Что можно узнать о мысли античного философа из сообщений о предпринятых им путешествиях? На самом деле, узнать нельзя почти ничего, но многое можно предположить.
Пифагор Самосский, покинувший родной остров и основавший свою школу на территории Южной Италии, однажды совершил путешествие в Аид, поразив своим возвращением всех живых. Платон не раз ездил в Сиракузы. Плотин же отправился на Восток. Порфирий в третьей главе «Жизни Плотина» пишет:
«И с того дня, постоянно пребывая с Аммонием, он приобрел такую любовь к философии, что стремился попробовать и философию, практиковавшуюся персами, и ту, которая господствовала у индусов. И когда император Гордиан собирался отправиться в поход на Персов, Плотин, записавшись в войско, отправился вместе с ним, будучи тридцати девяти лет от роду. Ибо он занимался с Аммонием одиннадцать полных лет. Когда же Гордиан погиб в Месопотамии, то он едва спасся бегством в Антиохию. Когда же Филипп захватил императорскую власть, Плотин, будучи сорока лет, приехал в Рим» (перевод Д.В. Бугая).
Свидетельство об этом путешествии Плотина часто используется исследователями для спекуляции по вопросу об оригинальности философии Плотина. Можно встретить мнение, что в мысли Плотина в целом нет ничего оригинального. Философия Плотина – это сумма из предшествующей греческой мысли и восточного влияния. Все, что не вписывается в границы наследия Платона-Аристотеля, было приобретено Плотином в этом пресловутом путешествии. Если же не в путешествии, то списано у Нумения (ведь Плотин не более чем «a pure Greek philosopher, relapsing into provincialism»). Если же не у Нумения, то взято от александрийского учителя Плотина – Аммония, который, по утверждению некоторых, не кто иной, как автор сочинений Псевдо-Дионисия Ареопагита…
Нет смысла спорить с тезисами, изложенными выше. Ведь ценности в предположении, что учителем Плотина был буддийский монах (есть и такое мнение), не намного больше, чем в утверждении, что Плотин каким-то образом связан с бобрами. История философии должна выявлять законы метаморфозов человеческой мысли (величайшая тайна в том, как мысль А превращается в мысль Б, как из «Парменида» Платона родилось Единое Плотина), а не спекулировать множеством сомнительных фактов, потворствуя личным вкусами и исторической конъюнктуре.
В завершение мы бы хотели привести слова Э. Р. Доддса (см. «The Parmenides of Plato and the Origin of the Neoplatonic “One”»):
«Если кто-либо сомневается в том, что Плотин был гениальным мыслителем, пусть он исследует усилия его ближайших предшественников и последователей. Пусть он на некоторое время окунется в теософскую болтовню Филона и герметиков, в злобный фанатизм Тертуллиана, в кухонную метафизику Плутарха, в надуманные банальности Максима, в милое благочестие Порфирия, в непроизносимый спиритуалистический бред de Mysteriis – пусть он все это сделает, и в случае, если сумеет вынырнуть на поверхность, он увидит Плотина в его истиной исторической перспективе, – как человека, который все еще знал, что значить мыслить ясно в эпоху, когда многие почти утратили представление о том, что вообще значит мыслить».
Андрей Нечаев (а.н.)
