Из памятных заметок К. Н. Добровольского
Записываю один эпизод из жизни императора Александра Николаевича. Это было в декабре 1861 года. По обыкновению, мы (здесь офицеры Академии Генерального Штаба) собрались в Зимнем дворце, в гербовом зале. Зал был разделен занавесью, перехваченной посредине, так что из первой половины во вторую оставался свободный проход.
В первой половине, примыкающей непосредственно к императорским апартаментам, поместилась Академия Генерального Штаба, разбившись отдельно на 3 категории: поступивших в Академию, перешедших с 1-го курса на 2-ой и выпускных.
В другой половине залы расположились остальные две академии: Инженерная и Артиллерийская. В то время самая многочисленная была Академия Генерального Штаба, состоявшая из 200 слишком офицеров; остальные академии были столь малочисленны, что едва ли в обеих можно было насчитать более 30 человек.
В полдень, Государь Император вышел из своих покоев, поздоровался со своими академиками Генерального Штаба и тотчас же произнес повелительно: "Господа выпускные офицеры, пожалуйте ко мне ближе".
Мы, немедля приблизились к Императору. На долю мою выпала честь стоять буквально грудь с грудью с Государем. Государь обратился к нам со следующей речью:
"Господа! В последнее время недоброжелательные люди стали распространять ложное мнение, будто "Царь и Отечество не одно и то же". Надеюсь, что вы, получившие высшее образование при помощи нашей, не будете разделять этого ложного мнения и не станете отделять имени Царя от Отечества, а в случае надобности, если потребуют того обстоятельства (что, кажется, вскоре предвидится) не пощадите вашего живота за Царя и Отечество, так как, повторяю, Царь и Отечество одно и то же. Понимаете ли вы меня, господа?".
Минута проходит в молчании. Так как Государь был выше меня ростом, и взор мой упирался прямо в Царя, то я заметил, что глазное яблоко у него начало нервно дрожать, глаза покраснели, на лице явственно появилось проявление сильного гнева.
Прошла еще минута, и Государь, вынув с трудом руку из толпы окружавших его офицеров, грозно воскликнул: "Да слышите ли вы меня, господа"! Опять молчание. Тогда Государь, обращаясь к вновь поступившим в Академию офицерам, изволил сказать:
"Теперь я к вам обращаюсь, господа; вы вероятно не успели еще заразиться петербургской атмосферой; вы слышали, что я сказал вашим товарищам? Надеюсь, что слова вашего царя не останутся втуне". Еще молчок. Государь махнул рукой и, не подходя к Артиллерийской Академии, прошел в свои апартаменты.
Я долгом считаю засвидетельствовать, что о какой-либо демонстрации со стороны Академии Генерального Штаба и речи не могло быть. Общество наше состояло из таких разнородных и отчасти противоположных элементов, что единения между нами не было.
Гвардейцы, например, держали себя как-то назойливо и свысока смотрели на пехотинцев; пехотинцы же и кавалеристы относились с пренебрежением к гвардейцам и называли их "монтерами"; офицеры других родов оружия были тоже врознь, и почему не отвечали Государю, осталось для меня до сих пор загадкой.
2-го ноября 1854 года разразилась на Черном море страшнейшая буря. Многие неприятельские корабли потерпели аварии. На одном из этих кораблей везлось жалованье для английской армии. В устье р. Качи один корабль был выброшен на мель, почти на самый берег; другой тоже стал на мели, но немного поодаль.
Дали знать об этом командиру 4-го пехотного корпуса генералу Данненбергу (Пётр Андреевич). Он немедленно двинул батарею с прикрытием, и сам отправился к этим кораблям. Корабль на берегу сдался сейчас же; казаки им завладели и стали продавать за бесценок разные продукты.
Другой корабль, стоявший поодаль, можно было сжечь ядрами; но гуманный Данненберг отверг это средство, говоря, что "бесчеловечно уничтожить корабль огнем, когда он терпит уже от водной стихии"; между тем буря так сильно качала этот корабль, что стрелять он был не в состоянии.
Так как корабли эти, потерпевшие аварии, были английские, то Данненберг отправил на неприятельской шлюпке адъютанта 11-й пехотной дивизии Алабина, владевшего английским языком, с предложением сдаться; но командир судна наотрез отказался. Данненберг надеялся, что корабль сдастся на другой день и оставил его в покое.
Я состоял при корпусном штабе и был командирован 2-го ноября к главнокомандующему князю Меньшикову (Александр Сергеевич) с донесением, что Якутский пехотный полк остается без продовольствия, а потому испрашивалось распоряжение главнокомандующего по сему предмету.
Князь Меньшиков жил на пароходе "Громоносец" в бухте. Качка была и там неимоверная. Являюсь к адмиралу, но не могу устоять на ногах и падаю на пол, хватаясь за него руками. Князь, покачиваясь и держась на балансе, смеется, и говорит: "Отчего вы падаете и не стоите так, как я стою?" Я подал бумагу.
