Глава 67
– Что значит «не чувствую себя женщиной»? – поразилась я такому ответу.
– А то и значит, – шмыгнула Маша носом. – Не смогу больше никогда иметь детей. Если Данила об этом узнает, он меня сразу бросит… – и давай плакать.
Я бы могла утешить подругу словами. Обнять, по головке погладить, наговорить кучу приятных слов в духе «всё будет хорошо» и тому подобное. Но сама не слишком верю в такие вещи. Потому говорю ей:
– Поднимайся. Пошли.
– Куда? – Маша утирает лицо.
– К Барченковой. Она самый опытный гинеколог в нашей клинике. Обследует тебя. Её выводам можно верить, – говорю уверенно, поскольку знаю, что говорю: Людмила Владимировна не только у меня роды принимала, но и помогла тысячам женщин стать матерями.
– Я не могу… вот так сразу… – отнекивается Маша.
– А когда ты сможешь? Когда фертильный возраст закончится? – начинаю злиться на её нерешительность. – Нечего откладывать. Ты обследовалась, чтобы такие выводы делать?
– Ну… я…
– А ещё смеешь со мной спорить? Доктор Званцева! – повышаю голос, и Маша поневоле встаёт с койки, поправляет халат. – Быстро за мной!
Подруга, быстро проведя по лицу платком, выходит следом из палаты. Едем в гинекологию. Там нахожу Барченкову. К счастью, она не оперирует и не занимается с пациентками, а заполняет документ в компьютере. Увидев нас, радуется. Мы и в самом деле нечасто видимся. Я объясняю Людмиле Владимировне цель визита. Что вот, мол, моя близкая подруга и коллега Маша Званцева страдает от неизвестности и уже поставила крест на своём материнстве. Причина – некоторое время назад сделанный аборт.
Барченкова перестаёт улыбаться. Она к абортам относится, насколько я знаю, резко отрицательно. То есть когда по медицинским или криминальным показателям, то это считает оправданным. Но когда своих будущих малышей убивают здоровые женщины (вот как Маша, например), это ей категорически не нравится. Я бы могла поспорить с Людмилой Владимировной и сказать, что ситуации бывают разные. Но не это сейчас главное.
Оставляю Машу с гинекологом. Теперь подруга в надёжных руках. Барченкова сделает всё очень тщательно. Если не сразу удастся определить способность Маши стать мамочкой, то будут назначены дополнительные обследования. В любом случае, окончательный результат не оставит сомнений.
Думать дальше о судьбе подруги некогда: мне сообщают, что к нам везут пострадавшего в ДТП. Быстро выхожу в вестибюль, чтобы встретить пострадавшего. Его выгружают из «Скорой».
– Вадим Рогозин, врезался на мотоцикле в грузовик. Остановка дыхания на четыре минуты.
– Он посинел, – замечаю, глядя на лицо мужчины. – Цианоз кожных покровов. Травматическая асфиксия. Рафаэль, анализ крови, – даю поручение ординатору и сразу же иду к следующей «неотложке», которая примчалась буквально за предыдущей.
– Это шофёр грузовика? – спрашиваю у другой бригады.
– Нет, пассажир мотоцикла. Ваня Рогозин, 11 лет, давление низкое, – слышу в ответ.
– Мне не сказали, что привезут ребёнка, – замечаю, снова вспоминая Машу. Она ведь у нас педиатр.
– У него тахикардия. Мы хотели его интубировать, – пожимает плечами фельдшер.
– Приведите педиатра, – говорю Наде Шварц.
– Какого?
Думаю несколько секунд, потом в голову приходит одна кандидатура:
– Елену Севастьянову.
– Она же вроде не педиатр? – уточняет Надя.
– Нет, но хорошо общается с детьми. К тому же ей в будущем пригодится, – намекаю на бездетный статус коллеги.
Вскоре мы уже осматриваем Вадима Рогозина. Им занимается Звягинцев. Он слушает пациента и даёт назначение:
– Анализ крови, анализ мочи. У него петехии?
– Что это такое? – интересуется Ольга Великанова.
– Точечные кровоизлияния, появляющиеся в результате увеличения проницаемости сосудистой стенки или разрыва капилляров, – быстро отвечает Пётр Андреевич. – Что на него упало?
– Грузовик.
– Очевидно, перелом костей таза, – добавляю к общему анамнезу.
– Кислород 93%, – докладывает Катя Скворцова.
– Дышать… больно… – произносит Вадим слабым голосом.
– Сдвиг трахеи вправо, – констатирует Звягинцев.
Иду в соседнюю палату. Мальчика взяла Елена Севастьянова.
– Что у тебя? – спрашиваю её.
– Катетер и интубация, – отрывисто говорит она.
– Молодец, Лена. Глубокий вдох и выдох. Не волнуйся, всё получится. Мы рядом.
Спешу обратно к Вадиму.
– Дыхание затруднено. Отказ обоих лёгких, – сообщает Звягинцев.
– Что с моим… сыном? – тревожно спрашивает пострадавший.
– С ним работают.
