Глава 70
Ближе к обеду решаю пойти к Вежновцу. Отсутствие трёх докторов в отделении – это уже не просто проблема, а почти катастрофа. Оставшимся придётся взять на себя дополнительную нагрузку. У меня работают люди ответственные, но мы же не ломовые лошади, в конце концов, чтобы тянуть на себе столько. С таким успехом через полгода отсюда все уволятся. Никто не захочет слишком долго терпеть огромную нагрузку. Я помню времена ковида, когда коллеги порой брали больничный и после не выходили, чтобы не оказаться снова в «красной зоне», которую чаще именовали просто – адом.
Главврач меня слушает молча. Но чтобы решить проблему, вызывает Ольгу Тихонькую, которая с некоторых пор возглавляет у нас отдел кадров. Ну, ещё бы! Главврач всё-таки продвинул своего бывшего секретаря и по совместительствую тайную любовницу по служебной лестнице. Не знаю, признал ли он тех двоих малышей, что Ольга родила от него. Вопрос, конечно, интересный.
Мне кажется, что это вряд ли. Как и то, что Ольга станет делать тест ДНК, чтобы потом иметь возможность потребовать от Вежновца алименты. Новое назначение улучшило материальное положение Тихонькой. Это значит, у них сохраняется статус-кво: главврач делает вид, что малыши не от него, а Ольга не настаивает на признании им отцовства. Все довольны, никто не подаёт в суд и не портит нервы.
Когда Тихонькая заходит, внимательно наблюдаю за тем, как они с Вежновцом общаются. Не проскочит ли хотя бы крошечный намёк на их внеслужебные отношения? Но увы. Ведут себя, как начальник и подчинённая. Ни подмигиваний, ни улыбок, ни жестов, – ровным счётом ничего. Чужие люди. Не понимаю, как у них получается? Когда Никита Гранин был главврачом, между нами постоянно искры летели. Но эти двое… ведут себя, как опытные шпионы. Даже жена Штирлица, когда увидела его в кафе, едва не раскололась, и опытный человек смог бы догадаться по выражению её глаз и лица – она знает того красивого представительного мужчину, с которого взгляда не сводит! Но Вежновец и Тихонькая вели себя совершенно естественно.
Но какое же удивление ждало меня, когда я узнала, что вакансия в моём отделении всего одна!
– Погодите, – смотрю оторопело на главврача и начальника отдела кадров. – Что значит «одна»? Как это может быть? Мне нужны, как минимум, ещё два человека! Два врача! А лучше трое!
Начальник усмехается, глядя в окно. На лице читается: «Ишь, чего захотела! Размечталась!»
– Разрешите, Иван Валерьевич? – спрашивает разрешения Ольга, прежде чем ответить.
– Пожалуйста, – вальяжно машет рукой Вежновец. – И давайте без церемоний, тут все свои.
– Эллина Родионовна, я сейчас поясню. Доктор Соболев был призван на военную службу, рабочее место за ним сохраняется на всё время. Доктор Гранин уехал в длительную командировку и тоже остался в штате, поскольку его работа в Курской области является, если прямо, чем-то вроде гуманитарной помощи. Доктор Лебедев временно нетрудоспособен. Согласно штатному расписанию, у вас всего одна свободная вакансия врача.
– И как прикажете мне работать в таких условиях? – спрашиваю Вежновца.
Он молчит, ожидая, что скажет Тихонькая.
– Мы можем оформить гражданско-правовые договоры с кандидатами…
– С одним кандидатом, – прерывает её Иван Валерьевич. – Одного можете взять в штат, второго на ГПХ. И всё.
– Почему только одного? У меня троих не хватает, – продолжаю спорить.
– Потому что… – начинает Ольга, поглядывая на Вежновца, тот её резко перебивает:
– Денег нет в бюджете, вот почему!
– Могу я…
– Не можете. Финансовая часть работы клиники вас не касается, – грубо отвечает главврач. – У вас всё? У меня есть и другие дела.
Сцепив зубы, чтобы не ответить столь же резко, киваю. Выходим с Тихонькой вместе. В коридоре, когда остаёмся одни, спрашиваю её доверительно:
– Оля, что происходит? В бюджете правда нет денег?
Моя собеседница мнётся. Вижу, хочет ответить искренне. Но боится.
– Простите, Эллина Родионовна, но это вопрос к замглавврача по экономике, – и уходит.
Не покидает ощущение, что здесь нечисто. Такие же мысли были, когда заведующий клиникой Шилов назначил на должность заведующей столовой свою сестрицу Лукерью Харченко. Теперь мне кажется, снова творится нечто незаконное. Поднимаюсь на самый верхний этаж, в нашу маленькую цветочную галерею. Звоню единственному в нашем учреждении человеку, который в курсе всего происходящего, несмотря на – формально, конечно – скромную должность.
