Глава 47
Когда остаёмся со стариком вдвоём, только теперь доходит: когда Вежновец и остальные узнают о моём решении, сделают однозначный вывод: «Наконец-то доктор Печерская поумнела и стала правильно расставлять акценты!» Иными словами, теперь тоже, как и они, умеет делить пациентов на категории не в зависимости от тяжести их состояния, а социального и материального положения.
Но как им объяснить, что мне плевать на деньги и связи? Что я никогда не собиралась и не буду ни перед кем пресмыкаться. Что вот этот тяжело дышащий старик был выбран мной лишь потому, что шестое чувство подсказывает (я свою интуицию привыкла слушаться): с ним сейчас должен оставаться рядом самый опытный врач, а это в данной ситуации я, и без ложной скромности.
– Они вернутся? – спрашивает пожилой пациент, и я быстро смотрю в его карточку, чтобы обращаться по имени и отчеству. Опять-же не потому, что передо мной «папа заместителя председателя Заксобрания Санкт-Петербурга», а я так воспитана: он в возрасте.
– Не волнуйтесь, Максим Александрович, всё будет хорошо. Я здесь, с вами.
– Надеюсь, они не забудут позвонить моему сыну.
Смотрю на старика. А, так он тоже заражён этой гнилью – грубой расфасовкой людей на господ и холопов?
– Он будет волноваться за меня, – добавляет пациент, переведя дыхание и стараясь улыбнуться.
«Ну, слава Богу!» – думаю, а то уж решила было, что Максим Александрович сейчас начнёт пальцы загибать: «Да вы знаете, кто мой сын?! Да он вас тут всех в порошок сотрёт, если со мной что случится!»
– Как его зовут? – спрашиваю.
– Николай Максимович. Вы знаете, его мать хотела, чтобы он стал доктором. Жаль, что этого не случилось. Может, сейчас стоял бы здесь, рядом с вами.
– Какую специальность он выбрал? – пока спрашиваю, кардиомонитор начинает резко пищать, сигнализируя о нарушении сердечной деятельности, а сам Максим Александрович теряет сознание. Быстро раскрываю укладку, набираю препарат в шприц, делаю инъекцию. Потом начинаю искать кислородный мешок, но его рядом не оказывается.
– Максим Александрович! Держитесь, я сейчас! – говорю пациенту и устремляюсь к лестнице. Мне быстрее добежать вниз, чем вызывать лифт, который может и не приехать, учитывая, что здание эвакуировано. Забегаю в хирургическое отделение и кричу в тёмный коридор:
– Кто-нибудь! Мне нужна помощь!
Поскольку в ответ лишь тишина, начинаю искать необходимое по шкафам. Да простят меня коллеги за устроенный бардак, но в полутемноте и в чужом хозяйстве я не могу оставаться аккуратной. Когда нахожу, бегу обратно. Вылетаю из двери, а кардиомонитор уже почти сошёл с ума. Ещё немного, и он станет заунывно пищать на одной ноте, говоря об остановке сердца. Этого мне только не хватало!
Быстро задираю на пациенте больничную рубашку, хватаю дефибриллятор, смазываю электроды, ставлю заряжаться. Прикладываю и даю разряд. Максим Александрович мужчина крупный, потому, возможно, и не срабатывает сразу.
– Ну давай же, давай! – говорю неизвестно кому.
Второй разряд!
Смотрю на монитор. Никакого эффекта.
– Ну же!
В этот момент позади раздаётся приятный сигнал. Смотрю, а это, оказывается, лифт приехал. Господи! Какое счастье! Скорее хватаю каталку и толкаю её в кабину. Пока едем, делаю искусственное дыхание и непрямой массаж. Когда лифт останавливается на этаже интенсивной терапии, кричу из кабины:
– Здесь кто-нибудь есть?! Мне нужна помощь, пациент умирает!
Я знаю, что на моём этаже Лидия Туманова и бродяга Пшеничный. Но они мне уж точно не помощники. Ну, а вдруг ещё кто-нибудь здесь остался, мало ли?
– Кто-нибудь!
Бросаю сумку с медикаментами так, чтобы она заблокировала дверь лифта, а сама бегу по отделению. Увы, мне снова некому помочь. Зато удаётся найти кислородный баллон с маской, уже хорошо. Подключаю их, продолжаю делать непрямой массаж. Спустя некоторое время снова ставлю дефибриллятор на зарядку. Мощность портативного аккумулятора невелика, она скоро иссякнет, и тогда всё.
– По-мо-ги-те-е-е!
Потом до меня доходит, что можно ведь позвонить по телефону. Быстро достаю его из кармана и, а потом из груди вырывается стон. Он разрядился!
Продолжаю массировать, понимая: Максима Александровича мне уже не спасти. Я почти готова остановиться, но вдруг слышу, как кто-то бежит по коридору, подсвечивая себе путь фонариком – луч мечется в пространстве.
– Эй! Сюда! – кричу как можно громче.
Внезапно рядом с лифтом оказывается… Рафаэль. Таращу на него глаза, не веря своему счастью:
– Ты как здесь оказался?! – спрашиваю, тяжело дыша (полчаса непрямого массажа - это тяжело).