Мужчина старается повернуть голову в ту сторону, где находится соседняя палата. Но сделать этого не может – голова надёжно зафиксирована в шейном корсете. Я понимаю, как ему тревожно за своего ребёнка. Но так и хочу спросить: «О чём же ты, малоумный дядя, думал, когда усаживал 11-летнего мальчишку на мотоцикл?!» До 12 лет это вообще запрещено!
Звягинцев работает уверенно, а вот Севастьяновой, скорее всего, необходимо моё присутствие. Снова иду к ней.
– Что мне делать? – спрашивает Надя Шварц.
– Дайте ему кислород.
– У него эктопия!
– Не уходи, малыш, – стараясь вести себя спокойно, произносит Елена, приступая к интубации мальчика. Но сразу у неё не получается. – Отсос! Кислород!
Медсестра быстро подаёт маску.
– Он приходил в сознание? – спрашиваю коллегу.
– На несколько минут. Шок четвертой степени. Реакции плохие.
– В лёгких улучшения, – замечаю, прослушивая Ваню. – Кислород помог.
– Кровь первой группы, – докладывает медсестра.
– Может, сами сделаете? – Елена смотрит на меня с надеждой, имея в виду интубацию.
– Нет. Зафиксируй шею, и я тебе помогу.
Севастьянова снова пытается вставить прибор.
– Блин… Отсос! – нервничает. – Он такой маленький.
– Кислород 88, пульс 90, – говорит Надя Шварц, глядя на кардиомонитор.
– Отсос! Ещё одну капельницу, чтобы повысить давление, – требует Елена.
– Что видно? – спрашиваю её.
– Ничего, – нервно произносит она.
– Сделай перерыв.
– Нет. Интубируем, – упрямится Севастьянова.
– Пульс упал, – добавляет Шварц к общей нервозности.
– Голосовые связки… Есть! – наконец-то Елене удаётся интубировать мальчика. – Кислород!
– Молодец, – коротко хвалю коллегу.
– Спасибо.
Итак, мальчика мы интубировали, но давление упало.
– Иглу для забора спинно-мозговой жидкости, – прошу медсестру.
– Пульса нет.
– Массаж сердца, – и Елена начинает «качать».
– Давление в лёгких, они хорошо прослушиваются, – сообщаю ей.
– Кислород падает. Гиповолемия… Пульс хороший, – вдруг произносит Шварц удивлённо.
– Массаж сердца прекращаю. Положим его на левый бок, – принимаю решение.
– У него травма грудной клетки, – напоминает Севастьянова.
– После интубации там остался воздух.
– Давления и пульса нет, – опять произносит Надя. Она изумлена не меньше нашего. Как такое возможно? То появляются, то пропадают.
Поворачиваем маленького пациента. Беру расширитель и открываю грудную клетку.
– Перикард чистый, – замечаю вслух. – Тихо! – прислушиваюсь, остальные замирают. – Дайте ему кислород. Быстро! Слышите?
– Утечка в области сердца, – говорит Севастьянова.
– Зажим. Кислород. Время?
– Прошла минута.
– Ещё. Есть. Ещё зажим. Дайте мне шприц 50-ку, – говорю быстро.
– Давление повысилось.
– Откачиваю воздух. Вот почему пульсы давления пропали, – показываю Наде, которая с интересом заглядывает мне через плечо.
– Пульс слабый. Но пульс есть! Вот это да-а-а… – ошеломлённо произносит Надя.
Нам буквально удаётся вытащить Ваню с того света. Эх, с каким бы удовольствием я дала сейчас его папаше по шее! Но он лежит в соседней палате, а его сына увозят в хирургическое отделение, где будут дальше думать, как вылечить. Я же думаю о том, что когда у Олюшки появится молодой человек на мотоцикле и захочет её покатать, то не стану с ней спорить. Возьму нож и порежу ему покрышки, а потом саму девчонку запру в комнате и заставлю смотреть записи с операций, на которых байкеров буквально по кусочкам собирают.
Иду проведать, как там Геннадий. Ему наконец-то проведена консультация, юношу отправляют в офтальмологию.
– Вы поговорите с моим отцом? – спрашивает пациент с надеждой.
– Я постараюсь убедить его, что ты герой, – отвечаю, улыбаясь и думая о том, что папаши пошли какие-то безответственные. Один ребёнка на мотоцикле катает, другой ружьё нормально спрятать подальше от детей не смог.
Геннадия увозят, ко мне подходит доктор Крыжовников, столь резко выдернутый мной из гольф-клуба.
– Это могли бы сделать и врачи вашего отделения, – бурчит Илья Ильич.
– Но вы специалист, – замечаю в ответ.
– Во втором глазу тоже застряла дробь, – сообщает офтальмолог. – Я не сохраню ему зрение в этом глазу.
– Если бы вы приехали раньше… – прозрачно намекаю.
– В офтальмологии нет никакой срочности, – говорит Крыжовников. – Некоторым приходится ждать такую операцию неделю. Вы помешали мне выиграть партию. Мне это не по душе.
– Скажите это мальчику за вашей спиной, – отвечаю, показывая на Геннадия.