Романова приходит минут через пять. Извиняется и говорит, что пришлось отпрашиваться у Вежновца, мол, живот прихватило. Спрашивает потом, зачем я её позвала.
– Мне отказали в заполнении трёх вакансий. Сказали, только две: одна в штат, вторая на ГПХ. Вежновец говорит, денег в бюджете нет. Это правда?
Александра Фёдоровна кусает нижнюю губу. По её взгляду мне становится понятно: она боится. Мелькает мысль, что такая же эмоция была недавно у Тихонькой. Что же такого они узнали обе, что так трясутся? Мне становится жутко интересно.
– Прежде всего я вам скажу, Эллина Родионовна, что Шилов вернулся.
– Постойте, – изумляюсь. – Как это возможно? Он ведь вор!
Романова только руками разводит.
– У него большие связи в Смольном, – отвечает.
– Так, ладно. Чёрт с ним, с Шиловым этим. Вы мне поясните насчёт «нет денег в бюджете» или как?
Секретарь вздыхает. Молчит, видимо, собирая силу воли.
– Поймите, Эллина Родионовна. Если кто-нибудь узнает, что я вам сказала…
– Вы этих людей, так понимаю, боитесь больше, чем тех, кто взял в заложники вашего сына?
– Намного больше, – тихо говорит Романова. – У этих же власть… Ну, хорошо. Скажу всего два слова, а вы делайте выводы.
– Хорошо.
– Мёртвые души.
– У меня?
– Не только. По всей клинике.
– И кто в доле?
Александра Фёдоровна воздевает очи к небу. Намёк принимаю. Становится противно и жутко обидно. Благодарю Романову за информацию и ухожу. Я столкнулась с коррупцией. Но на этот раз речь идёт не о столовой, и по сравнению с масштабом высокопоставленного воровства кража продуктов и распиливание денег на них – так, сущий пустяк. Ну, и что мне делать теперь? Вздыхаю и иду к себе. Ни одной идеи в голове.
Мне по-прежнему нужны врачи.
По пути в своё отделение решаю заглянуть на хирургический этаж. Узнаю про то, как дела у Олежки. Затем нахожу его отца. У него осунувшееся лицо, спутанные волосы, наполненный тоской взгляд.
– Состояние Володи стабильное. Операция недавно закончилась. Хотите, я могу кому-нибудь позвонить?
Мужчина отрицательно мотает головой и спрашивает:
– Когда вы будете знать окончательно? Ну, получилось или… – он нервно сглатывает. – Нет.
– Операция очень сложная, особенно у детей. На третьем этаже есть комната ожидания для родственников.
– Я не могу отсюда выйти, – говорит отец мальчиков. – Мне надо дождаться. Который час?
Называю время.
– В это время я обычно возвращаюсь домой. Галя подогревает еду. Проверяет у мальчишек уроки. Олежка покажет мне картину, которую он нарисовал. Володя просит посмотреть, правильно ли сделал математику, – рассказывает мужчина, глядя перед собой.
От добрых воспоминаний морщины на его лице немного разглаживаются, взгляд теплеет.
– Вы приняли верное решение. Единственное верное, – говорю, чтобы поддержать его.
– Когда проснулся вчера утром, всё вокруг было белым-бело. Вспомнилась песенка: А снег идёт, а снег идёт, и всё мерцает и плывёт. За то, что ты в моей судьбе, спасибо, снег, тебе».
– Музыка композитора Андрея Эшпая на стихи Евгения Евтушенко, – подсказываю с грустной улыбкой.
– Точно, – соглашается мой собеседник. – Мальчишки были так счастливы. Попросились в школу не ходить и остаться дома.
Он замолкает надолго. Проходит минута, две. Присаживаюсь рядом на табурет:
– Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Я всё прекрасно понимаю…
– Простите, доктор. Вы не можете это понять. Вы даже не представляете, – вздыхает мужчина.
– К сожалению, могу. Мой близкий друг, Артур, умер. То есть… его убили совсем недавно, в моём отделении. Мне казалось, что после смогу жить, как раньше. Быть весёлой и счастливой. Пока не очень не получается. От этого не убежать. Знаете, это непросто. Но вы справитесь. Скоро будете смотреть и видеть всё прекрасное, что живёт в вашем сыне.
– Он должен выжить. Должен. Он выживет, – тихо шепчет отец мальчика. Он сильный и не плачет, нет. Это просто влага скопилась в его глазах двумя огромными каплями. Стоит моргнуть, и они стремительно летят вниз.
Потом иду к себе. Отвлекает звонок. Номер кажется знакомым.
