Рассказывая о “Письмах к Незнакомке” Андре Моруа, я посетовал, что у знакомых для меня имён нет знакомых произведений. Так случилось, что мой коллега, разбирая библиотеку своего отца, притащил в лабораторию массу книг, из которых я выбрал интересующие меня имена. И первым среди них оказался Поль Элюар. Увы, Поль не зашёл. Как темы, так и рифмы меня не устроили. Следующим в списке оказался англичанин, и вот здесь меня ждал приятный сюрприз.
Начало 19 века в английской поэзии у большинства из нас связано с Байроном. И в это же время на поэтическом небосклоне промелькнула ещё одна звёздочка – Джон Китс. Увы, не долго. Похоже, что век выдающихся поэтов всегда недолог. Правда, в его случае причина была прозаическая: туберкулёз.
Я не буду рассказывать его биографию – вы найдёте её в интернете. Я не буду анализировать его творчество – я не литературный критик. Тем более, что небольшой сборник не отражает в полной мере его творчество. Я просто расскажу о своём восприятии, и только.
Возможно вы сталкивались с утверждениями: “Сколько можно смотреть картины (Мона Лиза да Винчи, Сикстинская мадонна Рафаэля…), слушать музыку (Токката и фуга ре минор Баха, 5-симфония Бетховена, Реквием Моцарта…), читать книги (Божественная комедия Данте, Евгений Онегин Пушкина)”. Мне всегда было странно слышать такие слова. И вот я открываю Китса, и в первых строках в первом стихотворении читаю:
Прекрасное пленяет навсегда.
К нему не остываешь. Никогда
Не впасть ему в ничтожество.
Похоже, что он прочитал мои мысли...
Китса относят к ранним романтикам, и он действительно был романтиком. Не номинально – в душе. Только романтик может написать такие строки:
Отпусти Мечту в полёт,
Радость дома не живёт;
Как снежинки, наслажденья
Тают от прикосновенья,
Лопаются – посмотри, –
Как под ливнем пузыри!
Пусть Мечта твоя летает,
Где желает, как желает,
Лишь на пользу не глядит –
Польза радости вредит…
И только романтик в душе может с таким восторгом писать о природе:
И при том апреля почки
И весенние цветочки,
Зрелой осени покой, –
И таинственной рукой
Пусть, как редкостные вина,
Их смешает воедино;
Кубок осуши глотком! –
И услышишь майский гром,
И шуршащий спелый колос,
И далёкий жатвы голос;
Чу! Как будто в небе звон…
Жаворонок? Точно, он!
Или вот ещё:
О! вновь увидеть, как через луга,
Пересекая реки и лога,
Бегут косые утренние тени;
Поёживаться от прикосновений
Играющих на воле ветерков;
Иль слушать шорох золотых хлебов,
Когда в ночи скользящими шагами
Проходит Цинтия за облаками
С улыбкой – в свой сияющий чертог.
[Цинтия – зд. Луна]
Подобных описаний много, и все они очень оптимистичные, жизнерадостные. Уж не знаю почему, но его картины природы ассоциировались у меня с Пушкиным. Правда, как минимум одно существенное отличие от Александра Сергеевича всё же есть. По моим впечатлениям в описании у него всегда присутствует человек, тогда как у Китса он обычно отсутствует. Или присутствует опосредовано, не вписываясь в саму природу. Впрочем, человек в его стихах тоже есть, и немало. И это совершенно разные люди. В произведениях часто встречаются известные имена Спенсера, Милтона, Шекспира и даже Гомера, которых он вспоминает с благодарностью. Вот, например:
Прожившему так мало бренных лет,
Мне довелось на час занять собою
Часть комнаты, где славы ждал поэт,
Не знавший, чем расплатится с судьбою.
Ячменный сок волнует кровь мою.
Кружится голова моя от хмеля.
Я счастлив, что с великой тенью пью,
Ошеломлён, своей достигнув цели.
И всё же, как подарок, мне дано
Твой дом измерить мерными шагами
И вдруг увидеть, приоткрыв окно,
Твой милый мир с холмами и лугами.
Ах, улыбнись! Ведь это же и есть
Земная слава и земная честь!
И здесь у меня вопрос к тем, кто бывал в Михайловском: вам не кажется, что вы в усадьбе Пушкина? И причина совсем не в том, что к Михайловскому у меня особое отношение. Думаю, что такие чувства возникают у многих, а описание полностью (кроме пива) соответствует картине заповедника. Это и так, и не так. Стихотворение было написано после посещения родного дома Роберта Бёрнса. Такое отношение к своим предшественникам встречается постоянно. Откуда же такие знания и такое отношение? Ответ во многом дает “Чальзу Каудену Кларку”. Он был сыном школьного учителя Джона, и со временем стал его другом. Подозреваю, что статус учителя в те времена предполагал высокую степень образованности, что отец передал и своему сыну. Вероятно именно общение с Чарльзом очень много дало Китсу. Но ещё важнее то, что Чарльз Кауден, похоже, был первым, кто обнаружил в мальчике дарование и старался его развить:
Так думал я; и дни мои летели
Или ползли — но я не смел начать
Тебе свирелью грубой докучать,
И не посмел бы, — если б не тобою
Я был ведом начальною тропою
Гармонии; ты первый мне открыл
Все тайники стиха; свободу, пыл,
Изящество, и слабость, и протяжность,
И пафос, и торжественную важность;
Взлет и паренье Спенсеровых строф,
Как птиц над гребнями морских валов;
Торжественные Мильтона напевы,
Мятежность Сатаны и нежность Евы.