Илья Ильич обиженно поджимает губы и уезжает. Кажется, у меня в клинике ещё один враг образовался. Что ж, не впервой. Слава Богу, друзей у меня тоже хватает. И их намного больше, чем злопыхателей. Вроде Туггут, которая ходит на работу и в общении со мной напоминает дикобраза. Как известно, этот зверёк во время опасности поворачивается к противнику задом и выставляет шипы. Попробуй, мол, только сунься. Она до сих пор думает, что я собираюсь её уволить по выдуманной причине. Хотя наверняка сама бы так и сделала.
Иду в ординаторскую и обнаруживаю там Елену Севастьянову. Она печально смотрит в окно.
– Лена, что случилось?
Коллега вздыхает.
– Знаете, Эллина Родионовна…
– Поскольку ты полноценный врач, давай наедине на «ты», хорошо?
Севастьянова с короткой улыбкой кивает.
– Что у тебя стряслось? – спрашиваю.
– Я сегодня потеряла трёх пациентов. Хорошо, смена закончилась. Если бы осталась, их было бы четверо или даже больше, – произносит Елена.
Я уже в курсе случившегося. Прекрасно знаю: Севастьянова не виновата. Так сложились обстоятельства.
– Нет, ты их не убивала, ты не смогла их спасти. Я много раз видела, как ты спасала людей, ещё когда была ординатором. Иди домой. Выпей бокал вина. Завтра будет новый день.
Вижу, как вера в жизнь и всё хорошее потихоньку возвращается к коллеге.
– Но смотри: если завтра у тебя умрёт больше двух человек, я тебя уволю, – улыбаюсь ей.
– Я постараюсь, – говорит Елена и начинает одеваться, чтобы пойти домой.
У меня продолжается рабочий день. Возвращаюсь в кабинет и думаю, что в отделении снова обострилась кадровая проблема. Гранин уехал в командировку, Соболев во время боевых действий пропал без вести. Минус два очень хороших доктора. Впору выкладывать объявление на сайте, чтобы заполнить свободные вакансии. Но смогу ли найти кого-то действительно хорошего? Да ещё на наши галеры. Тут и зарплатой не похвастаешься, и график тяжёлый, а уж про самую работу и говорить нечего.
– Эллина Родионовна, пострадавших в аварии привезли.
– Что, опять?!
– Два мальчика, близнецы, шесть лет.
– Боже…
Спешу в смотровую. Первого ребёнка уже осматривает Звягинцев.
– Как их зовут?
– Мать называла одного Олежкой, второго Вовкой.
– Рефлекс Кушинга, – говорит, осматривая ребёнка, Звягинцев. – Пульса и давления нет. Зрачки расширены, на свет не реагируют. Рвотного рефлекса нет.
– Пьяный водитель умер на месте, да? – спрашивает Надя Шварц сотрудника «неотложки».
– Это была огромная бетономешалка. Водитель жив, – слышим её ответ.
– Он сбил всю семью? – поражается Пётр Андреевич.
– Отец закрывал дверь на ключ. Семья шла к машине, собиралась ждать его там.
– Проверьте голову и живот. Я иду дальше, – говорю, покидая палату. Будет чудо, если мальчик вернётся к жизни.
– Эпидуральная гематома? – спрашивает Денис Круглов, делая предположение.
– Приготовьте катетер! – рядом с ним работает Великанова.
– Кислород 85%.
– Это мать? – спрашиваю Дениса. Он коротко кивает и добавляет к общей информации, что позвоночник не повреждён.
– Загородила собой сына. Грузовик её сбил, – говорит врач «Скорой».
– Здесь больно? – Круглов пальпирует пострадавшую.
– Грудь… – тихо произносит она.
– Рёбра сломаны. Интубируем!
– Пожалуйста… Мои дети… спасите их… – умоляет раненая.
– Полный анализ крови. Рентген грудной клетки и таза, – даёт назначение Денис.
Иду дальше. В третьей палате второй мальчик, Вовка.
– Катетер в бедренную артерию, – быстро говорит Маша. Оказывается, она уже вернулась из гинекологии.
– Анализ крови есть? – спрашиваю коллег.
– Пока нет. У него крепитация в грудной клетке, – докладывает подруга.
– Мою маму оставили? – интересуется мальчик. В отличие от других пострадавших членов его семьи, он в сознании.
– Нет. Её привезли сюда. Ей занимаются.
– А где Олежка?
– Он тоже здесь.
– Дыхание затруднено. Двусторонняя торакотомия, – быстро произносит Маша.
– Давление в норме. Тахикардия, – докладывает медсестра.
– Сломаны все рёбра. Он должен был умереть, – поражённо сообщает мне подруга, делая голос тише, чтобы мальчик не услышал.
– Умер бы, если бы мать не закрыла его собой, – отвечаю на это.
Мы продолжаем спасать семью. Я не знаю, что у нас в итоге получится. Хочется верить во всё хорошее.
Я замерла. Сразу вспомнила, кто эта женщина. Алла Олеговна. Мать Елисея. Однажды, когда его отец был ещё жив, она узнала мой адрес. Пришла и устроила жуткий скандал, даже подралась со мной. Требовала, чтобы я прекратила встречаться с её сыном.