На счастье Ольги обсуждение ее рукописи состоялось сразу же после 23 съезда партии, как и все предыдущие съезды высоко поднявшего роль общественности и коллектива и Петров уже не мог козырять своим сомнительным утверждением, что "на вкус читателя полагаться нельзя"... На обсуждение он просто не пришел. Заболел... А жаль. Время подготовило много веских доказательств его неправоты и Ольга с удовольствием бы высказала их ему. Она видела, что с каждой новой встречей партии и правительства с деятелями искусства и литературы, с каждым новым съездом уходила почва из под ног бюрократов. Они уже не были так всесильны. А ведь до этого зависимость от них отдельных литераторов становилась буквально угрожающей.
Обсуждение, вопреки нежеланию Туманова, происходило в новом зале заседаний союза писателей.
Горячий Николай, защищая Ольгу, схватился с Харламовым.
- Вы, товарищ Харламов, не темните: "Тогда можно было издать, а теперь устарела..." А почему не издали "тогда"? Я вас спрашиваю. Почему вы не выступили за издание рукописи вовремя? Беляева сразу же после вуза по горячим следам написала о том, о чем небезуспешно я выступил только год назад. А вы, видите ль, нашли ее сюжет бесконфликтным. Да то, о чем она написала "работает" и сейчас. Сейчас о подготовке журналистских кадров ведет разговор "Литературная газета", "Комсомольская правда", состоялся уже второй по счету Всесоюзный съезд журналистов, не обошедший этого вопроса. Из-за вашей близорукости пострадал человек, а мы судим его, а не вас... Вы, создав ей тяжелые условия, вылавливаете блох в труде, написанном больше десятка лет назад. Имейте совесть и сравните его с вашей первой книжкой, которая дала вам возможность стать тем, что вы есть, я имею в виду творческий рост, потому что сейчас речь идет не только о нем, но и моральном праве на звание писателя, и еще вопрос за кем оно, за преданной делу, не потерявшей веру в справедливость Беляевой, или за вами, годами убивавшими в товарищах эту веру. За это наказывать надо. Отошло время когда звание покрывало бесчеловечность. Какой вы писатель, если вы плохой товарищ?
- Поосторожней с выводами!
- Вот именно, поосторожней... А вы ведь безнаказанно делали не только неосторожные выводы, вы даже ставили клеймо...
- Сначала разберитесь, кто его ставил,- уже начал предавать своих вдохновителей Харламов.
- Ах, извините, лично вы, оказывается, даже и не клеймили, вы только подобострастно исполняли чью-то злую волю, выходит, были холуем... - дополнил Николая Иван.
- Но это уж слишком! - темпераментно возмутился Харламов.
- Не окрикивайте! - неожиданно для всех с места одернул его Пусько.- На окрик нужно иметь право, которого трусость не дает. Когда вы встретились лицом к лицу со шквалом пуль, огня, вы струсили, удрали в тыл. А в борьбе с непредприимчивой женщиной вы герой. Вы не скрипите протезом уже двадцать лет и не вам окрикивать заслуженного товарища. Мы воевали за свободу, равенство и братство, и извращать вам наших идеалов не позволим.
- Нечего посыпать старые раны солью...
Пусько презрительно усмехнулся.
- О каких это, собственно, ранах вы говорите? Во-первых, уточним, у вас их не было. Мы бы еще помолчали. У каждого из нас был ошибки, у иных даже грубые... Нельзя всю жизнь преследовать за них, тем более если они послужили уроком, чего о вас-то, к сожалению, не скажешь... Вот товарищ Иванов интересуется, почему вы не выступили за издание понравившейся вам рукописи "вовремя"? Могу объяснить: приспосабливался. Итак, на фронте трус, в начале литературного пути приспособленец, а теперь вельможа. С такой эволюцией, повторяю, в руководстве союза вам делать нечего.
Туманов молчал. Среди сокурсников, пришедших защищать Беляеву, он чувствовал себя уже не так уверенно. Особенно его смущала Валентина. Она ведь еще в вузе славилась злословием. А тут еще такое восхищение ею. Она заметно выделялась даже в этом зале, среди интеллигентных элегантных женщин. Да и чин у нее был внушительный, собкор "Известий". И Леонид невольно сравнил ее с обанкротившейся Лялей, духовный кризис которой, теперь он уже видел ясно, начался с гражданского невежества. Она все еще пыталась неограниченные полномочия коллектива втиснуть в прокрустово ложе неписанных законов группировки. Отправляя Леонида на обсуждение, она советовала опираться на Петрова, но он даже не пришел... Харламов развенчан. А беспринципный Дронь уже готов был пойти на альянс с противниками... По сути дела лично он против издания книги никогда и не был, он только всегда следовал за перевесом сил... А так как эта категория людей весьма непостоянна, то и их поведение постоянством не отличается. И Леонид, наконец, уяснил, что значит для писателя сознание правоты. "У Ольги ведь ни мужа, ни родных, ни материальной почвы под ногами, ни собственной крыши над головой, только это сознание правоты и от участия людей она уже ожила, а ведь ходила серая. Удивительно, что находил в ней Богатырев?"
Вдруг он услышал голос вышедшей на трибуну Валентины.