– Я искал вас, – улыбается ординатор. Потом услышал голос, подумал: показалось. Но вы крикнули снова, и я…
Не давая договорить, хватаю ординатора за рукав и буквально заталкиваю в кабину лифта. Быстро говорю, чтобы сменил меня. Когда дефибриллятор наконец снова заряжается, делают ещё один импульс, и ведь срабатывает! Ритм сердца старика становится чуть получше. Ему по-прежнему очень плохо, и надо скорее принимать более серьёзные меры, но зато появилось время!
Жму кнопку, быстро едем вниз. Там вместе с ординатором толкаем каталку по нашему отделению к выходу. Снаружи встречают сначала полицейские, но видя, кто перед ними, беспрепятственно пропускают. Дальше передаю Максима Александровича в руки реанимационной бригады – их жёлтая машина, мигая огнями, стоит «под парами». Видимо, Маша сообщила, что наверху я осталась с тяжёлым пациентом.
– Где Туггут? – спрашиваю у Рафаэля, когда остаёмся вдвоём.
– Она с доктором Вежновцом, собираются оперировать, – спешно отвечает ординатор.
«Ну надо же! Объявилось наконец наше солнышко!» – зло думаю про главврача. Так и хочется схватить его за грудки, тряхнуть – и наплевать не усталость! – и спросить, глядя в глаза:
– Почему я, завотделением, коих у вас много, а не вы руководили эвакуацией главного здания клиники?! Какого чёрта делали?!
Мчусь обратно в отделение, Рафаэль за мной, не задавая вопросов.
– Набор для центральной вены, два литра, – распоряжается Вежновец в первой смотровой. Освещение здесь слабое, аварийное, поскольку основное отключить успели. Так что пришлось подключить ещё и несколько аккумуляторных фонарей. Около Ивана Валерьевича замечаю Катю Скворцову. Молча ей киваю, приветствуя: она только через пару часов должна была выйти на смену, но приехала раньше – видимо, из новостей узнала, что у нас тут творится. Я старшей медсестре за это очень благодарна.
– Нет перфузии. Готовьте переливание, скорее! –произносит Вежновец, бросая на меня взгляд. – Найдите лёд. Много льда! – и он показывает на лежащую неподалёку отрезанную руку Матильды Яновны.
Катя бежит доставать, и остаётся надеяться, что морозильная камера по-прежнему подключена.
– Сдвигаю дельтовидную… Вот срединный нерв, – комментирует главврач свои действия.
– Хорошо, что срезало чисто, – произношу.
– Куда кровь? – прибегает Рафаэль.
– Приготовь четыре комплекта, – отвечает ему Вежновец.
– Сердце 50 ударов, – замечает вернувшаяся Катя, потом берёт фрагмент тела и уносит. Она снова оказывается рядом буквально через минуту.
– Готовьтесь, скоро будем интубировать, – сообщает главврач.
– Кажется, я потерял пульс, – замечает растерянно ординатор. В отсутствии привычного оборудования действовать непросто, особенно молодым. Они привыкли, что электричество в достаточном объёме есть всегда.
– Кажется или точно? – хмурится Вежновец.
– Я его не чувствую!
– Делай массаж. Катя, подавай кровь. Миллиграмм адреналина, затем плазму, – произносит главврач, качая кислородный мешок.
– Нормальный синус. Пульс хороший, – спустя некоторое время констатирует Катя.
– Сколько перелили?
– Почти четыре литра.
– Что у вас тут? – неожиданно появляется подкрепление в лице очень опытного специалиста. Это главный внештатный специалист травматолог-ортопед комитета по здравоохранению, профессор Игорь Иванович Фомичёв. За его спиной в коридоре маячит Клизма. Понятно теперь – она его сюда вызвала. Он уже в маске, надевает перчатки. «Вечер перестаёт быть томным, раз тяжёлая артиллерия прибыла», – думаю, ощущая прилив радости. При такой поддержке мы определённо справимся.
– Ампутация в начале плечевой. Перед переливанием гематокрит упал, рука на льду. Кровь и адреналин сняли геморрагический шок. Давление 80. Надо интубировать, – рассказывает Вежновец. – Что скажете?
– Выше локтя. Будет трудно, – Фомичёв рассматривает отрезанную конечность.
– Так у вас получится или нет? – спрашивает главврач.
– Возможно, – неопределённо отвечает профессор.
– Боже мой… – приходит в себя и шепчет Матильда Яновна.
– Вы меня слышите? – склоняется над ней Вежновец.
– Слышу. Почему так темно?
– Потому что…
– А, ну да, – перебивает Туггут слабым голосом. – У нас же эвакуация, – и она снова отключается.
***
Неделю спустя
Весь этот кошмар с эвакуацией, наконец, позади. Клиника ещё не вошла в привычный ритм работы, но всё к тому идёт. Вирусологи стараются, исследуют. Есть надежда, что этот вариант оспы не такой уж страшный, потому карантин может закончиться раньше. Очень надеюсь, поскольку хочу поскорее вернуться к работе.
