Глава 62
Настроение у меня хорошее, но обсудить поведение ординатора Креспо всё-таки стоит. Парень явно превышает свои полномочия, раз решил, что имеет право убеждать пациентов принимать очень неоднозначные решения. Но с кем поговорить? Решаю, что лучше всего будет с Лидией Тумановой, поскольку она здесь, пожалуй, самый опытный медработник.
Приглашаю её к себе в кабинет и рассказываю, в чём суть моих прений с Рафаэлем.
– Элли, тебе же с самого начала так понравился этот парень, – говорит Лидия. – Помнишь, как вы спасали ту беременную девушку из аварийной «Скорой»? Мне казалось, ты тогда была готова ему медаль «За отвагу» вручить. А теперь ты говоришь, что надо принять в отношении него какие-то меры. Так что изменилось?
– Я думаю, Рафаэль звезду поймал. Ну, знаешь, как это бывает у начинающих артистов. Первый ошеломительный успех, и вот уже ему кажется, что не за горами вручение «Оскара» или «Золотого орла», как минимум, – отвечаю коллеге. – Зазнался Креспо, вот что мне кажется.
– Если Рафаэль смог переубедить ту пациентку, значит, она не была готова принять окончательное решение, – рассуждает Туманова.
– Парень просто искажает реальность.
– Он верит в свою реальность. Ты ведь знаешь: есть общая для всех, а есть у каждого немножечко своя.
– Я не против науки и надеюсь, что испанец прав. Но девушку это не спасёт. В её состоянии вариантов практически не осталось.
– Рафаэль подарил ей надежду. Разве это плохо? – спрашивает Туманова.
– Для неё? Да.
– Если хочешь, чтобы он остался, прими решение и оставь, – говорит Лидия. – Но изменить его отношение к пациентам не сможет, думаю, никто. Ординатор Креспо не маленький мальчик, чтобы его перевоспитывать.
На этой ноте и расстаёмся, поскольку Туманова права. Я, вероятно, обиделась немного на ординатора потому, что он стал уделять внимание симпатичной пациентке. Ревность взыграла. «Боже, какая глупость!» – ругаю себя. Чтобы отвлечься, иду в регистратуру и спрашиваю администратора, получили мы наконец анализы Дарико или нет.
– Я звонила в лабораторию трижды, – отвечает Дина Хворова. – Но пока никак не успевают.
– Если они отрицательные, готовь девушку к выписке.
– Вы отправляете её домой? – удивляется Надя Шварц, которая слышит наш разговор.
– Под наблюдение участкового педиатра, – отвечаю ей.
– Вы ей ничего не сказали?
– Травмы несерьёзные.
– А если она беременна?
– Она в конце цикла.
– Значит, вы её обманете? – интересуется Надя.
Мне не нравится такой тон студентки, на первый раз прощаю.
– Её отец имеет право потребовать выписки.
– Да, но над ней совершено преступление! – начинает понемногу заводиться Надя. – Разве у неё нет прав?
– Девушка хочет домой. Это первое. Второе – проверьте, пришли её анализы или нет. Там уже будем решать, – сглаживаю внезапно возникший в беседе острый угол, чтобы об него ненароком никто не поранился.
Когда Надя уходит, ко мне приближается Рафаэль. Он сообщает, что Лизу взяли в блок интенсивной терапии. Ей вводят свежую плазму.
– Отлично, – отвечаю ему сухо. Потом смягчаюсь немного и говорю, чтобы Рафаэль отправлялся домой и как следует выспался. Затем иду проведать Дарико. Понимаю желание девушки поскорее вернуться домой, к привычной обстановке и вещам, да поскорее забыть случившееся. Но Надя Шварц права: следует сначала решить вопрос, как быть с выпиской. Я бы подержала пациентку в клинике ещё дня два, чтобы удостовериться, что ей не станет хуже.
Вхожу в палату, осматриваю рану на голове Дарико и решаю её получше обработать. Медсестра сделала всё слишком поспешно.
– Мне нельзя будет мыть голову? – интересуется девушка.
– Всего пять дней. Твой педиатр снимет швы через неделю.
– Вам нравится быть врачом?
– То да, то нет.
– Наверное, противно смотреть на раздетых людей, – усмехается Дарико.
