Глава 7.
1896-97 год
- Фрол, а Фрол? Когда мы на новое место перебираться начнём? — недоумевал Филимон Кузьмин, отставив косу в сторону. — Лето уже, надо делянки корчевать, готовить поля к посевам, а мы даже не обосновались до сих пор, и участки нам не нарезаны. Поздно ведь будет…
- Делянки корчевать мы научились, да только премудрости в этом великой нет, - отговаривался Фрол, продолжая косить траву. — Мы ещё годав Сибири не прожили, нрава земли этой не узнали, а ты уже хочешь в омут с головой.
- Гонят тебя, Филька, что ли, из этого места? — недовольно сказала Ефросинья Татанкина. — Дома крепкие, хозяйством понемногу обрастаем. Куда с детишками малыми идти?
- Да ведь… в батраках ходим! — возмутился Филимон. — В батраках и дома сидеть можно было!
- Ну так и сидел бы! А нам покуда и в батраках не голодно. Рыбы в реке полно, зайцев да птицы всякой в лесу — лови, успевай. Голодным не останешься. Не ндравица — поди к начальству, пусть тебе надел дают, начинай нову жизнь.
- Обос...лись детишками, вот и сидите, как будто вас приклеили к этому месту! — негодовал Филька.
- Петух из тебя никудышный, а то бы и твоя Полина обос...сь! — засмеялась Ефросинья.
Филька зло плюнул и снова принялся косить траву.
Фрол улыбнулся — язва-баба, уела мужика. Ему и в самом деле не хотелось уходить из Шёнервальда, и дело тут было не только в том, что высматривал он у немцев какие-то секреты. Ждал он, как разрешится дело с Клавдией. Опасался Фрол, что не станет искать Семён её на новом месте. Да и состояние старика Тихона не позволяло Гордеевым сниматься с насиженного места.
Тихона одолевали боли. В такие минуты он сжимался, и его босые ноги начинали мелко дрожать. Аглая бледнела, становилась на колени под иконами, горячо молилась. Потом старика отпускало, он вздыхал, утирал трясущимися руками выступившие от напряжения слёзы, тихо охал и что-то шептал.
- Худо тебе, дедушка? — спрашивал Фрол. — Может, доктора тебе привезти?
- Ни к чему, сынок, мне теперь доктора, - тихо отвечал старик. — Недолго уже мне.
- Ты бы стонал, кричал, Тихон Потапыч, легче было бы тебе.
- Ни к чему это.
Боялся старик детишек испугать, это Фрол понимал и ценил. Клавдия старого мужа не навещала, однако Тихонобиды на неё не держал. Не нужно было ему это. Теперь он уже был выше всяких обид. Приходил Лёнька, сидел возле старика, рассказывал какие-то новости, истории, случившиеся с ним и его товарищами. Приходили и другие ребята, да Аглая не позволяла им засиживаться, боясь, что на их глазах у больногоначнется очередной приступ.
В октябре Клавдия разрешилась мальчонкой, и новость эта каким-то чудесным образом добралась до станицы. Однажды на пороге дома Крупенкиных появился суровый бородатый человек. Он вошёл, перекрестился на иконы, пожелал хозяевам добра и, не особо церемонясь, протопал к зыбке, в которой кряхтел ребёнок.
- Как назвала? — спросил казак Клавдию, рассматривая тёмноглазую мордашку.
- Парфёном, - холодно отозвалась та.
- Ишь ты, чернявый… - в голосе гостя послышалась тёплая, добрая улыбка. — Парфён… А чего, хорошее имя.
Клашка молчала.
- Ты, что ли, Семёна нашего нашла и выходила? — повернулся казак к ней.
- Я.
- За это тебе моя отцовская благодарность. За то, что сбрую с оружием сохранила, тоже, само собой.
- Так ты отец, что ли, Сёмкин? — метнулась вперёд Марья. — Да ты, казак, за стол, за стол садись! Сымай одёжу да садись. А мы сейчас угощенье сообразим. Лёнька! Поди, достань из погреба бутыль. И капусты квашеной прихвати!
Лёнька поспешно выскочил из избы в сени.
- О прошлом годе ребятишки наши у немцев работали, те им овощами заплатили. А в этом мы свои огороды садили. Уж такой хороший урожай собрали! — суетилась Марья, собирая на стол. — Лёнька, поди, отца-то найди. Скажи, гость дорогой дома, отец Семёна нашего…
- Нашего… - насмешливо сказал казак.