Да, у меня появилось время для Олюшки. Можно считать, будто я получила негаданный нежданный отпуск. Мы даже съездили с дочкой к моим родителям, а ещё навести семью моего брата Димы. Провели у них чудесный день на лоне природы, благо погода стояла тихая, ясная. Мы гуляли по лесу, собирали грибы, даже сходили на небольшое болото и набрали там морошки.
Олюшка, попробовав ягодку, сморщилась, выплюнула её и сказала, что это «ужас какой-то». Я засмеялась и рассказала ей, что в морошке очень много витамина С, она полезна. А ещё из неё даже пирожки и пироги пекут.
– Для врагов? – поинтересовалась дочь, чем вызвала смех присутствующих – мы были на прогулке с Димой и его старшими, Лёней и Кирой, а Алла с маленькой Полиной остались дома хлопотать по хозяйству.
– Ну почему. Люди любят разное. Кому-то сладкое нравится, кому-то кислое.
Олюшка посмотрела на меня с надеждой.
– Мамочка, обещай мне кое-что.
– Да, солнышко?
– Никогда не пеки мне пирогов с этим, – прошептала она, ткнув пальцем в корзинку с морошкой.
– Обещаю, – улыбнулась я в ответ.
Поездка прошла удачно, и лишь одно меня немного… огорчало. Отсутствие Гранина. После объявления карантина он попросил у меня неделю за свой счёт и куда-то пропал. То есть не было от него ни сообщений, ни звонков. Я догадалась: занялся поисками своего сына. Что ж, если ему так хочется, то пусть.
В Питер после вояжа по родственникам мы с Олюшкой вернулись хорошо отдохнувшими. На следующий день пришла хорошая новость: карантин снят, можно возвращаться к работе.
***
Сегодня вторник, после происшествия прошло девять дней. Я поднимаюсь в травматологию, чтобы навестить Туггут. Какими бы ни были мы с ней врагами прежде, но после аварии моё отношение к ней изменилось. Прежде всего теперь Матильда Яновна – сильно пострадавшая женщина. Ей необходима моя поддержка, чтобы она не подумала вдруг, что после выписки от неё просто избавятся.
Операция, которую проводили Вежновец и Фомичёв, прошла успешно. Отрезанную руку удалось пришить обратно. Когда захожу в палату, где лежит Матильда Яновна, внутри проводит осмотр Горчакова. Видя меня, здоровается. Отвечаю на приветствие и спрашиваю:
– Как она?
– Не лучшим образом, – отвечает Нина Геннадьевна. – Пальцы пока синие.
– Это нормально после операции?
– Надеюсь. При плохой перфузии антибиотики могут не достигать цели.
– Слабое кровообращение… – произношу негромко, поясняя себе смысл услышанного.
– Можно поднять уровень плазмы, но… Новая операция снизит её шансы на выздоровление, – замечает Горчакова.
– Иначе она может потерять руку, верно?
Нина Геннадьевна кивает.
– Я хочу пить, – слабо говорит Туггут, не открывая глаз. Вид у неё, конечно, плачевный. Осунувшееся бледное лицо с обострившимися чертами, сухие губы.
– У неё есть родные? – вдруг спрашивает Горчакова.
– Надо будет уточнить. Кто-нибудь приходил её навестить?
– Только Иван Валерьевич заглядывал несколько раз.
Я взяла стакан с водой и трубочкой, протянула Матильде Яновне, дала ей попить.
– Как вы думаете, что бы она сказала, если бы её спросили насчёт новой операции? – поинтересовалась Горчакова.
– Матильда Яновна человек… с твёрдым характером, – нашла я правильное слово. – Она амбициозна, поэтому, полагаю, согласилась бы. Но лучше, конечно, спросите её сами, когда придёт в себя.
– Завтра утром уже будет слишком поздно, – говорит Горчакова.
– Тогда ждите. Решать не мне и даже не Вежновцу, а только ей самой.
Возвращаюсь в отделение и вижу, как в регистратуре Лидия Туманова воркует с каким-то очень импозантным мужчиной примерно на год-другой её постарше. Он хорошо одет, гладко выбрит, с подобающей возрасту и стилю причёской «полубокс», да и вообще производит впечатление если не солидного бизнесмена, то человека явно обеспеченного. Мне становится очень интересно: кто такой? Тем более что Лидия не просто с ним общается, а кокетничает! Да-да, самым натуральным образом! Хихикает, строит глазки, поправляет причёску.
Надо же! А я-то думала, что женщина в 42 года, которая, по её собственному признанию, давно махнула рукой на личную жизнь, сосредоточившись на воспитании дочери, не решится на подобное поведение. Правда, девушке уже 21 год, она заканчивает университет, а потом упорхнёт из родительского гнезда.
– Вы знаете, Лидочка, – негромко говорит мужчина (я вижу его со спины). – Мы с вами пережили один из прекраснейших моментов нашей жизни. Не находите? – он кладёт свою ладонь на её, и Туманова не спешит её убирать.
«Вот это да!» – думаю ошеломлённо. Лидия Борисовна нашла себе поклонника! Но кто он?!