– Эллина Родионовна, здравия желаю. Это Золотов. Как вы себя чувствуете? – в динамике звучит приятный густой баритон. Мелькает мысль, что если Игорь Иванович бы служил в оперном театре, в его исполнении ария Онегина звучала бы так же, как у великого Павла Лисициана. Сразу настроение становится чуть лучше.
– Вашими молитвами, Игорь Иванович, – чуточку шучу в ответ. – Или, простите, вы не верующий?
– На флоте атеистов нет, – коротко отвечает капитан второго ранга. – Простите, что отвлекаю от работы. Вы же наверняка очень сильно заняты. Но у меня есть для вас очень хорошая новость. Ваша машина готова. Могу пригнать. Только скажите, куда.
Называю адрес нашей клинике.
– Вы сами или подчинённого отправите?
– Обижаете, уважаемая Эллина Родионовна, – галантно произносит Золотов. – Такую важную миссию никому не поручу. Только сам.
– Что ж, как вам будет удобно.
– Когда подъеду, позвоню, – и кладёт трубку.
«Категоричный мужчина», – делаю вывод. Мне это нравится. Никаких «может быть», «я не знаю», «мне надо подумать» и прочего. С Никитой этого нахлебалась вдоволь. «Ой, а зачем это я Золотова с Граниным сравниваю», – думаю, понимая, что это вроде неуместно. Всё-таки Никита отец моей дочери, а Игорь Иванович лишь знакомый, да и то – поверхностно. Вот сегодня вернёт мне машину, и больше никогда не увидимся. От этой мысли почему-то становится чуть грустнее. Тоже странно.
Меня вызывают. Надо осмотреть мальчика. Зовут Тёма, 9 лет.
– Следи за пальцем, Тёма. Хорошо.
– Он жалуется, что болит голова, но он не ударялся, – говорит его мама, Лидия.
– Ты катаешься в шлеме? – спрашиваю ребёнка.
– Да, но я не катался, – заявляет он.
– Им запрещено выходить со двора, – докладывает мама. Рядом с ней, с интересом наблюдая за моими действиями, его старший (на два года) брат, Слава. Они очень похожи – оба голубоглазые блондины.
– Что же вы делали? Мяч гоняли? Бегали наперегонки? Я хочу понять, что нужно Тёме, лекарство или операция. Не подскажешь? – смотрю на его брата.
– Гравитация, – отвечает он, опуская глаза.
– Это игра такая?
– Я поднял его за ноги и отпустил, чтобы посмотреть, сколько он будет падать.
– Одна тысячная секунды, – с гордостью сообщает Тёма.
– Ясно, – говорю и назначаю томографию мозга.
– Я говорила тебе не мучить брата! – набрасывается на старшего мать.
– Мам, да ладно! Мы же играли!
– Доигрались! – ворчит женщина.
Я иду в регистратуру. Мне думается, у мальчишки сотрясение мозга. Ничего серьёзного. Прохожу мимо вестибюля. Оттуда доносится печальный женский голос:
– Простите, вы врач?
– Да, но сначала зарегистрируйтесь.
Смотрю в ту сторону и вижу девушку. Молоденькая, лет 18-ти. Стоит около большой спортивной сумки.
– Я не могу… Просто не могу, – говорит она вдруг, ударяясь в слёзы, а потом резко срывается с места и убегает.
– Осмотреть её или вызвать охрану? – подозрительно глядя на оставленную сумку, произносит Достоевский.
Мы замираем. Если там взрывное устройство, и оно сейчас сработает, весь больничный корпус похоронит нас под своими обломками, далеко не убежать. Становится страшно. Настолько, что вся жизнь проносится перед глазами.
В следующее мгновение в дверь заходит Золотов. Видит меня и Достоевского. Затем переводит взгляд на сумку.
– Отсюда только что девушка выбежала. Она забыла, видимо… – и с этими словами он подходит к предмету, берёт его за ручки.
– Не-е-е-ет! – кричу, падая на пол и обхватывая голову левой рукой, а второй тяну за собой Фёдора Ивановича, который плюхается рядом.
Замираем, ожидая взрыва.
Но проходит секунда, вторая, и неожиданно из сумки раздаётся надрывный младенческий вопль. Золотов ошарашенно отпускает ручки и отодвигается в сторону. Я кидаюсь к предмету, раскрываю. Внутри, надрываясь от крика, лежит новорождённый. Первое мгновение даже не знаю, что делать от удивления. Но рядом оказывается Маша.
– Проверь пуповину, – подсказывает она.
Выполняю и понимаю: мальчику меньше часа.
– Игорь Иванович! Вы видели ту девушку, которая убежала отсюда?
– Да.
– Догоните её! Пожалуйста!
Моряк срывается с места и скрывается за дверями.