Янка всё продолжала стучать.
На вопросы Милы о передачке твердила лишь о благодарности и плате.
Мила и сама была бы рада отдать ей венок, да только снять его по-прежнему не получалось. Он лишь немного ерзал по голове и только. И с каждой попыткой всё сильнее давил на виски.
- Отдай! – шептала Янка с той стороны. – Оставишь – призовёт тебя женишок. Везде найдёт. Не отвертишься!
А ведь Янка права! Ой как права!
Милу словно холодной водой окатило.
Она вспомнила тягостные прикосновения окаяныша и того, второго, в котором узнала отца.
Вспомнила, как почти сдалась и едва не выпила сок от порченой берёзы... Т
огда её спасла Кайя, разумеется, не по доброте, а из своих корыстных целей. Но всё же спасла. А теперь, теперь кто её спасет?
- Отдай мне венок! Избавься от нежеланного! Пока еще можешь... - шептало с той стороны. - Отдай!
Терпеть больше не было сил – венок все больнее стягивал голову, но еще неприятнее было чувство беспомощности и страха, крепнувшее где-то внутри. И боялась Мила совсем не Одру-упырицу, а новой встречи с окаянышем Лёшкой.
- Отдай! – поскреблось по двери. – Он ведь прочует. Придёт за тобой.
- Да забирай! – Мила резко рванула венок, а потом дернула запор на двери, собираясь впустить Янку.
- Няможна! – теплый мех печурника пощекотал щёку, и трехпалая лапа придавила руку. - Не ўпускай, за ёй цень! (Не впускай. За ней тень)
- Няможна! – едва различимо повторил и хохлик.
Не отставая от приятеля, он выкатился к ногам Милы, явно собираясь воспрепятствовать ее решению.
Мила собралась возразить, но печурник замахал хвостом, призывая к молчанию.
Вдвоем с хохликом они оттащили упирающуюся девушку от двери и силой заставили присесть.
Удивительно, но почти сразу Янка замолчала. Как будто поняла, что ей уже не откроют.
- Я больше не могу! – Милу трясло. – Не могу. Понимаете? Я хочу, чтобы ничего этого не было! Ни окаяныша, ни упырихи. И деревни вашей тоже не было! Зачем я только приехала сюда!
- Хотелку прищеми! – неожиданно разозлился печурник. – Наворотила дел – цяпер исправляй!
- Я? – захлебнулась от возмущения Мила. - Я – наворотила?
- А то хто жеж? Сапсавала хлопца. Прыняла грэх. Сама - не сама, то не важна. (Испортила парня. Приняла грех. Сама – не сама, то не важно).
- А цяпер и упыриха восстала! – подхватил подрагивающий травинками хохлик. - Усё, усё з-за цябе! (Всё, всё из-за тебя!)
- Я не хотела, не думала! – Мила глотнула с трудом, пытаясь протолкнуть продолжающий давить комок. Справляться с отчаянием и ужасом становилось всё труднее. - Мне нужно, нужно избавиться от венка! Другого раза я не переживу! А Янка хотела его забрать! Почему вы мне помешали?
- За ей цень (тень) была! Упырихина. Ты бы открыла – и усё!
- Янка с ней в сговоре?
- Зачем ей. Она упыриху не учуяла... Та просто спряталася. Сачыла (следила) за тобой.
- Почему же не тронула Янку?
- Дак повернутые ей не откликаются. Ни окаяныш твой. Ни вот Янка. Меченые они пущей.
- Окаяныш не мой... – Мила сгорбилась совсем по-старушечьи и прикрыла глаза, чтобы не видеть мельтешащих вокруг домовых. Толку от них не было никакого, одни лишь оскорбления и суета. – Что же мне делать? Что делать?
- У сілу ўступаць. Ад цябе ўсё пайшло, ні табе павінна скончыцца! (В силу вступать. От тебя всё пошло, ни тебе должно окончиться!)
Возражать не было сил. Да и желания не было. Что толку вести пустые споры. Нужно и правда что-то решать. С этим Мила была согласна.
Как только баба Жоля проснётся - они поговорят. Сразу же поговорят.
Мила собиралась рассказать бабке о том, что пережила у берёзы. О том, что видела отца. О том, что окаяныш очень опасен. О мороке, который Кайя наслала на Родиона. О её предательстве. Хотя, скорее всего, шептуха про всё это знает. Ведь поняла она как-то, что Миле грозит погибель и поспешила на выручку, презрев все запреты.
