Всем привет!
Пока я буду выбирать кто же из куколок будет у меня представлять сентябрь месяц, предлагаю вам приятно провести время за прочтением романа. Ну и посмотреть на куколок. Весь роман есть в моей подборке.
Чашечки с кофе розданы. Дамы, едва вошли джентльмены, стали беззаботно веселы. Завязываются живые, остроумные беседы. (...)
Кто составит пару Бланш Ингрэм? Она в одиночестве стоит у столика, грациозно нагибаясь над альбомом. И, кажется, ждет, что кто-то пожелает разделить ее общество. Но долго ждать она не намерена и сама выберет себе кавалера.
Мистер Рочестер отошел от Эштонов и стоит у камина в таком же одиночестве, что и она у своего столика. Она направляется к нему и останавливается по другую сторону камина.
— Мистер Рочестер, мне казалось, что вы не питаете любви к детям!
— Да, не питаю.
— Так что же понудило вас взять на себя заботы об этой куколке? — Она указала на Адель. — Где вы ее подобрали?
— Я ее не подбирал, ее оставили у меня на руках.
— Вам следует отослать ее в пансион.
— Мне это не по карману, пансионы так дороги!
— Но ведь, кажется, вы взяли для нее гувернантку Я только что видела с ней какую-то особу… она ушла? Ах нет! Вон она сидит за оконной занавеской. Разумеется, вы платите ей жалованье и, значит, тратите столько же, сколь ко платили бы за пансион. Нет, больше, так как вам ведь приходится кормить их обеих.
Я испугалась или, следует сказать, исполнилась надежды, что упоминание о нас заставит мистера Рочестера посмотреть в мою сторону, и невольно отпрянула в глубину оконной ниши. Однако он ответил своей собеседнице безразлично, глядя прямо перед собой:
— Право, я никогда об этом не задумывался.
— Ну разумеется! Вы, мужчины, никогда не думаете о разумной экономии. Вам бы послушать маменьку на тему о гувернантках! У нас с Мэри, я думаю, перебывало их не меньше десятка, и половина никуда не годилась, а остальные были смешны, и все пиявки, не правда ли, маменька? (...)
— Радость моя, не упоминай гувернанток! Это слово может вызвать у меня нервический припадок. Своей глупостью и капризами они превратили меня в мученицу. Благодарю Небо, что я с ними покончила!
Миссис Дент наклонилась к уху благочестивой дамы и что-то ей шепнула. Судя по ответу, она ей напомнила, что одна из предаваемых анафеме тварей присутствует в гостиной.
— Tant pis!/ Тем хуже! (фр.) — сказала знатная дама. — Надеюсь, это пойдет ей на пользу! Затем, понизив голос, но так, чтобы я непременно услышала, она добавила: — Да, она привлекла мое внимание. Я почитаю себя недурной физиономисткой и в ее лице вижу признаки всех недостатков, присущих ей подобным.
— А каковы они, сударыня? — громко осведомился мистер Рочестер.
— Скажу вам на ушко, — ответила она и трижды с внушительной многозначительностью покачала тюрбаном.
— К тому времени аппетит моего любопытства притупится. Оно голодно сейчас.
— Спросите Бланш, она ближе к вам, чем я.
— Ах, не отсылайте его ко мне, маменька. О всем этом племени я могу сказать лишь одно слово. Они несносны. Не то чтобы я много страдала от них. Я умела оставить верх за собой. Как мы с Теодором изводили всех наших мисс Уилсон, и миссис Грей, и мадам Жубер! Мэри всегда была слишком вялой и почти не участвовала в наших шалостях. Интересней всего было травить мадам Жубер. Мисс Уилсон, жалкая болезненная плакса, оказалась настолько бесхребетной, что не стоила особого внимания. А миссис Грей была такой грубой и бесчувственной, что ее ничем не удавалось пронять. Но бедная мадам Жубер! Как сейчас ви жу, в какое неистовое бешенство она впадала, когда мы выводили ее из себя расплескивали чай, крошили хлеб с маслом, подкидывали учебники к потолку или устраивали концерт, колотя линейкой по столу, а каминными щипцами по каминной решетке! Теодор, ты помнишь эти веселые деньки?
