Мария не стала таиться от людей, хоть и просил ее Веня, и уговаривал. Она упрямо сжала губы, поднялась и вышла из бани. От нее пахло туалетным мылом и чем-то… другим. Специфическим. Лагерным. Этот запах въедается в одежду, в волосы, в кожу - надолго.
В конторе было шумно – народ курил, спорил, ругался, сплетничал. Все с удовольствием пользовались свободной минуткой, пока председатель опаздывает. На работу не торопились. Бригадиры закручивали уже по второй цигарке. Третий, самый молоденький, безусый еще, щеголял папиросами – с премии купил в городе, и теперь модничал перед старшими. Бабы качали головами осуждающе, но замечание делать не смели. Все-таки, начальство!
И вдруг дверь правления распахнулась, и в лучах яркого мартовского солнца возникла женская фигура в белом овчинном полушубке и яркой шали на голове.
- Здравствуйте… люди, - сказала «фигура» и прошествовала на половину председателя.
Колхозники разом смолкли, ничего не понимая.
Следом за женщиной шел красный, как вареный рак, Веня.
- Здрасте, кого не видел. Вот, супруга вернулась.
Бабы ахнуть не успели. Какая супруга? Машка, что ли? Так она ведь… Ох, ты! Это – Машка-активистка из лагерей? Живая? Вернулась?
- Ну и ладненько, - прогудел бригадир Николай Носков, бывший фронтовик, контуженный, но с виду – здоровенный черт, лопатой не убьешь, - с почином вас, товарищ Антонов.
Ни один из присутствующих ни словом не обмолвился о той, давней речи-отречении, хотя слышали ее все. Ну, сморозил Веня глупость, с кем не бывает. Время такое было. Поздравили председателя с восстановлением семейства и все сразу переключились на деловые разговоры, а потом тактично (а говорят – деревня!), синхронно покинули контору, деликатно не появившись в правлении за целый день ни разу. Ни разочку. Даже учетчик торчал до вечера в мастерской, устроившись с бумажками в уголку.
Нежничали, конечно, понимая, что Вене не до них сейчас: жену встретить надо, приветить. Поговорить, успокоить. Цепкие взгляды женщин заметили перемены в облике Маши: красивой, пухлой молодайки больше не существовало. С присущей только женщинам жалостью и сочувствием рассудили: война, да тюрьма никого еще краше не делала. Не о чем судачить. Лучше не приставать с разговорами и вести себя с Машей, ОБЫКНОВЕННО, будто не скиталась та по таежным острогам. Глядишь – очухается, да и Веня прекратит краснеть и бояться.
Автор не берется судить о том, помянули женщины «Броневик», когда Мария участвовала в изгнании братии из монастыря, или нет. Но ни одна не говорила о том прискорбном событии вслух. И уж, тем более, никто не потакал Машу прошлыми грехами, которых было достаточно.
Они были чуткими и чистыми, эти женщины. Неграмотные, не знавшие «этикетов» и интеллигентных манер, русские крестьянки безошибочно угадывали, что можно, а что недопустимо по отношению к слабому, поверженному.
- Сама разберется. Без нас Бог укажет, что делать и как жить! – Васена, в последнее время недужившая, потому вещавшая с печки, сказала Ирине, рванувшей было в дом председателя -повидаться с бывшей любимицей пионерского детства.
- Нечего ее тревожить. Она и так места не находит. Каторга! Там людей заживо ломают! – строго добавила Васена.
Ирина не стала допытываться у матери, откуда ей известно, что там делают с людьми на каторге, как их «ломают». Она случайно встретила Марию у сельсовета – та по каким-то нуждам шла в сторону шоссейной дороги.
Ирина не сразу узнала бывшую активистку. С яркой девицей сегодняшняя Мария не имела ничего общего: худая, изможденная, сгорбленная. Впалые щеки, губы тонкой чертой. И взгляд внутрь, а не на окружающий мир.
Ирина вежливо поздоровалась. Мария вежливо ответила на приветствие и отправилась дальше.
Это потом уже выяснилось, что Антонова каждый день ходит пешком в «Броневик», где от монастыря только стены остались, да святое Дымское озеро. Что она там делает? Бог ее знает. Может быть, ягоды собирает. Или грибы. Или рыбу удит.
Мальчишки, бегавшие купаться, рассказывали, что старая бабка дяди Вени – дура сумасшедшая. Что она по несколько часов стоит около стены и не двигается. Ведьма какая-то – чего стоять истуканом на жаре? Колдует, наверное. Или пацанов караулит, чтобы украсть и цыганам продать.
За такие сплетни мелкота получала от матерей хорошего «леща». Мальчишки, взвыв от обиды, убегали из горницы. Научились быстро. Потом уже остерегались вести такие разговоры в присутствии взрослых. Однако «старая ведьма» их ужасно пугала. Потому они не решались бегать на озеро в одиночку даже в самую душную жару, плескались в ледяной речке у дома.
Один только председатель знал, зачем Мария ходит к развалинам.
Из имущества, нажитого в лагере, был у Маши фанерный чемоданчик. Типичный зековский чемодан, в котором хранится обычно пара белья, да рыльные-мыльные принадлежности. И ничего больше. Маша, в свою очередь, вынула из чемоданчика тонкую картонку, рисованную в кустарных условиях, судя по всему, самодельную икону.
На ней был изображен схимник. Лик его строг и прекрасен. А очи полны внутреннего огня.
- Кто это, Маша? – спросил жену Веня.