- Ведь вы же боретесь с Беляевой не потому, что ее рукопись так уж плоха, а потому что она пошла против существования двух моралей: для нас, умеющих ладить, и для нее со своей прямотой открытой всем ветрам. Читаю изданные вашим же издательством произведения. Есть и несовершенные, и низкопробная халтура, и даже плагиат... Спрашиваю. Почему? Потому что как правило в издательстве семьдесят процентов идет слабого. Но нужно ориентироваться на тридцать процентов.- объясняет мне заведующий русским издательством Юрзин. На них он, видите ли, ориентирует опять-таки Беляеву. И Евцихевич, Дронь, Харламов, Сашкин голосуют "за", хотя сами они, мужчины, шли в литературу с уступками, и даже, как сейчас выясняется, моральными... Естественно, что у возмущенной всем этим женщины переживания вылились в эмоциональный взрыв. Она не смогла да и не захотела этого замолчать. Борьба так борьба. Вы меня шантажом, так я вас нелицеприятной критикой... Убрать ее, решили вы, и все будет в ажуре. А может лучше приоткроем для широкой общественности и литературный мир. Сидит Юрзин и разговаривает со мной ну просто издевательски. "Да, мы неправильно поступили по отношению к ним, издав их слабые произведения, и правильно по отношению к ней..." И снова две морали: нам мужчинам, можно и со скидками, а ей, женщине, нельзя... Давайте уж тогда на равных, так же открыто судить и ее, и вас, тогда и ваше творчество предстанет без всякого камуфляжа. Так нет, сами вы предпочитаете обсуждаться в узком кругу, по принципу кукушки с петухом. Вы обвиняете Беляеву в нескромности за тему. А ведь она как раз пишет о тех, кого хорошо изучила, частично, разумеется, используя и свой творческий опыт. И мне кажется скромнее писать о трудовых поисках, чем о своих увлечениях, жене и детях...
- Мы кажется собрались говорить о творчестве и давайте уж не опускаться до анализа личностей,- съязвил Юрзин.- А то полемика принимает уж больно заземленный характер...
Но Валентина весело парировала.
- Извини, Сергей, но уровень спора обычно зависит от оппонентов. И я вынуждена пользоваться вашим же оружием, так как считаю, что за демократию нужно воевать с той же изощренностью, с какой ее нарушают. А насколько я выяснила, вы никакими средствами не брезговали и проповедью альтруизма вас я вижу не проймешь. С трибуны вы и сами призываете к товариществу и взаимопомощи, по должности витействуете, так сказать. А вот на деле получается обратное. Видя такой разрыв между речами и делами я и восстанавливаю истину...
В своем произведении Беляева показывает сложный путь молодой художественной интеллигенции к идейной зрелости, гражданственности, мастерству. А Туманов доказывает, что автору об этом писать рано. Почему? На этом пути блуждает целая армия молодых литераторов, так почему же им самим, используя свой опыт, знания, наконец, ошибки, не рассказать о поисках, находках, трудностях. Основываясь на своем сомнительном доводе, Туманов перечеркнул роман Беляевой совсем. Рассудку вопреки все его проблемы и конфликты он считает ненужными. Невольно задаешься вопросом, что же Туманов находит "нужным" в творчестве писателя кроме самолюбования? На горьком примере некоторых горе-руководителей мы уже не раз убеждались, к чему приводит выпирающее "я"...
- Кто дал вам право на подобные сравнения? - возмутился Туманов.
- А кто дал право вам единолично предрешать судьбы других? - вопросом на вопрос ответила Черных.- В протоколе обсуждения рукописи Беляевой в 57 году вы пишите: "Даже если она и издаст этот роман, то дальше ей нечего будет писать, нет дороги, ибо автор не знает жизни"... Не преждевременно ли было вам, десяток лет назад, такому же желторотому знатоку жизни, какими мы из вузов выходили в большинстве, на этом зыбком основании заживо хоронить товарища. Знакомство с творчеством Беляевой вы начали с придирок. Естественно, что она стала защищаться. Но вам уже важна была не истина, а честь мундира и вы пошли походом на нее. Товарищи вас не одернули и это вас сгубило. Теперь вы уже эгоист тяжелой формы, может даже неизлечимой. А жаль, поэт вы всё-таки талантливый и не хватает вам элементарных данных для писателя, любви к людям и снисходительности к ним... Правда, в стихах вы утверждаете обратное, но в это что-то плохо верится, судя уже по одной этой искалеченной судьбе. Даже люди далекие от литературы, которым, собственно, и помочь-то Беляевой было трудно и те по мере сил старались облегчить ее путь, тогда как вы, поэт, писатель, человековед ко всему прочему еще и облеченный обязанностью помогать товарищам, все эти годы самодурство возводили в принцип. Из людей прошедших фронт, вместе с нами учившихся в трудные послевоенные годы, подобные вам экземпляры - постыдное исключение... По вашей вине женщина, столько лет призывавшая вас к справедливости, носит имя сутяги. Да она же боец за наш врожденный гуманизм. А вы лишаете ее заслуженного звания. Я предлагаю ее в этом звании восстановить, а за творчество судить со всей строгостью, только не забывая, что у нас еще не коммунизм и быт еще определяет наши взлеты...