Михаил выходит за мной в коридор. – Если ей что-нибудь нужно, скажите мне, а не её мужу.
– Есть проблемы? – спрашиваю.
– Нет, просто он негодяй, – спокойно отвечает парень и уходит.
«Высокие семейные отношения», – думаю и собираюсь вернуться к Лизавете в палату, но меня срочно вызывают в хирургическое отделение. Евгению, отцу Марины, стало хуже. Поскольку у них тоже не хватает персонала, попросили меня помочь.
– Тахикардия, – произносит Горчакова, делая непрямой массаж сердца. Да, «повезло» мне оказаться в операционной в такой момент. Нина Геннадьевна назначает несколько препаратов, призванных стимулировать работу сердца. – Неужели ты уже сдался? – спрашивает она пациента. – Разряд!
– Тахикардия, – замечаю, подключаясь. – Ну же! Ты нужен дочери! Триста. Разряд!
– Асистолия, – невозмутимо произносит анестезиолог.
– Ещё триста! Разряд.
– Не бьётся. Пульса нет, давления нет.
– Ненавижу это, – грустно произносит Горчакова.
Мы стоим, понимая, что ничего сделать уже нельзя. Марина осталась без отца. И если не отыщется её мать, придётся отдать девочку социальным работникам. Стать сиротой в 12 лет…
– Спасибо, что откликнулись, – говорит мне Нина Геннадьевна.
– Я же ничего не сделала, – отвечаю ей.
– Главное, что пришли, – она кивает и уходит.
Возвращаюсь в палату к Лизавете.
– Вы побудете здесь, пока готовят операционную, – поясняю ей.
– Всю жизнь я боялась попасть под нож. И делала всё, чтобы избежать этого, – вздыхает домработница.
Изабелла Арнольдовна хмыкает у окна. Потом говорит на разные голоса
– Доктор, помогите, у меня десять пулевых ранений, я умираю! Не ври, я тебя насквозь вижу.
Единственный, кто смеётся в голос, это Рафаэль. Народная артистка СССР знанием испанского сразу покорила его горячее сердце. Я скромно улыбаюсь, а вот Лизавета хмурится.
– Вот помру, что вы делать-то будете, Изабелла Арнольдовна? – спрашивает она с обидой свою работодательницу.
– Ах, Лизонька! – Копельсон-Дворжецкая складывает ладони, делает скорбное лицо, воздевает очи к нему, словно молиться собирается, потом произносит слёзным тоном. – Я сделаю такое, о чём потом буду жалеть до конца своих дней!
Мы с интересом ждём продолжения. Лизавета нервно сглатывает.
– Это чего ж такое?
Изабелла Арнольдовна резко меняет одну личину на другую. Смотрит на домработницу, хихикает и голосом серийного маньяка произносит:
– Я тебя закопаю. На кладбище.
Испанец, оценив юмор, опять ржёт молодым конём. Я снова улыбаюсь, Лизавета же обижается ещё сильнее:
– Очень смешно!
– А попробуешь выбраться, – успокою лопатой, – добавляет Народная артистка СССР и хрипло смеётся. – Да ладно тебе, Лизка! Помирать, что ль, собралась? Нет уж, милая. Сначала меня отнесёшь вперёд ногами, а потом делай, что хочешь!
– Вы поправитесь, – говорю Лизавете.
– Нет обручального кольца? – замечает Изабелла Арнольдовна, глядя на Рафаэля. – Такой красавчик, как вы? Сейчас уже поздно, но раньше… Быть одной, старой девой, ужасно. Таких, как я, называли одинокие сердца.
– Вы одиноки? – изумляется он.
– Не больше, чем множество замужних женщин, – усмехается Народная артистка СССР. – Но плевать. Зато у меня было время на шахматы. Я непобедима.
– Серьёзно?
– Я чертовски хороша!
– Может, как-нибудь сыграем? Я тоже люблю шахматы.
Смотрю на Копельсон-Дворжецкую и понимаю, что для мужчин она, несмотря на возраст, по-прежнему представляет определённую опасность. Выхожу, чтобы не мешать. Пусть дальше побеседуют. Полагаю, Изабелла Арнольдовна рада оказаться в мужском обществе.
Ко мне подходит Зоя Филатова:
– Пришла токсикология Тамары. Злоупотребления лекарствами нет. Железо в норме.