Марья замерла вдруг растерянно, а потом подняла на него глаза:
- А разве не нашего? Сколь дней здесь лежал, вот на этой лавке! Уж не знаю, как там у вас принято, а для нас он родным человеком стал.
- Прямо так уж родным? — прищурился казак.
- А мы по-другому не умеем, - тихо ответила Марья.
- Ну так я вам по-родственному коровёнку пригнал. Сёмка как-то ещё по весне мне обмолвился, что лёжа на снегу, тогда, в лесу, поклялся он спасителю своему первотелку подарить.
- Не надо нам никакой коровы! — подала голос Клашка.
- А ты погоди, не кипятись, - остановил её казак. — Не хочешь брать тёлку, не бери. Отдай кому-нибудь. Только для казака не выполнить обета — грех великий, на том свете спросится за это строго. Он, Семён, ещё по весне пригнать её хотел, да Фрол не позволил.
- Фрол? — удивлённо переспросила Клавдия.
- Испужался он, что обидисся ты на Сёмку. А я так думаю, что глупости энто. Чего же тут обидного? А теперь и вовсе — ребятёнок малый в доме, коровье молоко вовсе не лишнее.
Клавдия смотрела на казака, с явным смущением в голосе убеждавшего её принять дорогой подарок, и пыталась понять, какую роль в его появлении играл Фрол.
Хлопнула дверь, вошёл, несмело теребя шапку, Фёдор:
- У нас гости? Доброго здоровья добрым людям...
- И тебе не хворать! - казак зыркнул острым глазом по мужику. - Ты, никак, хозяин? Я отец Семёна. Отблагодарить приехал за спасение сына. Хоть и не единственный он у меня, а всё же родное дитё.
- Что же... Что могли, то и делали... Это всё Клаша. Клавдия. Она, господин казак, сына вашего нашла, она и привезла его сюда.
- Господин казак? - удивлённо посмотрел на Фёдора гость. - Какой я тебе господин? Вот и правду говорят, что много в вас, мужиках, рабского смирения. Меня Устином при рождении нарекли, вот так и называй меня.
- А ты, Фёдор, наливай, наливай стопочку гостю дорогому! - встряла Марья. - Устин, не побрезгай, угощайся!
- Отчего же тебе, Устин, моё смирение не по душе? — тихо спросил Фёдор, разливая по стопкам самогон. — Смирение, оно Богу угодно.
- Так то Богу, а я простой казак. За знакомство, хозяева дорогие! — Устин опрокинул стопку в рот, следом закинул щепоть капусты. — Парфёну бы смирение ваше не перешло, не дай, Господи…
- Вот, Устин, не побрезгай тушёной зайчатиной! — Марья пододвинула гостю миску. — Лёнька наш ух какой мастак силки на них ставить.
- Хороша зайчатина, - одобрил казак, отправляя в рот вторую ложку варева.
Требовательно и громко рявкнул Парфён.
- Чего это он? — удивлённо посмотрел в сторону зыбки Устин.
- Хочет, чтобы мокрое под ним сменили, - объяснила Марья. — Не терпит он, чтобы под ним сыро или грязно было.
- Ишь ты, вижу, что не смиренный мальчонка, - засмеялся Устин. — Казак растёт!
- Казак! — глуповато-радостно улыбнулась Марья, но тут же виновато глянула на Фёдора, опустила глаза.
- На конь садить сам буду! — благодушествовал Устин.
Клавдия вытащила ребёнка из люльки и, не обращая внимания на гостя, понесла егок лохани, чтобы обмыть.
- Постой, это чего у него там на ножке? — встрепенулся вдруг гость.
- А пятно… родимое пятно… - засуетилась Марья. — Не болячки это, такой родился он. Говорят, счастливым будет наш Парфён.
- У Сёмки тоже такое есть, - довольным голосом сказал Устин. — Наша порода. Ну, благодарствуем за хлеб, за соль, а мне пора. Набедокурил тут Сёмка наш, а вы на него за то зла не держите. Много по свету казачьего семени рассеяно, обычное это дело. Иной станичник и знать не знает, как его ребятишки живут. Ну да не бойсь, мы своего не бросим.
- В церкви он записан как сын Тихона, - холодно сказала Клавдия.