Я улыбаюсь. Коварный вопрос. Ох уж мне этот пубертатный возраст с его избыточным вниманием к таким вещам! А ведь пройдёт лет десять, и моя Олюшка тоже станет подростком. Интересно, каково мне придётся? Нахлебаюсь по полной программе или более-менее безопасно минует меня чаша сия?
– Когда как, – отвечаю уклончиво. – Всё зависит от больного. Но если у него хорошие волосы, я не против.
Девушка улыбается. Но пора менять тему разговора. Становлюсь серьёзной, присаживаюсь рядом на койку.
– Дарико, я должна сказать тебе одну очень неприятную вещь. Когда мы тебя осмотрели, то нашли следы сексуального нападения.
Девушка смотрит непонимающе:
– Нападения?
– Да.
– Вы папе сказали об этом?!
– Он хочет тебя защитить. Но ты имеешь право знать. Ссадины, ушибы, ещё больше ушибов внутри.
– Вы смотрели внутри?!
– Мы должны были тебя осмотреть.
– А кто вам разрешил? – резко спрашивает Дарико. – Я вам не разрешала!
– Ты была без сознания. Мы должны были убедиться…
– Ну и что?! – перебивает меня пациентка, горячась. – Я не давала согласия!
– Я понимаю, это неприятно и страшно. Если ты хочешь…
– Ничего я не хочу! – вскакивает она и начинает ходит туда-сюда по палате, как запертый в клетку зверёк. – И вообще! Никто на меня не нападал!
Поднимаю брови в изумлении.
– То есть…
– Да! Мы с моим парнем решили, что это будет круто! – бросает мне девушка.
Молчу, пытаясь собраться с мыслями.
– Хочешь сказать, приняла препарат безо всякого давления?
– Да!
– Но это очень опасно.
– Нет, мы делаем это с моим парнем каждые выходные.
– От этого может пострадать твой мозг.
– Бывают иногда судороги. Но мы принимаем другие лекарства, и всё быстро проходит.
– Откуда же вы их берёте?
– У моего парня тётка в аптеке работает. Она ему достаёт, – говорит Дарико, а я теперь понять не могу, что делать с этой информацией. По-хорошему, надо сообщить её отцу. Но неизвестно, как он отреагирует. С другой стороны, я должна сохранить этот секрет в тайне, поскольку он был раскрыт мне в приватном разговоре с пациентом, а значит подпадает под понятие «врачебная тайна».
«Вот же зараза! – мысленно ругаю себя. – Ну зачем стоило заводить этот доверительный разговор! Девица-то, оказывается, вполне продвинутая в том, что говорит и делает!» А теперь Дарико смотрит на меня снисходительно. Так, как взирают подростки на взрослых женщин, будучи уверены, что эти старые кошёлки и крошечной толики не умеют и никогда не испытывали того, что умеют они в свои 14 лет.
Оставляю Дарико в палате. Нахожу её отца, который общается с вызванным полицейским. Мы же отправили сигнал о возможном преступлении в отношении несовершеннолетнего. Прошу Николоза пройти со мной. Завожу в кабинет и прямо говорю, что у меня состоялся сейчас разговор с его дочерью.
– Подозрение в нападении на вашу дочь оказалось ложным. Дарико это подтвердила, – сообщаю мужчине. – Но то, как она объяснила мотивы своих поступков… Словом, вам нужно с ней серьёзно поговорить. Там уже будете решать, стоит полиции возбуждать уголовное дело или нет.
– Уголовное дело? – хмурится Николоз. – Из-за чего? Вы же сами сказали: никто не нападал.
– Поговорите с дочерью, – ставлю точку в беседе, которая мне очень неприятна. Этому папаше следовало бы лучше воспитывать своего ребёнка, чтобы она не занималась чёрт знает чем.
Николоз, глубоко озадаченный, уходит. Что ж, теперь ему предстоит самому побеседовать с дочкой. Может, какие оргвыводы сделает. Хотя ей уже и 14, но кто знает? Может, получиться как следует промыть ей мозги, вернуть к нормальной жизни. Если ещё не слишком поздно, конечно.
Иду в регистратуру, беру следующего пациента. Это Лукерья Астахова, 84 года. Поступила с переломом руки. Ко мне присоединяется Надя Шварц. Входим в палату, здороваюсь. Говорю, что моя ассистентка сейчас наложит ей гипс. Но пожилая женщина не реагирует. Быстро кладу ей пальцы на сонную артерию.