– Осмолярный интервал?
– Нет, зато высокий уровень салицилата.
– Передозировка аспирина?
– Похоже на то.
– Она медсестра, должна знать. Но эта доза не смертельна. Принеси-ка её карту.
– Умышленное отравление?
– Может, она хочет, чтобы о ней позаботились?
Иду в регистратуру. Там Маша с Диной. Подруга меня спрашивает:
– Элли, как тебе имя Эдуард?
– Меня не спрашивай. У меня с этим трудно. А зачем вам?
– Мы думаем, как назвать малыша. Что лучше, Пётр или Данила?
– Поликарп, – отвечаю в шутку.
– Да брось. Разве он мало страдал?
– Почему не Поликарп? Красивое старинное имя.
– Ну да, а в школе его рыбой будут дразнить. Поликарп – карп – рыба.
Ладно, шутки шутками, и это лишь моя подготовка перед тем, как пойти к Марине и сказать, что её папа некоторое время назад умер. Но прежде спрашиваю администратора, удалось ли найти кого-нибудь из её семьи.
– Ты звонила матери? – спрашиваю Надю Шварц.
– Да, конечно. Она сказала, что приедет, как только сможет.
– Звони снова. Потребуй ускориться, – говорю строго, чтобы Надя не подумала, будто моими поручениями можно пренебрегать, ссылаясь на занятость.
Эльвира, – так зовут маму Марины, – приезжает через час примерно. Здороваюсь с ней в вестибюле, провожу к себе и сообщаю, что её бывший муж и дочь попали в аварию.
– У Марины перелом ноги, ничего серьёзного.
– Слава Богу.
– Травмы Евгения были гораздо серьёзнее.
– Он умер?
Киваю.
– Господи…
– Насколько я понимаю, вы давно не видели Марину? – уточняю.
– Три года.
– Мы ещё не говорили ей о смерти отца.
– Я не могу. Простите, я… – начинает отнекиваться Эльвира.
– Ничего, ничего, я сама скажу. Но думаю, вы должны быть рядом.
– Хорошо.
– Марина полтора месяца будет ходить на костылях. Возможно, ей понадобится физиотерапия Иначе она будет хромать. Вы готовы позаботиться о ней?
– Да, – отвечает женщина.
Мы идём в палату. Главное теперь собраться с духом.
Когда заходим, девочка сидит на койке, смотрит на меня и первым делом тревожно спрашивает:
– Что случилось?
– Солнышко… – Эльвира направляется к дочери.
– Что тебе надо? – резко спрашивает её марина. Она явно не рада видеть мать. – Где папа?
Усаживаюсь рядом с койкой.
– Марина, твой папа сильно пострадал при аварии.
– Нет…
– Мы сделали всё, что смогли. Он умер во время операции.
– Нет…
– Доктора долго с ним работали. Они надеялись, что его сердце забьётся.
– Нет…
– Сердце не забилось. Твой папа ушёл навсегда.
– Нет, нет! – девочка с глазами, полными слёз, неожиданно поворачивается к матери, утыкается лицом ей в плечо и продолжает плакать. Эльвира прижимает дочь к себе, гладит по спине и голове.
– Всё будет хорошо, родная. Я позабочусь о тебе. Я обо всём позабочусь. Всё будет хорошо.
Оставляю их вдвоём.
В коридоре ко мне подходит Изабелла Арнольдовна. Долго смотрит в глаза, потом говорит:
– Элли. Ты меня знаешь. Я просить не люблю. Но теперь… Выполнишь?
Некоторое время молчу.
– Смотря о чём речь.
Народная артистка СССР усмехается.
– Так и знала, что это скажешь. Ладно. Если я превращусь в овощ, поможешь мне уйти с миром?
– Изабелла Арнольдовна, я для вас что угодно сделаю. Но это – нет. Простите.
Она снова сканирует меня своими умными и проницательными глазами.
– Ладно. Прости, что попросила.
– Вы не обиделись?
– На обиженных воду возят и… ездят, – она добавляет слово, на медицинском языке означающее дефекацию. Потом молчит некоторое время. – Ладно, девочка. Живы будем, не помрём! – подмигивает мне и уходит.
Я смотрю ей в след и украдкой осеняю крестным знамением.