- Так ты же сама виновата, - парировал Устин. — Дождалась бы Сёмку. Ишь, испугалась, не глянули на неё. У Сёмки, может, в тот день обида душу жгла от того, что за его спасение урядник немца наградил, а про тебя и слова не сказал.
- В тот день, когда Семёна нашли, урядник у немца хорошо погулял, а когда уезжал, Вилли ему возок гостинцами загрузил. Ребята и хрюканье слыхали, видно немец поросёночка преподнёс среди прочего. Вот урядник его и отблагодарил.
- Ну, Господь им всем судья! — махнул рукой Устин.
Корову Марья взяла, на Клашкины обиды смотреть не стала. Шутка ли — богатство какое, как откажешься! Она уже и сама не помнила, когда поперёк желаний своенравной дочери шла, а тут…
Дедушка Тихон преставился перед самым Рождеством. Утром Аглая встала, принялась растапливать печку и вдруг увидела неестественно вытянувшиеся ноги старика.
- Дедушка! — тихо позвала она. — Ты спишь?
И не услышав ответа, кинулась к мужу, а через полчаса Степан Гордеев погнал коня в известном только ему и Фролу направлении.
Упокоился Тихон Потапыч на высоком берегу реки, где при жизни любил он посидеть, созерцая окрестные холмы. На поминки приехали Семён с Устином, немало удивив мужиков — и откуда казакам всё известно?
- Летом крест хороший поставим, оградку, - пообещал Фрол, аппетитно закусывая рыбным пирогом. — А покуда закажу в монастыре сорокоуст по дедушке.
- Вот скажи мне, зачем тебе этот старик нужен был? — прищурившись посмотрел на него Устин. — Подобрал чужого, смотрел как за своим. Небось, грехи какие замаливаешь, а? Душегубство, поди?
- Душегубства за мною сроду не водилось, а грехи у нас у всех есть. Отмаливаю, знамо дело. И те, которые совершил, да не осознал покуда, и те, которые совершу ещё.
- Экий ты святоша, Фрол! — усмехнулся Устин. — В царство небесное метишь?
- А ты разве нет?
- Я-то? А я об нём не думаю вовсе. Живу как все, не хужей других. Куда все пойдут, туда и меня Господь определит. На всё воля Его.
- Это верно, на всё воля Его, - перекрестился Фрол.
- Ну, молодая вдова, - повернулся Устин к Клашке. — Собирай вещи, поехали!
- Куда это? — холодно переспросила Клавдия.
- Домой. К мужу своему Семёну! — ухмыльнулся Устин.
- Нет у меня такого мужа. Был один венчанный, да в земле теперя лежит.
- Будет. По пути в церковь заедем, не боись.
- У Тихона Потапыча ещё ноги не остыли, а я под венец?! — нахмурила брови Клашка. — Где такое видано?
- Да погоди, ты чего, печалиться по старику надумала? — Семён озадаченно посмотрел на Клашку. — Ты же даже доброго здоровьичка пожелать ему не ходила! Какой он тебе муж?
- Значит, теперь вдвое больше об упокоении души его молиться должна.
- Ну так и будешь в станице молиться.
- Нет, - отрезала Клашка.
- Дуришь?! — вскипел Сёмка. — Нрав свой показываешь?! Я к тебе со всею душой, а ты мне карахтер в ответ?! Ну и оставайся тогда! Может, Фролка тебе ещё одного старика подыщет! Батя, поехали отседа!
- Не, ты погоди, погоди, - растерянно сказал Устин. — Это как поехали? Ты, Клавдия, в самом деле не дури. Собирай Парфёна, едем. Не хочешь сразу венчаться, не надо. Будешь жить у нас в боковухе. А когда пожелаешь, сразу и обвенчаетесь с Сёмкой.
- Сроду у чужих людей не жила, - фыркнула Клашка.
- Да мы разве чужие? Сами же говорили, что Сёмка вам родным стал.
- Клаша… - подала голос Марья. — Надо ехать.
- Надо? — высокомерно подняла бровь Клавдия. — Я уже однажды послушала вас, поверила, что надо.
- Поехали, батя! — рявкнул Семён, поднимаясь из-за стола.
- Постой, Сёма, - подал голос Фрол. — Ты ведь в самом деле не за невестой приехал, а дедушку помянуть. Вот и помяни душу его светлую, а свататься в другой раз будешь. Нехорошо это, за поминальным столом такие дела вершить. Счастья не будет.