– Пульса нет. Боже, она холодная! – произношу взволнованно.
– Она умерла? – спрашивает растерянная студентка.
– 15 литров кислорода. Реанимацию!
В палату входит женщина в длинном чёрном одеянии:
– Матушка Лукерья, матушка Лукерья! – зовёт больную.
– Она была монахиней? – уточняет Надя.
– Почему была? – широко распахивает глаза незнакомка. Только теперь понимаю, что обе женщины – священнослужительницы.
– Надо же… – произношу удивлённо, продолжая делать непрямой массаж сердца.
Но как ни стараемся, а ничего не получается. Монахиня тихо скончалась в палате в ожидании, пока ей наложат гипс. Осмотр показывает, что перелом не мог так критично повлиять на её состояние. Он был даже без смещения! Ни огромной гематомы, ни жуткой боли. Приехала, полежала в палате и умерла. Надо же было такому случиться, что это произошло именно в мою смену.
Возвращаюсь в регистратуру. Рядом появляется Вежновец. Ну ему-то здесь что опять понадобилось?!
– Мне звонили из епископата, – говорит приглушённым голосом. – Интересовались, как матушка Лукерья себя чувствует. Вы хоть знаете, кем она была?
– Нет.
– Настоятельницей женского монастыря. Игуменьей.
Вздыхаю. Иван Валерьевич прищуривается.
– Бог накажет вас за то, что вы убили игуменью, – говорит противным голосом.
– Я её не убивала.
– Вы её не спасли.
– Это была больная женщина 84-х лет! – начинаю злиться. Он что, пришёл меня задеть за живое, как всегда?
– Вы спасаете только здоровых? – ехидничает главврач.
В этот момент администратор принимает телефонный звонок. Передаёт мне трубку. Коротко общаюсь, потом смотрю на Вежновца:
– Вот причина. У неё был инсульт, это предугадать невозможно.
– Мне ничего объяснять не надо. Не мне вас судить, доктор Печерская. На том свете вам воздастся по заслугам, – и потом уходит. Видимо, получил то, чего хотел. Сделал гадость – сердцу радость.
– Эллина Родионовна! – зовут из вестибюля.
– Неизвестный, найден в парке, дезориентирован, – докладывает фельдшер, пока везём больного на осмотр. Ему на вид примерно 60 лет, бормочет:
– Обещайте, что не пустите их ко мне!
– Как вас зовут? – спрашиваю его.
– Они прыгнули с дерева прямо у меня перед носом! – возмущается он.
– Дыхание в норме, – говорит коллега из «Скорой».
– Тут никого нет, – отвечает на его заявление Надя Шварц.
– Нет! Нет! Не пускайте их! Они меня укусят! – мужчина хватает студентку за халат и тянет зачем-то к себе. Девушка начинает испуганно вырываться.
– Мы хотим вам помочь! Охрана! – кричит Надя, но внезапно откуда-то со стороны вылетает кулак и попадает пациенту прямо в правую сторону лица. Пациент мгновенно теряет сознание.
Мы ошалело смотрим на того, кто это сделал. Им оказывается Рафаэль. Он обводит нас нервным взглядом, очевидно понимая серьёзность своего проступка и бормочет:
– Блин… Я поскользнулся.
– Успокоительное ещё нужно? – к нам присоединяется Данила. Он видел случившееся.
– Да. Потребуется ещё томография мозга, – даю назначение, глядя, как бригада увозит пациента.
Потом подхожу к Наде. Она стоит, немного дрожа.
– Как ты? – спрашиваю её.
– Всё нормально. Спасибо.
– А вы?
– Хороший сон вылечит что угодно, – отвечаю ей, надеясь вскоре отправиться домой.
Но приходится снова задержаться: прибыл ещё один гражданин.
– 67 лет, упал в обморок на пирсе. Дегидратация, давление 90, ввели физраствор. Три месяца назад поставлен диагноз «Рак поджелудочной железы». Зовут Анатолий Петрович Грушевой, – это всё мне докладывает Рафаэль.
– Какие препараты вы принимали, Анатолий Петрович? – спрашиваю пациента после короткого знакомства. Он называет и добавляет с горькой усмешкой. – Мне сказали, что после химиотерапии я проживу ещё год. Но мне плохо.