— О, несомненно, — протянул лорд Ингрэм. — А бедная старая карга кричала: «Ах, вы нехорош дети!» И мы тогда растолковывали ей, какая дерзость с ее стороны пытаться обучать таких светочей ума, как мы, когда она сама ни о
чем понятия не имеет.
— Верно! А я, Тедо, помогала тебе припекать (или допекать?) твоего учителя, худосочного мистера Вининга. Мы еще прозвали его «хворый поп». Они с мисс Уилсон посмели влюбиться друг в друга. Во всяком случае, так решили мы с Тедо, подмечая томные взгляды и вздохи, которые истолковывали как свидетельства de la belle passion/нежных чувств (фр.), и не сомневайтесь: мы не замедлили сделать наше открытие достоянием гласности, использовали его как рычаг, чтобы вышвырнуть вон эту обузу. Едва новость дошла до слуха моей милой маменьки, как она усмотрела в их поведении вопиющую безнравственность. Не правда ли, миледи матушка?
— Разумеется, моя душечка. И я была совершенно права, можете мне поверить. Есть тысячи причин, почему ни в од ном приличном доме романы между учителями и гувернантками нельзя терпеть ни минуты лишней. Во-первых…
— Ради всего святого, маменька! Избавьте нас от перечисления причин, тем более что мы их знаем все: опасность дурного примера для невинных ангелочков, интерес друг к другу и, следовательно, пренебрежение своими обязанностями, взаимная поддержка и союз, а отсюда дерзость и наглость, бунты и скандалы. Я права, баронесса Ингрэм из Ингрэм-Парка?
— Моя лилея, ты права, как всегда.
— В таком случае сказать больше нечего, переменим тему.
(...) Мистер Рочестер. вы поддерживаете мое предложение?
— Сударыня, я поддерживаю вас и сейчас, и всегда.
— Тогда беру на себя труд предложить новую. Синьор Эдуардо, вы сегодня в голосе?
— Донна Бьянка, если прикажете, то буду.
— В таком случае, синьор, примите мое королевское повеление привести в порядок ваши легкие и прочие голосовые органы, ибо они потребуются для служения моему величеству.
— Кто откажется быть Риччио при такой божественной Марии?
*(Давид Риччио придворный музыкант шотландской королевы Марии Стюарт (1547-1582) и ее фаворит, был убит у нее на глазах.)
— Ах, подите вы с Риччио! — воскликнула она, встряхнув головой и локонами, и направилась к инструменту. По-моему, пиликавший на скрипочке Давид был тряпкой. Я предпочитаю черного Босуэлла**. На мой взгляд, мужчина — не мужчина, если в нем нет хоть частицы дьявола. И пусть история твердит что хочет о Джеймсе Хепберне, но мне кажется, он был именно таким необузданным, неистовым героем-разбойником, кому бы я согласилась даровать мою руку.
— Господа, вы слышали? Так кто же из вас всех больше похож на Босуэлла? — воскликнул мистер Рочестер
** (Джеймс Хепберн Босуэлл шотландский вельможа и любов ник Марии Стюарт. Женился на ней после убийства)
— Я бы сказал, что первенство тут принадлежит вам. — отозвался полковник Дент.
— Клянусь честью, я весьма вам обязан, — был ответ.
Мисс Инграм, которая тем временем с гордым изяществом села, теперь королевским жестом расправила складки белоснежной юбки и блестяще заиграла вступление, продолжая говорить. В этот вечер она выглядела не обыкновенно оживленной, и ее слова, и весь ее вид предназначались, казалось, для того, чтобы вызвать у слушателей не просто восхищение, а благоговейное изумление: она, несомненно, собиралась поразить их чем-то особенно смелым и блистательным.
— Ах, как мне надоели нынешние молодые люди! — вскричала она, бегая пальцами по клавишам. — Слабодушные, слабосильные сморчки, которые не смеют шагу ступить за ворота родительского парка, да и туда дойти могут лишь с разрешения маменьки и под ее опекой. Они только и знают, что ухаживать за собственными смазливыми физиономиями, холить свои белые руки и выставлять напоказ маленькие ступни! Как будто красота хоть что-то значит в мужчине!
Как будто красота и прелесть это не особая привилегия женщины! Ее законное украшение и наследие. Я соглашусь, что уродливая женщина это пятно на светлом лике творения, но что касается мужчин, пусть их стремлением будут сила и доблесть. Охота, травля, сражения — вот в чем должны они искать успеха, все остальное не стоит и ломаного гроша. Вот в чем стремилась бы преуспеть я, будь я мужчиной.
