Город был в золотых, оранжевых и палевых тонах. Но Ольга уже ничего не замечала, вынужденная вновь бесцельно ждать намеренно затягиваемого решения своей судьбы. Законов, Зверев, Папоротный дали в ЦК комсомола положительные рецензии. Бликин свое хорошее мнение о ее рукописи высказать письменно воздерживался и Ольге становилось ясно, что Туманов жал на все известные ему пружины, чтобы не допустить выхода в свет ее книги. После слов Дронь, что "судьбу первой части романа можно решать лишь тогда, когда будет дописана вторая его часть", явно подсказанных ему Тумановым, Ольга поняла, что Леониду не терпелось узнать сюжет второй части, которая его уже тревожила... Он уже боялся, как бы своей книгой Ольга не обратила на русскую секцию союза писателей республики внимание общественности и, пользуясь своим высоким положением, после года ожидания Ольги добился официального ответа в союзе писателей СССР, что л и т е р а т о р ы К а з а х с т а н а считают рукопись Беляевой издания недостойной. Самовольно отбрасывая положительные мнения большинства, он свою очередную интригу преподносил под видом демократии и потому снова побеждал. А Ольга задыхалась... На кого опереться? ЦК комсомола не мог не считаться с мнением руководства писательской организации, которую представлял Туманов, до общественности с несколькими машинописными экземплярами ей не дойти. Письма, посланные в Москву из-за этого маневра Туманова эффекта тоже не дали, как ни крути, а сговор против нее кучки литераторов преподносился ведь как мнение русской секции... Обидно было, что в Москве вместо того, чтобы разобраться самостоятельно, вернули все Туманову и Дронь... Этот реверанс утверждал их в неограниченных правах...
А отстаивать первую часть книги было необходимо. Без нее трудно было написать вторую часть о недостатках и хорошем в среде взращенной вузами интеллигенции. Ольга считала, что на создание этой книги она имеет полное право. Вся ее жизнь сложилась так, что она остро ощутила, что и построение социализма тоже требовало жертв. Ее соотечественники заметно расслоились на революционеров, способных многим поступиться для его победы, и обывателей, занятых хлопотливым созданием собственного благополучия. Этот порок был свойствен и некоторым литераторам. Литературу, призванную быть борцом за все передовое, они превращали в источник наживы, удовлетворения тщеславия, чванливости, хотя с трибуны краснобайствовали о ее возвышенных целях...
Насколько ж эта лицемерная интеллигенция стояла ниже нашего народа. Эту разницу Ольга особенно ощущала на целине. Простые люди помогали друг другу чем могли, тогда как эти "инженеры душ человеческих" изо всех сил старались осложнить ее и без того нелегкий путь. После ответа в Москву, Дронь и Туманов относились к Ольге уже издевательски. Они видимо решили, что ее песня спета и уже не стеснялись повернуться неприглядной стороной. И когда обеспокоенный судьбою Ольги Законов спросил Харламова, почему не печатают Беляеву, печатая, по их же собственному признанию, произведения куда слабей ее, тот сделал жест в сторону секретариата.
- Кодла принципиально не хочет...
Для Законова, Ольги, да и для остальных это признание неожиданностью не было. Все видели, что небольшая кучка литераторов срослась до непроницаемости в их дела и никого не признавала. Они занимали руководящие посты в союзе, имели имена, связи, положение в обществе. Противопоставить им можно было только коллектив, но его, как такового, в русской секции уже не было. Туманов разбил его на отдельных людей, зависимых от него, и каждый знал, защита Ольги станет ему дорого... Уж на что Бликин, отозвавшийся о ее рукописи восторженно, и тот с отзывом все еще медлил, несмотря на то, что инструктор ЦК комсомола продолжал напоминать ему. Получалось, что и он, предпочитает в этой сложной обстановке осторожность, вполне понятную, но неоправданную Ольгой. Она видела, как отпадают от открытой схватки с бюрократами людишки с заячьими душами и меркантильными запросами, всю жизнь лавирующие между Сциллой и Харибдой, с единственной целью, урвать что-то для себя. Податливые и удобные они скользили в буре профессиональных страстей словно голыши. В их понимании и от тебя требуют немногого, только приспусти шоры на глаза... Последуй их благоразумному примеру и конец хождениям по мукам, оставь наболевшую тему и тебе даже не поставят в упрек беспомощного пурхания в другой. Ведь намекнул же Дронь в приватной беседе с нею, сознавшись, сколько беспомощных авторов они вытянули... И тебя "вытянут", но с чем? С опустошенною душой... Да пресловутая "кодла" мстила за неподчинение каждому довольно ощутимо, но эти люди знали ведь и то, что своим попустительством они ее произвол покрывают и все-таки потворствовали ей... Открывать это было тяжело, а закрывать глаза на это - преступно, особенно писателям. Ольга прошла трудный путь, н о р а з о ч а р о в а н и е в л ю д я х т а к и о с т а л о с ь с а м ы м с т р а ш н ы м д л я н е е . На ее глазах под бюрократическим гнетом надломились Харламов, Бликин, Пусько... Туманов был виновен в искривлении их душ, при другом, настоящем руководителе этого бы не было, но и они были ответственны за свой надлом. Они уже имели издания, имена, какую ни на есть почву под ногами, в душе сочувствовали Ольге и все-таки в угоду обстановке лгали или умалчивали, что в данном случае одно и то же, тогда как она уже много лет, чувствуя себя как рыба на берегу, все-таки боролась за то, чтобы восстановить демократизм, за их права, за их души... В ЦК комсомола ей советовали не схватываться с ними, потому что противники, утратив все другие козыри против нее, выставляли теперь последний - невозможность характера. Но ей было противно быть каким-то лживым дипломатом, хотелось все, что она думает об этих людях бросить им в лицо. Ее за труд, не менее тяжелый, чему у них, называли бездельницей, тунеядкой, так почему же и она не вправе называть этих людей своими именами: бюрократами, трусами, приспособленцами?
Пользуясь их слабостью, инертностью, а зачастую и доверчивостью Леонид торговал ее именем, платя за это все дороже. Она была для него страшнее других, потому что оставалась непреклонной. Казалось эта женщина могла не есть, не пить, не жить в обывательском понимании этого слова, довольствуясь лишь схваткой с произволом, ненавистным ей. Это давало Леониду повод характеризовать ее как несносную сутягу, закрывая таким образом, путь не только в литературу, но и в журналистику. Одних он просто покупал, других запугивал, более отдаленным лгал о ней, используя каждый ее опрометчивый шаг. Пытающихся заступиться за Ольгу он заставлял молчать, ухватившись за какую-нибудь их провинность. Он один из всего союза был непогрешим и со стороны личной и трудовой. "Бессменный труженик" союза, примерный семьянин, что он запечатлел и в своем творчестве, в глазах Ольги он был грязнее всех, потому что умел, скрыв все свои грехи, цепляться за грешки других, используя их в своих низменных целях. Законов где-то там набедокурил и сам же об этом рассказал, Бликин попал в вытрезвитель и знал, что выступи он за Ольгу, Туманов и из этого раздует целую историю. И все-таки эти ребята с промахами и ошибками и даже с осторожностью из-за затхлой атмосферы русской секции были куда лучше и Ольга возмущалась в основном Тумановым, сознательно мешающим писателям объединиться, пусть даже для того, чтобы перессориться в открытом разговоре, но очиститься и сообща начать возрождать так постыдно утраченные нормы человеческих отношений.