Кто, как не ты, сонеты мне читал
И вдохновенно голос возвышал,
Когда до высочайшего аккорда
Доходит стих — и умирает гордо?
Кто слух мой громкой одою потряс,
Которая под грузом, как Атлас,
Лишь крепнет? Кто сдружил меня с упрямой
Задирою — разящей эпиграммой?
И королевским увенчал венцом
Поэму, что Сатурновым кольцом
Объемлет все? Ты поднял покрывало,
Что лик прекрасной Клио затеняло,
И патриота долг мне показал:
Меч Альфреда, и Кассия кинжал,
И выстрел Телля, что сразил тирана.
В темах их разговоров была не только литература, также и музыка (“А ты тогда сидел за клавесином…”), история (“…о лавровых венках и Аполлоне…”), философии (“Кто дружески гуляя, толковал с Либертасом опальным… [подозреваю, что речь идёт о Спинозе – А.М.]). Уроки Кларка не прошли бесследно, Джон их запомнил на всю жизнь и сохранил тёплые дружеские отношения и благодарность:
Кем стал бы я, когда бы непрестанно
Не ощущал всей доброты твоей?
К чему тогда забавы юных дней,
Лишенные всего, чем только ныне
Я дорожу? Об этой благостыне
Могу ль неблагодарно я забыть
И дани дружеской не заплатить?
Нет, трижды нет! И если эти строки,
По-твоему, не слишком кривобоки,
Как весело я покачусь в траву!
Ведь я давно надеждою живу,
Что в некий день моих фантазий чтенье
Ты не сочтешь за времяпровожденье
Никчемное; пусть не сейчас — потом;
Но как отрадно помечтать о том!
И здесь опять у меня возникла ассоциация с Пушкиным. Вспомните его “19 октября 1925”:
И ныне здесь, в забытой сей глуши,
В обители пустынных вьюг и хлада,
Мне сладкая готовилась отрада:
Троих из вас, друзей моей души,
Здесь обнял я…
Самое интересное, что и Китса, и у Пушкина есть строки, в которых они вроде бы принижают их собственное значение.
Пушкин:
Но я любил уже рукоплесканья,
Ты, гордый, пел для муз и для души;
Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,
Ты гений свой воспитывал в тиши.
Китс:
И я писал — не слишком обольщаясь
Написанным; но, пылом разгораясь,
Решил: пока перо скребет само,
Возьму и наскребу тебе письмо.
Казалось мне, что, если я сумею
Вложить все то, что сердцем разумею.
Ничто с каракуль этих не сотрет
Моей души невидимый налет.
Но нет! У обоих данные слова звучат весело, оптимистично, и, скорее всего, они тем самым подчёркивают достоинства своих друзей и своё отношение к ним.
Вот чего у Китса точно нет, так это психологичности Пушкина. Вспомните “Моцарт и Сальери”, “Пир во время чумы”, “Сцена из Фауста”. Я уже не говорю о “Борисе Годунове” и “Евгении Онегине”. Китс написал несколько поэм, но они основаны в основном на древнегреческих мифах. Конечно, между богами тоже возникали “проблемы”, но всё-таки они не жизненные.
Осталось поговорить о последнем. Думаю, что вы легко догадались, что на русском Китс точно не писал, и все приведённые отрывки – переводы. Поэтому сразу возникает вопрос, который я уже поднимал: насколько переводы адекватны? Увы, я не могу этого сказать. Вот посмотрите:
That you first taught me all the sweets of song:
The grand, the sweet, the terse, the free, the fine;
What swell'd with pathos, and what right divine:
Spenserian vowels that elope with ease,
And float along like birds o'er summer seas;
Miltonian storms, and more, Miltonian tenderness;
Michael in arms, and more, meek Eve’s fair slenderness.
Who read for me the sonnet swelling loudly
Up to its climax and then dying proudly?
Те, кто знает английский, легко найдёт соответствующие строки в русском варианте в обращении к Кларку. В этом плане переводы очень близко к тексту. Но и те, кто не знает языка, легко могут заметить, что длина авторских строк несколько длиннее перевода. Более того, то, что у Китса умещается в одну строчку, в переводе нередко становится двумя, у него совершенно отсутствуют пушкинские "разрывы"строк, присутствующие в переводах. Что, впрочем, никак не умаляет содержания его произведений. И если мне удалось вас заразить, то просто пожелаю вам приятного чтения.
