Шла сороковая Казахстанская, восьмая целинная, предсъездовская весна.
Последовательный в своем стремлении поддержать начинающего автора, Центральный Комитет комсомола республики, опираясь на предложения Папоротного, Потапова, Зверева напечатать Ольгу и положительную оценку ее рукописи всем своим коллективом, добился включения ее в план издательства на 62 год. Оставалось только заключить договор и засесть за рукопись. Опасаясь повторения предыдущих историй, Ольге советовали высидеть в городе до подписания договора. "Нашли же повод два раза исключить вас из планов, найдут и третий... - говорили ей, - Тем более, что, разобравшись во всей этой умышленно запутываемой истории, Смаилов уезжает учиться в Академию общественных наук и его отсутствием могут воспользоваться." Но почему-то всегда хлопоты по изданию своего труда доводили Ольгу до изнурительной бессонницы, удлиняющей ее трудовой день чуть ли не до суток...
Утомленная волнениями, она вновь с двух до шести работала, встала разбитой, весь день писала, со страхом думая, что ночью не уснет. Перед сном напилась до одури душицы, до полуночи все-таки с трудом уснула, но... Ровно в два, как зведенная, снова поднялась... Она ворочалась в постели, раздраженно думая, и что за идиотская профессия. Почему все нормальные люди, наработавшись, спят, как убитые, а она вынуждена, вот уже какую ночь подряд додумывать все незаконченное за день. Явно сдавали нервы. Почему-то вспомнила, что нервные клетки не восстанавливаются и рассердилась, а нужны ли крепкие нервы художнику, эти канаты, на которых зиждется пресловутое спокойствие, помогающее подольше просуществовать. Если беречь их, ничего путного не создашь, тогда как смысл жизни в этом, думала она, обреченно поняв, что ждать решения своей судьбы не будет, что все эти треволнения по изданию рукописи в сущности ничто, в сравнении с охватившим ее вдохновением писать о целинниках. Завтра же она возьмет билет и, будь что будет, выедет на целину. Если она напишет хорошо, все равно напечатают, а не напишет и на признание рассчитывать нечего. Как всегда, эта мысль отвлекла от мелочных опасений, успокоила. Лежа уже на скрученных до неудобства простынях, Ольга поняла, что больше не уснет. Включила свет, прикрыла от него Вовика и записала мысли отстоявшиеся в темноте.
На ее постоянный вопрос, как добраться до нужного пункта, всезнающая секретарь атбасарского треста совхозов Тася, ответила:
- Здесь главный агроном Мариновского совхоза, он вас и подбросит, - и, указав на коренастого мужчину с седеющей волнистой шевелюрой, добавила. - Вы его не знаете, он приехал к нам из подмосковья.
Выяснив, что Ольга корреспондент, тот обрадовался и стал расхваливать начальников механизированных отрядов своего совхоза. Он был настолько не похож на новичка, что Ольга уточнила.
- Вы, говорят, здесь недавно?
- С марта позапрошлого года.
- А уже чувствуете себя как дома...
- О, нет, в Казахстане почувствовать себя как дома сразу нельзя, уж очень он своеобразен. Дома я знал, "сей в грязь - будешь князь." Здесь же какие-то свои, еще неведомые мне природные законы... Вы знаете, как я начинал сеять? Я только со своим семилетним сынишкой не посоветовался и то потому, что он нездешний... А советоваться со старожилами я теперь взял себе за правило и научил меня этому ваш казахстанский злополучный случай. Говорят, когда строили наш зерносклад, подошел старик и посоветовал.
- Ставьте склад по ветру. Он у нас чаще дует с запада, а то крыша будет проваливаться от снежных заносов.
Не послушались. Куда там. Народ понаехал авторитетный, что против них безвестный дед. И вот теперь крыша рушится под тяжестью оседающего на ней снега, ежегодно выгребая из совхозного кармана кучу денег на ремонт. Башку бы снять с чинуши, погнушавшемуся советом деда. Да где его теперь отыщешь. Где-нибудь снова указания дает, да еще хвастает, что строил и на целине... Сколько у нас еще безответственных невежд. Я не хочу уподобляться им. Ух больно дорого обходится подобное зазнайство...
Ольге все больше нравился этот энергичный новый хозяин, уже хотелось чтобы Казахстан его не потерял и, садясь в машину, она ревниво спросила:
- Скучаете, небось, по подмосковью?
Он молодо сверкнул глазами.
- Нет, хочу сделать подмосковье здесь,- и, помолчав, как бы для самого себя, добавил,- вот только б не мешали...
- Кто? - сразу же насторожилась Ольга.
Но Фадей Павлович промолчал.
- Если вы не хотите отвечать, так я отвечу,- решительно сказал голос из глубины машины,- при таком директоре я работать не могу. Я могу нырять в ледяную воду за оборвавшимся тросом для парома, примерзать к палаткам, работать день и ночь, но унизительного отношения к себе не потреплю. Я, Фадей Павлович, уеду. Сейчас он выжил лучшего в районе зоотехника Жанпеисова, навсегда лишив нас первенства по животноводству, завтра выживет вас, лишь за то, что ваш авторитет в районе так быстро подскочил. Я не могу видеть, как губят наш совхоз.
- Да, жизнь сложна,- наконец подал голос Фадей Павлович.
- Есть ее более оптимистичное определение: жизнь-борьба,- вставила Ольга.
Но ее никто не поддержал. Фадей Павлович глубоко вздохнул, а неподдержанный им оппонент снова отодвинулся вглубь машины.
Машина неслась по ровной степной дороге. На горизонт опускалось слегка заоблаченное солнце, разливая розовый свет на безбрежное море нив. Но даже эта красота не рассеивала вдруг наступившего гнетущего молчания в машине. Ольга больше не нарушала его. Повернувшись к окну она наблюдала, как в роскошном степном закате садится солнце. Из-за горизонта уже был виден только его раскаленный ободок, а облака над ним по всему полукругу неба впереди все еще трепетно горели, тогда как позади сгущалась темнота. Она быстро наступала на сужающуюся багровую полосу заката, пока совсем не скрыла ее.
Когда подъехали к совхозу, он был уже в огнях. "И эти немногочисленные пока огни в степи в конце концов пробудят ее от многовековой спячки,"- подумала Ольга оживляясь...