- Преподобный Антоний, Дымский Чудотворец! – кротко ответила Мария.
- Там, в Севжелдорлаге, много было монахинь. Мы, помнится, сильные, здоровые, падали заживо. Там, в вечной мерзлоте, невозможно оставаться сильной и здоровой. Это издевательство над людской природой. Над женской природой – издевательство вдвойне.
Насквозь промороженные, заключенные стремительно теряли здоровье, силы, волю к жизни. Валили лес. После смены, если не выполнялась выработка, могли остаться без своего куска хлеба. В дырявом бараке примерзали к нарам. Умирали сотнями, уже равнодушные ко всему.
А монахини держались. Бог знает, на каком топливе они жили. Им еще хлеще доставалось от блатной урлы, откормленной вохры и прочей нечисти, в избытке водившейся в гиблых местах республики Коми.
А они утверждали, что здесь, в этом аду, Господь близко-близко. Что Бог им дал возможность разговаривать с ним без страха. Что они сильнее и крепче становятся под сенью крыльев ангела. Что это – благодать!
Глаза у монахинь светились любовью, и подле них было тепло. Чудеса, да и только: в щели барака дует ледяной ветер. Блатные зечки проигрывают в карты жизни остальных заключенных, жрут, не стесняясь голодных глаз, хлеб и сало. Отбирают теплые вещи. Охрана издевается всячески, глумится над несчастными… А около монахинь хорошо, хоть не трещала рядом с ними убогая буржуйка, оккупированная блатными.
Доведенная до крайности Маша однажды прибилась к кружку верующих. А, может, это тот самый Бог ее привел к ним. Тихий говор христовых невест был прост и понятен – каждому по делам его воздается. И каждому, даже самому жестокому охраннику, даже Клавке Беззубой, выжиге, паханке, даруется прощение. Нужно просто осознать и понять, почему ты здесь. Не за что, а почему!
Мария рассказала про древний монастырь. Про то, как въехала на его территорию на броневике. Как участвовала в расправе над священниками. Как веселилась тогда. Как предала своих родителей, горячо приняв к сердцу идею революции. Как свято верила в эту идею. Как попала под арест. Как шла по этапу. Как очутилась здесь. И как совсем не хочет жить.
А ее слушали внимательно. И никто не осудил. Приласкали, обняли, приняли в свой круг. Неделю спустя одна из монахинь, молодая, красивая, с иконописным лицом, подарила Марии вот эту икону. Потом научила молитвам. И с этими молитвами Маша училась жить заново. И выжила, несмотря ни на что.
- Та самая монахиня погибла на лесоповале. Обычная по тем местам смерть – ей переломило позвоночник упавшей елью. Она лежала в снегу, прекрасная и удивительно спокойная. Я смотрела на ее лицо и больше не боялась смерти. Будто бы ее жизнь перетекла ко мне, влилась в мои вены. Смешалась с моей кровью, - призналась Маша.
- Я хожу к озеру каждый день. Молюсь, прошу прощения у Господа. Ищу его там. Разговариваю с погибшими братьями во Христе.
У Вени – знакомый холодок по спине.
- И что? Что тебе сказали… братья во Христе?
Мария счастливо улыбнулась.
- Сказали, что я своими собственными глазами увижу крест в озере. И новый храм. И праздничную службу! Нужно только молиться и отдать свою жизнь служению Господу.
Веня понял – рано или поздно Мария покинет его навсегда. Больше она ему не принадлежала. Считать ее сумасшедшей он не посмел – слишком много случилось во время войны чудесных явлений. Такое не забывается – люди говорили об этом, и рот им никто заткнуть не мог.
Через два года Маша простилась с Веней и пропала навсегда.
Ни Веня, ни Ирина, ни Васена, ни даже вечная, казавшаяся бессмертной бабка Окулиха, не увидели, что предсказание убиенных монахов сбылось. В 1994 году в святое Дымское озеро был поставлен крест. И место его становления указал лебедь, который застыл на недвижимой озерной глади. Крест встал ровно, будто его кто-то специально, там, на дне укрепил.
В 2001 году чудесным образом монастырь обрел мощи преподобного целителя. Был великий праздник: люди стекались со всех сторон, чтобы порадоваться свершению великой справедливости.
Дарья была среди них. Уже немолодая, с кучей болячек, уставшая бороться за существование в лихие девяностые, она отправилась туда, скорее, из любопытства, чем из-за религиозных, особенных чувств.
Крестный ход, степенно огибавший строящийся храм, двигался к Святому озеру. На лицах верующих – улыбки. Рядом с Дарьей шла какая-то старушка в черном монашеском одеянии, вероятно послушница нового скита, возрожденного у деревни Сенно. Там тоже был когда-то женский монастырь, разрушенный в 1937 году.
Она вдруг взглянула пристально на Дарью и так хорошо, так светло улыбнулась, что из Дарьиной головы разом ушли все неприятные мысли.
- А я твою матушку помню, - сказала она, - и бабушку помню. Каждый день в молитвах поминаю их, и других женщин из деревни.
- Да кто же вы? – изумилась Дарья.
- Я – матушка Ефросиния, а в миру звалась Марией. Я этот храм разрушила в девятнадцатом году. А теперь своими глазами вижу его возрождение.
- А сколько вам лет?
- Ровно сто лет сегодня исполнилось! Ровно сто лет! Все сбылось, что предсказывали! Так-то, милая моя!
Автор: Анна Лебедева