Посидели казаки ещё немного, да засобирались домой — ехать, мол, далеко, темнеет рано, пора и честь знать. Фрол вышел проводить их.
- Ну, Устин, спаси вас Господь за то, что приехали! — обнял он гостя. - Я ведь когда Степана к вам посылал с известием о кончине дедушки, совсем не думал, что вы его помянуть захотите. А со сватовством, Семён, погоди. Она, Клавдия, девка нравная, её теперь просто так не возьмёшь. Ты теперя походи за ней, ежели в жёны взять хочешь. Слова красивые говори, пряники с шалёнками дари, чтобы вся обида её растаяла, будто весенний снег. И сам не злись на неё, а то весь век будете дуться друг на друга, будто журавль и цапля в сказке.
Засмеялся Семён, обнял Фрола:
- Ишь ты, придумал же, святоша! Будь по-твоему!
- Да не по-моему, а по-Клашкиному! — ответил тот.
С Клашкой разговор он затеял в тот же вечер:
- Ты чего, Клавдия, устроила, в самом деле? Тебе ли носом крутить? Не боишься, что женится на другой со злости?
- Никуда они теперь не денутся! — спокойно сказала Клашка. — Не от меня, так от Парфёна.
- Как это? — не понял Фрол.
- Устин в мальчонке с первого дня души не чает. И лицом-то на Сёмку похож, и на ноге-то пятно такое же, и орёт-то как истый казак. После того сколько раз приезжал — с рук внука не спускал. И гостинцев кажный раз привозил. То погремушку какую на ярманке купит, то сабельку из дерева выточит, то отрез на рубашонки прихватит.
- Так то Устин. Ему что — он при любом раскладе Парфёна за внука считать будет.
- Не говори, - засмеялась Клашка. — Ему хочется поскорее внучонка в дом привезти, станичникам показать. Вон как он меня к ним жить зазывал!
- Ты погляди-ка, - удивился Фрол. — А Семён-то что?
- Семён пореже отца приезжал, видно, боялся, что я тосковать по нему буду при старике муже. Но Парфёна он тоже любит. Вот так, Фролушка. Никуда он теперь от меня не уйдёт.
- Эх, и расчётлива же ты стала, Клаша, - в голосе Фрола звучало удивление.
- Научили, Фролушка, научили. Теперь ни у одного из них язык не повернётся меня в покорности упрекнуть.
- Задело тебя?
- Ещё как задело, Фрол. В самое сердце ударило.
Семён приехал через неделю. Привёз городских конфет в яркой упаковке и цветастую шаль:
- Вот, касатушка, прими-ка гостинчика! К твоему румянцу этот платок оченно подойдёт!
Улыбнулась Клашка, примерила шаль перед крошечным зеркальцем, вмазанным в печной бок.
- Эка… В таком зеркале разве себя увидишь? Большое надо! — сказал Сёмка.
- Да ведь нету большого! Только такое и есть! — лукаво опустила глаза Клавдия.
Через несколько дней Сёмка занёс в избу нечто, аккуратно упакованное в дерево и рогожу. Нечто оказалось зеркалом, почти в аршин высоты, которое казак собственноручно повесил под потолком, чтобы Клашка могла видеть в него всю себя:
- Вот, Клавдия, любуйся своею красотою несравненной!
Улыбнулась девка, поблагодарила. А когда попытался Семён приобнять её в сенях, выскользнула из его рук, будто рыба. Рано, Сёмка, рано…
И ещё через месяц было рано, а через полтора позволила она себя поцеловать.
Вот только крепко пожалела она о своей неуступчивости, когда по весне ворвался в избу Устин, сам не свой, лица на нём не было:
- Беда, Клавдия!
- Что такое? — Клашка поднялась навстречу казаку.
- Семён…
- Что такое с ним?!
- Медведь. Медведь его подрал. Из берлоги только вышел, голодный был, злой.
- Живой?! Семён-то живой?! — взвилась Клашка.
- Живой. Плох только. Я за тобой, Клавдия. Едем.
Продолжение следует... (Главы выходят раз в неделю, обычно по воскресеньям)
Предыдущие главы: 1) В пути 6) Не такой
Если по каким-то причинам (надеемся, этого не случится!) канал будет удалён, то продолжение повести ищите на сайте одноклассники в группе Горница https://ok.ru/gornit
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!