Когда робкий рассвет позолотил плотно задёрнутые занавески, Мила встрепенулась, очнувшись от муторной дрёмы.
Терпеть больше не было сил. И она подошла к кровати, на которой всё также продолжала спать баба Жоля. Она даже не поменяла позы. Так и лежала на спине. И если бы не слабо приподнимающаяся грудь, Мила подумала бы, что она не дышит.
- Не будзі! Нельга! (Не буди! Нельзя!) – из-под кровати сунулся растрепанный хохлик. – Здарыцца дрэннае! (Случится плохое).
- Но уже утро! Когда она проснётся?
- Дні праз два. Ці тры. (Дня через два. Или три)
- Ты врешь! – ужаснулась Мила. – Мы не можем так долго ждать!
- Не можам! Не можам! – пропищало из темного угла. Из щели в полу показалась остренькая мордашка незнакомого Миле существа.
Печурник бесшумно подскочил к нему и, придавив лапой, что-то шепнул. Существо проверещало трелью в ответ и задёргалось.
- Не брешешь? Даўно сышла? (давно ушла?) – кот оскалился в притихшую мордашку.
- Толькі, толькі. Я сразу до вас! – пискнуло из-под пола.
- Раиску упыриха заклікала (призвала), - мрачно сообщил печурник Миле и, наконец, отпустил перепуганного гонца. Существо тут же ретировалось с печальным писком, оставив после себя облачко мускусной вони.
- Заклікала? – хохлик в волнении покатился по комнатушке, теряя сухие листики и травинки. – Теперь по цепочке пойдут!
- Вы о Раисе? Как это - призвала? Заколдовала?
- Чарами бросилася! Противу упырихиного зову ни один замок не оградит.
- Но меня же оградил!
- Вот дурнічка! Сила тебя оградила! Яна твая прылада (она твоё орудие) Ох, бедныя мы. Бедныя! На цябе адну надзея! (На тебя одну надежда).
- Да что я могу...
Мила отодвинула занавеску, впуская мягкие солнечные лучи. Серость сменилась вполне обычным утром. Только природа так и не смогла восстановиться и всё вокруг по прежнему напоминало осень.
Ждать больше она не могла. Да и чего, собственно, ждать? Когда упыриха придёт за бабой Жолей? Или за этими бедолагами-домовыми?
Грудь распирало совсем уже невыносимо. Как будто туда вбили кол.
Ей срочно нужно подышать. Нужен свежий воздух. Иначе её разорвет на кусочки. Вот прямо сейчас разорвет!
Мила рванулась к дверям, откинула щеколду и вывалилась на крыльцо.
Она жадно глотала утреннюю прохладу, а от заборчика на неё смотрела Янка. Придурошная ничуть не изменилась с их последней встречи. Всё так же кривилась да гримасничала, только платье стало еще грязнее.
Мила подошла поближе, взялась руками за венок, но тот не поддался.
- Его будто приклеили, - пожаловалась зачем-то.
- Так просто его не снять. Венок нужно утопить. Так баба Саня сказала.
- Так ведь ты его тогда не получишь.
- За меня не бойся. Своего не упущу. – Янка склонила голову и хитровато прищурилась. – Ты в дрыгву венок опусти, а я выловлю. Да поторопись. Иначе будет поздно.
Поздно. Она и сама это понимает. Лешка... окаяныш снова сможет найти её через этот треклятый венок. И спасти ее будет некому...
- Венок силе мешает. Прихватил капканом и держит... – донеслись до Милы Янкины слова
А вдруг она права? И это венок не позволяет воспользоваться бабушкиной силой?
Мила только подумала об этом, как ее что-то подтолкнуло изнутри. Будто подтверждая, что это правда.
Избавиться от венка!
Немедленно!
Утопить... Отдать дрыгве...
Мила очнулась среди леса. Она неслась по тропинке в сторону болотины, а позади, чуть поотстав, шлёпала Янка. Видимо всерьез собиралась завладеть венком.
Под ногами чавкала жижа, было сыро и сумрачно. Лес молчал, отстраненно наблюдая за мечущейся Милой.
Сколько еще идти, она и сама не знала. Её вели интуиция и желание освободиться. А может быть – и сила, сила тоже вела.
Тоскливо прошелестели камыши. И на тропинку шагнул окаяныш.