Князь прочел и велел мне обождать приезда полковника Вуича (Иван Васильевич), расспросив, между прочим, кто командует Якутским полком и от кого его принял и пр. Вечером приехал полковник Вуич. Князь велел ему ответить на доставленную мною бумагу и, со свойственной ему привычкой острить, сказал Вуичу:
- Вот странные фамилии командиров Якутского полка: прежде им командовал полковник Лютер, но он не лютер, а православный; теперь командует полковник Белый, но он не белый, а как смоль черный.
Получив ответ, я сел на шлюпку с интендантским чиновником; четыре гребца напрягали все свои силы, чтобы пристать к пристани, как вдруг что-то скрежетнуло под дном шлюпки. Чиновник спрашивает матросов, что это такое?
- Ничего, ваше благородие, - шестерка пропала.
- Какая шестерка?
- Да нас четверо, и вас двое.
- При мне 100000 казённых денег.
- Морю, ваше благородие, это нипочём.
По счастливой случайности шквал выбросил нашу шлюпку с распоротым дном на скалу у самого берега, и мы спаслись.
По возвращении моем из командировки, я на другой день отправился с денщиком на место аварии двух английских кораблей. Там я застал порядочную кучу людей, созерцавшую перевозку неприятельскими матросами оставшегося от хищения груза с разбитого на берегу корабля. Все перевозилось ими на корабль, стоявший поодаль, пощаженный Данненбергом.
Два казака подходят ко мне и спрашивают: "не имею ли я при себе оружия"? Я ответил, что не имею. "Жаль, а то, ваше благородие, покомандовали бы нами, и может быть нам удалось бы кое-что отбить у этих проклятых англичан".
Публика смотрела, галдела, и на корабль стоящий поодаль никто не обращал ни малейшего внимания. Вдруг раздался по нас залп картечью с одного борта. Все пали ниц. Думаю, верно, не обошлось без жертв. Однако все поднялись и в панике бегут. Затем последовал другой, третий залп; но публика была уже в безопасности.
Лошади мои вырвались из рук денщика и убежали, и мы, разъединившись, возвратились на Бельбек с двух совершенно противоположных стороне, и, конечно, с пустыми руками. Так печально заключилась гуманность Данненберга!
Однажды во время высочайшего выхода в Зимнем дворце, когда царская семья и высшие сановники находились в церкви, в одном зале сидело несколько офицеров. Ближе х проходу беседовало двое артиллеристов. Проходят мимо них под руку граф Орлов с графом Адлербергом (Александр Владимирович). Минуя артиллеристов, граф Орлов обратился к ним:
- Господа! Не подобает не вставать, когда проходит первое лицо в государстве.
Офицеры встали, и один из них спросил графа Орлова:
- Позвольте, ваше превосходительство, узнать, кто это первое лицо в государстве?
- Граф Адлерберг.
- Виноват. Я думал, что первое лицо в государстве это Государь Император.
Графы ушли; инцидент остался без последствий.
В январе месяце 1859 года мы собирались в Зимний дворец на царский выход. Живший со мной по соседству, товарищ мой по академии, Кабардинского полка прапорщик Калмыков, зашел ко мне и спрашивает: "хорошо ли он одет?". Я был тогда сильно занят и, увидев его, застёгнутого на все пуговицы и при сабле, сказал, что "хорошо".
Прибыв в Зимний дворец, мы выстроились, по обыкновению в гербовом зале. Государь вышел из своих апартаментов, подходит ко многим офицерам, милостиво разговаривает; но когда подошел к Калмыкову, то пришел в ужас.
- Ростовцев (Яков Иванович), иди сюда, полюбуйся, как одеваются твои академики!
- Михаил (здесь великий князь Михаил Николаевич), посмотри, что за безобразие! На что это похоже!
Кучка генералитета приблизилась к Государю, покачивая головами. Император, повторяя свое негодование, задержался перед Калмыковым, по крайней мере, на четверть часа; и когда прошел дальше, к растерявшемуся Калмыкову подошел флигель-адъютант и стал расспрашивать его, какой он губернии, где воспитывался, какой состав его семьи и пр.
Придя несколько в себя, Калмыков спросил стоявшего рядом с ним гвардейца-товарища: в чем дело? Гвардеец сардонически ответил: "вы застегнуты не на ту сторону" (в то время была мундиры двубортные).
Дело объясняется очень просто. Калмыков всю свою службу нес на Кавказе, где на форму не обращали никакого внимания. Он был почти уверен, что его исключат из Академии, однако инцидент сошел как нельзя более благополучно. Он не получил даже выговора.
Кончив Академию Генерального Штаба, он поступил в Юридическую Академию, прошел ее с успехом и не так давно умер в Петербурге в чине генерал-лейтенанта.