– Ему поставили два стента в желчный проток для расширения его просвета. Очевидно, он опять забит, – комментирует ординатор.
– Боли есть? – спрашиваю пациента.
– Когда я ложусь спать, я надеюсь, что проснусь утром, и боли больше не будет.
– Операция ему поможет? – спрашивает меня Рафаэль.
– Боюсь, что нет, – отвечаю искренне.
– Что будет без операции? – задаёт вопрос Анатолий Петрович.
– У вас разовьётся гепатит, потом кома из-за отказа печени, затем откажут почки, и сердце остановится из-за высокого уровня калия в крови, – отвечает ординатор.
– Смерть будет болезненной?
– После комы нет. Мы дадим вам патронажную сестру, она будет давать вам обезболивающие, – сообщаю несчастному.
– Пока моя жена была жива, она говорила, что я умру в своём кресле-качалке во время футбольного матча. Не такой уж плохой вариант.
– Значит, Анатолий Петрович, лечение вас не интересует?
Старик коротко мотает головой. Но как бы там ни было, а лечить его всё равно будем.
– Мы сделаем всё, чтобы вам было хорошо, – говорю ему.
– Спасибо, – отвечает Анатолий Петрович.
– Скажите мне, если вам что-нибудь понадобится.
– Спасибо.
Мы оставляем мужчину.
– Надо было поступить иначе, – вдруг говорит Рафаэль.
– Что?
– Вы должны были предложить другое лечение.
– Я предлагала консультацию хирурга, больной отказался.
– А если ему это поможет? – продолжает спорить ординатор.
Да что с ним такое?!
– Я знаю, вы возражали против моего мнения насчёт неизлечимой больной, Лизы, – говорю, переходя на официальный тон. – Но вы пока ординатор.
– У Анатолия Петровича временное ухудшение.
– Мы стараемся действовать в интересах пациентов и уважать их желания. Иногда нам это удаётся.
Креспо останавливается. Не хочет дальше спорить. Что ж, уже лучше. Но всё-таки поведение ординатора мне кажется странным.
Меня срочно вызывают. В который раз уже сегодня? На столе мечется от боли молодой парень лет 20-ти. Кричит, пока Никита пальпирует его рану – это крупная гематома возле левого глаза.
– Извини, – говорит Гранин и назначает укол успокоительного.
– Ничего не вижу!
– Успокойся. Физраствор. Что случилось? – спрашивает его Никита.
– Он нечаянно. Он не хотел.
– Успокойся. Вызовите офтальмолога. Кто в тебя стрелял?
– Тёма.
– Кто это?
– Мой брат, Тёмка, ему 10 лет, – отвечает раненый.
– Два снимка головы и анализ крови. Посмотри на свет, Геннадий. Ты его видишь? – спрашивает Гранин.
– Немного.
– Откуда у Тёмки оружие?
– Он играл с ружьём отца. Я хотел его отобрать, чтобы он не поранился, а он выстрелил, – уже немного спокойнее говорит пациент.
Вскоре отправляем Геннадия в офтальмологию. Наконец-то могу вернуться домой. Переодеваюсь, но когда прохожу мимо перевязочной, замечаю, что туда заходит доктор Лебедев с каким-то мужчиной. Останавливаюсь невольно, чтобы послушать. Знаю, вести себя так нехорошо, но… никуда не денешь женское любопытство.
– Вы знакомы с моей женой, – говорит незнакомец.
– Простите?
– Она мать девочки Насти, у которой больные почки, – поясняет мужчина. – Так вот. Трудности в нашей семье временные, и я бы попросил вас больше с ней не встречаться.
– Вам лучше поговорить об этом с женой, – нахально заявляет Лебедев.
– Уже говорил. Вы женаты?
– Был.
– Тогда вы понимаете, как это тяжело. Я вам не угрожаю, но у меня две дочери. Что мне говорить им, когда их мать не ночует дома?
– Не знаю.
– Я хочу сохранить семью. Это всё.
Мужчина замолкает. Разворачивается и делает шаг в сторону двери.
Кажется, разговор окончен. Но доктор Лебедев язвительно говорит:
– Какая тут семья, когда ваша жена мне сказала, что хочет прямо тут.
Замираю.