Редкая шерсть извалялась в тине, глаза горели нетерпением и яростью. Задрав морду, он торжествующе провыл и потянулся к оцепеневшей Миле.
- Передачка! – проверещала Янка. – Я приносила. Ты подобрала!
Передачка? Подобрала?
В голове щелкнуло, и Мила вспомнила про рыбью косточку, что торчала на ступеньке.
Она была крепкая и острая. Как оружие. Как игла!
Лёшка шагнул вперёд, и Мила выхватила кость из кармана, одним махом вонзила ему между глаз!
Окаяныш взревел. Забился, закрутился волчком. А потом покатился по земле, прямиком в густую камышовую поросль.
И тут же из неё вынырнул лесной дядька. Её отец. Он лопотал что-то в сивую бородёнку, потирал ладони, подхихикивал, а сам медленно медленно приближался к Миле.
- Бяжи! – грянуло сбоку, и в дядьку полетели комья тины.
Кажется, это крикнула Наська? Мила не видела её, просто послушалась и побежала.
Она неслась, сшибая мох, вонючие брызги разлетались по сторонам. Неслась прямиком к топи, где еще недавно баба Жоля пробудила к жизни Одру.
Янка топала следом, то и дело оборачиваясь и швыряясь шишками по их преследователю. Дядька заметно поотстал – тина залепила ему лицо, да и опасался заходить так далеко в болотину.
- Он будет ждать... – подумала Мила, но это почему-то ее совсем не испугало.
Ее больше ничего не пугало. Она, наконец, пришла.
Опустившись на колени перед оконцем застоявшейся тусклой жижи, она провела рукой по поверхности, разгоняя ряску, и бесстрашно склонила голову, погрузив в воду венок.
Сделалось холодно. И вонюче. Пахнуло серой. Тошнотворными болотными испарениями.
- Забери... нежеланное... – Мила выдохнула пришедшие на ум слова. – Пожалуйста! Забери ненавистный венок!
- Что взамен?.. – отозвался в голове глуховатый голос.
А потом к ней прикоснулись чьи-то руки!
- Взамен? – растерянно пробормотала Мила. – Взамен?..
- Взамен. Обещай, что не оставишь дрыгву. Будешь смотреть за пущей. Обещай, что вернешь нам Одру! – пробулькали болотные газы. – Обещай!
Ответ дался Миле трудно.
Пообещать – значит перечеркнуть прежнюю, привычную жизнь. Остаться здесь навсегда. Занять место бабушки Сани... Принять на себя ответственность не только за свою жизнь, но и за жизни других людей.
Не слишком ли велика плата за избавление от простого венка?
Простого?
Простого??
Мила почувствовала, как напряглись руки. Как медленно, словно нехотя потянули её на дно... И тогда она поспешно пробормотала, что обещает.
- Словно – скрепа. Нарушишь – пожалеешь.
- Не нарушу. Я все решила.
Держать голову опущенной становилось всё труднее, венок висел тяжёлым грузом, не давая выпрямиться, тянул вниз, вниз...
- Обещаю! – с усилием повторила Мила. – Я... всё... выполню...
Она еще не договорила, а голове сделалось легко и свободно.
Милу резко вытолкнуло из воды, и она закашлялась, отплевываясь от налипшей на губы ряски.
- Получилось! – охнуло позади.
Наська присела в изумлении, прижав лапки к пестрой своей одёжке. А потом, словно спохватившись, поклонилась Миле и назвала гаспадыняй (хозяйкой).
Где-то недалеко завыл обманутый в надеждах окаяныш, зацокал разочарованно лесной дядька. Среди пущи загукали, перекликаясь, лешаки. А далеко в деревне напряглось поднятое бабой Жолей существо.
Мила вдруг ясно почувствовала его недовольство и волнение!
Нужно было возвращаться. Завершить то, что пообещала дрыгве. А, возможно, и бабушке Сане.
Венка на ней больше не было. А это значит, что силу больше ничего не держит?
Мила прислушалась к себе, пытаясь её нащупать. Но поняла лишь, что изнуряющая тяжесть пропала из груди. Теперь там сделалось горячо и легко. Возможно, это подавала знак о себе освобождённая от гнёта сила.
Миле по-прежнему было не понятно, как с ней справляться. Как заставить её слушаться. Но девушка была уверена, что справится. У неё просто не было выхода. Она обязана была победить упырицу.
Это было ее решение. Её выбор. И Мила собиралась бороться до конца.