— Когда я выйду замуж, — продолжала она после паузы, которую никто не прервал, — мой избранник будет мне не соперником, но фоном. Я не потерплю посягательств на свой трон и потребую поклонения мне одной. Он не станет делить его между мной и своим отражением в зеркале. Мистер Рочестер, теперь пойте, а я буду вам аккомпанировать.
— Я весь покорность, — последовал ответ.
— Ну так песня корсара! Узнайте, что я обожаю корсаров, а потому пойте con spirite/С жаром (итал.).
— Приказы из уст мисс Ингрэм вложат жар и в снеговика.
— Но остерегитесь! Если вы мне не угодите, я пристыжу вас, показав, как надо петь такие вещи.
— Но это значит предложить награду за провал! Теперь я приложу все усилия, чтобы потерпеть неудачу.
— Gardez-vous en bien!/ И думать не смейте! (фр.) Если вы нарочно сфальшивите, я придумаю соразмерное наказание.
— Мисс Ингрэм следует быть милосердной, ибо в еë власти наложить кару, какой не выдержит никто.
— О? Объясните! — приказала она.
— Простите, сударыня, тут объяснения не нужны. Ваш собственный тонкий ум должен подсказать вам, что один ваш суровый взгляд уже равносилен самой страшной казни.
— Пойте! — сказала она и, вновь опустив руки на клавиши, заиграла аккомпанемент с большим воодушевлением.
«Вот подходящая минута, чтобы ускользнуть», — подумала я, но меня остановили мощные звуки, огласившие комнату. Миссис Фэрфакс сказала, что у мистера Рочестера прекрасный голос, и она не преувеличила: могучий, но мягкий бас, в который он вкладывал свои чувства, свою силу. Этот голос проникал в самое сердце и будил там странное волнение.
Я подождала, пока не стихла последняя полнозвучная нота и не возобновились прерванные на время разговоры, а тогда тихо покинула свой укромный уголок и вы шла через боковую дверь, которая, к счастью, была в двух шагах от моего диванчика.
Узкий коридор вел в прихожую, но там я заметила, что бант моей туфли развязался, и, что бы завязать его, опустилась на колено на ковре перед нижней ступенькой лестницы. Я услышала, что дверь столовой открылась, раздались мужские шаги. Поспешно поднявшись, я оказалась лицом к лицу с мистером Рочестером.
— Как поживаете? — спросил он.
— Хорошо, сэр.
— Почему вы не подошли поговорить со мной в гостиной?
Я подумала, что могла бы задать тот же вопрос ему, но вслух от подобной вольности удержалась и ответила только:
— Я не хотела отвлекать вас, сэр. По-моему, вы все время с кем-нибудь беседовали.
— Что вы поделывали в мое отсутствие?
— Ничего особенного. Занималась с Аделью, как всегда.
— И становились все бледнее и бледнее. Я это заметил с первого взгляда. В чем причина?
— Ни в чем, сэр.
— Вы не простудились в ту ночь, когда чуть меня не утопили?
— Вовсе нет.
— Возвращайтесь в гостиную. Вы дезертировали слишком рано.
— Я устала, сэр.
Он некоторое время смотрел на меня.
— И немного приуныли, — сказал он затем. — Из-за чего? Скажите мне.
— Да нет же, сэр. Я ничуть не приуныла.
— А я утверждаю обратное. Вы так приуныли, что еще несколько слов и у вас потекут слезы. Вот они заблестели у вас на глазах. Да-да, блестят, поднимаются выше, и одна капля уже сорвалась с ресниц на пол.
Если бы у меня было время и я не испытывал бы смертельного ужаса при мысли, что мимо пройдет какая-нибудь болтливая камеристка я выяснил бы, что все это означает. Ну что же, на этот вечер я вас извиню, но помните, пока мои гости не уедут, вы будете каждый вечер проводить в гостиной. Таково мое желание, не пренебрегите им! А теперь идите и пришлите Софи за Аделью.
Спокойной ночи, моя...- Он умолк, закусил губу и ушел, не оглянувшись.
Продолжение следует…
«Джейн Эйр», Бронте Ш., перевод И. Гуровой
Пока-пока.
