Алина спустилась к пруду с Новодевичьего проезда, осторожно обходя развалившегося на ступеньках назло маме малыша в лимонного цвета курточке.
Стояли яркие бесстыже-теплые октябрьские дни.
Тротуары под ногами шуршали источающими тонкий запах гниения листьями. Тяжелая потемневшая вода отражала белокаменные стены и цинково-желтые купола с дрожащими на них крестами.
Алина не любила выходные, потому что почти всегда проводила их одна. Живя неподалеку от парка, она часто здесь бывала: гуляла, читала книгу, встречалась у прудов с Максимом.
Максиму здесь не нравится. Он называет это «местом искусственной романтики», говорит, что его энергия здесь «тухнет». Ему куда ближе Патриаршие пруды с их стильной молодой «движухой».
Алине же, напротив, приходилось по душе чувство замедления. Раздвигая руками ивовые косицы, почти касавшиеся земли, она всякий раз думала: и как только Москва, заставляющая вечно спешить, терпит прямо у себя под боком такую идиллию медлительности?
- Можно дочка?
Алина оторвала глаза от книги. Перед ней стояла дряхлая старушка в жакете-плюшке и бархатистой шляпке с узкими полями на седых волосах.
- Конечно, садитесь, - Алина поспешно передвинулась на край лавочки.
- Гаврилыч, ко мне! Ко мне! – бойко позвала старушка, и белый пушистый шпиц со всех ног помчался от детской площадки на зов.
- Я вам сейчас интересный факт расскажу, - устраиваясь поудобнее, заговорила старушка с Алиной. - Недавно ученые проводили исследования и оказалось, что здесь - самый чистый в городе воздух. Видите, монастырская стена закрывает парк от выхлопных газов – пока-а-а они ее преодолеют, уже и рассеются. А вот та дорога, - указала на Лужнецкую набережную, - выше уровня пруда на два с половиной метра. Поэтому там выхлопные газы, а здесь - чудо!
- Я не знала, - вежливо отозвалась Алина и вернулась к чтению.
Но старушка не желала отпускать ее обратно в книгу.
- А я каждый день здесь гуляю с утра. Но сегодня к врачу ходила. Столько лекарств он мне навыписывал! Как старикам с их мизерными пенсиями покупать такие дорогущие лекарства? Да и врачей, дочка, сейчас хороших нету, одни хапуги остались. И правительство – хапуги! Ни жить, ни умереть нормально не дадут.
Алина полезла в сумочку. Достала деньги и, преодолевая неловкость, протянула их бабушке:
- Возьмите, вот… на лекарства.
- Да ты что! – серебристые нити бровей изумленно взлетели вверх. - Я же не про деньги! У меня пенсия сорок восемь тысяч. И у мужа пенсия. Я депутатом была, а до этого еще заводом руководила. Вот и переживаю за всех!
- Простите.
Алина спрятала деньги пристыженно, но с облегчением: все хорошо у старушки, просто поговорить не с кем. Советские люди не имеют привычки почем зря словами сорить, если не жаловаться или не критиковать. Вот и она сама разучилась слушать человека, не рассуждая, что тому от нее нужно.
- А мне девяносто четыре стукнуло на прошлой неделе.
- Девяносто четыре?! – А выглядите… максимум на восемьдесят!
- Спасибо тебе милая, - старушка засмеялась мелко, но чисто, заливисто. – Моему мужу указом президента дали квартиру во-он в том доме, - показала на высокую «сталинку». – Он горный институт заканчивал, шахтер заслуженный. Мы с ним в Крыму познакомились. Сливы в том году желтые были, так мы их ведрами таскали, аж сосуды на руках лопались.
Рядом с Алиной застыл в блаженстве на кучке влажных багровых листьев Гаврилыч – она ему чесала за ушком.
- Я фронт, дочка, ефрейтором прошла. На отряд нам выдавали один автомат – остальное, говорили, сами в бою добудете. Вот как выживали… Как-то мы в сорок втором году в землянке спали, откуда немцев вытурили. Сплю и слышу шорохи какие-то из угла… я наощупь поползла туда, спичку зажгла. Смотрю - фриц молоденький лежит. Глаза его в огне спички – такие синющие, что сами ярче пламени горят! А вместо ноги - там месиво кровавое...
Алина отняла руку от мохнатого затылка. Шпиц заскулил, тюкнулся носом в ее сапог, требуя продолжать ласку.
- Я сползала за аптечкой, ногу ему перевязала. И полюбила его. Всю ночь мы были вместе. Он - ни слова по-русски, я - ни слова по-немецки…
Старушка замолчала, лицо ее осунулось, опало. Словно помертвело.
- И что потом с ним было – с немцем? – осторожно спросила Алина.
- Да ничего! Сдала я его! - жестким, внезапно погрубевшим голосом ответила старушка.
- Сдали? Но почему… сдали?
- А иначе меня бы расстреляли. Что тут непонятного? - старушка тяжело поднялась с лавочки, оправила «плюшку». – Пойдем, Гаврилыч. Еще за яйцами в магазин надо.
С задумчивой неторопливостью обходя пруд, Алина то и дело останавливалась, поднимая лицо к солнцу в отмытом до кристального звона белом осеннем небе.
Она размышляла о том, о чем не спросила состарившуюся женщину: сожалеет ли она? Если бы могла, что бы она сказала себе той – в сорок втором - сохранившей свою жизнь, отдав взамен жизнь любимого? Выбрала бы ефрейтор Советской армии умереть или... снова сдала бы фрица?
Зная ответ, Алина поймет и про свою жизнь. Поймет, что выбрать ей: себя или Максима.
Едва она об этом подумала, прямо перед ней выскочил с моста шпиц - виляет белым хвостом как старой знакомой, а за ним - старушонка в «плюшке» и шляпе.
- Надо же… снова встретились! – обрадовалась и растерялась Алина. - Привет, привет Гаврилыч, - наклонилась, погладила по голове трущегося об ее ногу с яростным ликованием пса. - Я вас как раз спросить хотела, сразу не решилась…
- А хотите я вам интересный факт расскажу? – перебила ее старушка, - Ученые недавно проводили исследования и оказалось, что здесь - самый чистый в городе воздух. Видите, монастырская стена закрывает парк от выхлопных газов – пока-а-а они ее преодолеют, уже и рассеются. А вот та дорога - на два с половиной метра выше уровня пруда. Поэтому там выхлопные газы, а здесь - чудо!
Алина смотрела на веселую старушку в «плюшке» - с чистыми как пустой лист глазами – и понимала, что та не помнит ничего. Ни ее, ни их разговора…
Другие рассказы:
