«Катя смутилась, никто давно не называл ее так ласково. А в устах Андрея это прозвучало так по-доброму, по-родному. Ее так только мама и бабушка называли. Муж Акимка погиб, нельзя о нем плохо, но он все больше Катькой норовил назвать, и частенько за косу таскал и даже волтузил, когда выпивал, а выпивал каждую субботу после бани».
Часть 41
— На этом наше первое занятие окончено, — сообщил бабам Колыванов. — Сегодняшняя тема раскрыта полностью. Если есть вопросы — задавайте, я постараюсь ответить, а если не смогу, то подготовлюсь и отвечу.
Андрей замер, почему-то ожидая подвоха.
— А када снова занития-та у нас будуть, товарищ Колыванов? — обворожительно взглянув на мужчину, спросила Глафира.
— Я пока не знаю. Это зависит от того, сколько будет таких же троек как ваша.
— Так енто лягко посчитать, — встряла Анна. — Баб у деревне таких как мы — нямного.
— Это каких же? — полюбопытствовал Андрей.
— Таки безмужних и вам по годам подходящих.
Андрей растерялся, не понимая, причем тут количество проживающих в деревне баб, да еще и незамужних, но все же спросил:
— Ну и сколько же?
Анна призадумалась.
— Шешнадцать, — выпалила Глафира, опередив Аню. — Ежеля ишшо из сеседних деревень ня набегуть. Слухи-то быстро расходятси у нас. К Пелагее Прохоровне, вона, окрест со усех деревень ездят. А откудава знають?
— Молва-а-а! — протянула Аня, ответив товарке.
— Ну я не думаю, что вступление в партию будет так же важно…
— Да кто жа вама казал, что енто важно? — рассмеялась Аня, перебив Колыванова, ее смех подхватила и Глаша.
И лишь Катя чуть улыбнулась.
— А что же? — опешил Колыванов.
— Так вы самя и важны! — прыснула Глафира.
— Так, ну ладно! Вижу я, вопросов по существу у вас нет… — разозлился Колыванов.
— Почему енто нет? Есть! — снова выступила Аня. — Вы не ответили мене — идете жильцом у мою хату или…
— Или! — мгновенно ответил Андрей. — Товарищи женщины, я поселился в доме у Пелагеи Прохоровны, точка. Прошу больше меня с этим вопросом не беспокоить.
— Хм, ня яе енто дом. Вы поселилися у Валентины, а я вама у себе предлагаю.
— Чавой заладила. Ня хочеть он, ня видишь рази. Пошли, бабы, — поднялась Глаша.
— За себе отвечай. Я усе без тебе знаю. Нет так нет, — Аня тоже поднялась и пошла к выходу.
— Андрей Петрович, у мене сурьезный вопрос! По делу, значица. Ишть я вот чавой узнать хотела, — вдруг подала голос Катерина. — Как наша партия хочеть дяревню поднимать? От гляжу я — цельный год апосля войны прошел, а у нас мало чавой изменилоси. А больша усего мене волнуеть наша молодежь! Девкам — токма хвоста коровам крутить, а пацанам — трактористами. Усе! Обещались ясли, и нету их, а робяты-то народилися у нас. А как бабам на работу ходить, с кем робят оставлять? Ишть ня у всех бабки-та есть? Вон Ефимовна у себе ребят и собираеть. Чем ня ясли? Да токма чавой она их научить?
— Так школа на енто у нас имеетси! Ты чавой, Катька? Аль забыла? — напомнила Глаша. — Пойдуть у школу и научатси! Куды торопитьси? И учитель справный такой. Правда, усе никак ня женитси. Ужо стольки баб перябал, так чавой-то някто ня сродил от яво. Чавой-то ня так с им.
— А вы, Катерина… простите, как вас по батюшке? — не обращая внимания на то, что стала говорить Глафира, обратился Андрей к Кате.
— Ня надо по батюшке! — испугалась Катя. — Просто Катерина аль Катя.
Колыванов кивнул:
— Ну так вот, Катерина, вы останьтесь, мы с вами этот вопрос разберем. А вы, — он посмотрел на Аню и Глашу, — можете идти.
— Чавой-та? И нама интересно! — начала было Глаша.
— Пошли ужо, — потянула ее Аня.
…Когда бабы вышли на улицу, Анна проявила недовольство:
— Чавой ты мене утянула? Ежеля сама ня хотела оставаться, и ня надо, а я…
— Дура ты! Пущай он одну выбереть! Вона учитель до сих пор перебират баб. То одна, то другая! А усе почему? Потому што табунами к ему ходили вот так же. А ему чавой! Ладно жа! Знай себе — перебирай! Потому ентот, — она кивнула в сторону сельсовета, — пущай сразу выбереть. Аль ты хочешь упустую опять как за учителем месяц вроде своева Пиратки бегать? Пошли, казала.
Видимо, в этой паре верховодила Глафира, потому что Анна тяжко вздохнула, подчинилась, и бабы ушли.
— Катерина, — начал Андрей. — У товарища Сталина далеко идущие планы во всех областях нашей жизни. Восстановление деревни пойдет так же масштабно, как и в городе! Вот посмотрите, не пройдет и года, все у нас будет по-другому. И ясли построим, и школы, и техникумы. Я знаю, что готовится постановление о начале работы лесотехнического техникума в Гомеле. Вот туда можем отправлять ваших ребят. Как вам, Катюша, такая перспектива?
Катя смутилась, никто давно не называл ее так ласково. А в устах Андрея это прозвучало так по-доброму, по-родному. Ее так только мама и бабушка называли. Муж Акимка погиб, нельзя о нем плохо, но он все больше Катькой норовил назвать, и частенько за косу таскал и даже волтузил, когда выпивал, а выпивал каждую субботу после бани.
— Вот у вас сколько детей? — прервал мысли Катерины о муже Андрей.
— У мене трое пацанов. Аким мой усе девку хотел. Да ня вышла. Он уходил на фронт, я чижолая была. Родила я яе, хорошо ня отписала яму, ня успела. Помярла она через месяц. Молока у мене совсема ня было. Кормить яе нечем было, слабенькая совсема родиласи, я яе молоком, а у яе дрисня… в общем, померла. А потома и на Акимку похоронка пришла.
— А вашему старшему сколько? — уточнил Андрей.
— Девять.
— Как и моей Насте, — вырвалось у Андрея.
— У вас дочка есть? — удивилась Катя. — А жена?
Спросив про жену, Катя почувствовала, как у нее почему-то сжалось сердце.
— Дочка есть, а жены нет, — поспешно ответил Андрей. — Она партизанила, погибла.
— А иде дочка?
— Она не здесь, далеко, — Андрей мысленно обругал себя дураком за то, что проговорился про дочку, да еще и имя упомянул. Хотя, конечно, мало ли Настенек на белом свете.
Он решил как можно быстрее уйти от этого щекотливого разговора, но Катя не отставала:
— А и с кем жа девчушку оставили? Жаны нету, вы здеся…
— С соседкой, — Андрей не хотел продолжать разговор. — Ладно, Катя, пойдемте-ка домой, я вас провожу. Да и сынок ваш еще не совсем здоров, и Пелагею Прохоровну надо домой отправить.
— Да, Настюшка по ней шибко скучаеть. Любить яе. А вы знаете, што она ня яе дочка? Привяла она ее с войны, — не дождавшись ответа, пояснила Катя. — Настя спасла нашу Палашеньку. Вот молодец девчонка! Но таперича она ей ужо настояшая мать. Ишть Настенька самая первая изо усех робят стала яе мамой называть. У нас много детишек из городу. Привязли их бабы себе. Солдатки. Никада ужо ня носить им под сердцем-то. А Егорка Палашин ня дождалси яе, а потом у яе учитель был.
Да яво жана живая оказалась. Уехал он. Бедная Палаша. Эх бедная!
Катя покачала головой и тяжело вздохнула:
— Без ноги… а тут муж… с Анфиской… а потома Петр! Эх! Хорошо хоть Настенька есть у яе! Да ишшо и Валя!
Колыванов во все глаза смотрел на Катю. До него вдруг дошла вся трагедия Пелагеи Хворостенковой. Он ведь только о себе думал: какой он бедный и какой несчастный. Один остался! А у Палаши сколько потерь! Да еще и муж живехонький на соседней улице живет припеваючи с молодой женой.
«Может, и правда, остаться здесь, в деревне? Как Пелагея сказала? Везде одинаково! Да и Настюша привыкла. Каково ей снова маму терять? А Пелагея — мать ей настоящая! А Степановна — бабушка! Какое счастье у моей Настеньки — мать, отец, бабушка! Разве имею я право лишать ребенка счастья? Выдержит ли?»
У Колыванова навернулись слезы на глаза:
— Катерина, спасибо вам большое! Вы даже не представляете, как вы мне только что помогли!
Татьяна Алимова
Все части повести здесь⬇️⬇️⬇️
Если есть желание, то можно прочитать еще один рассказ ⬇️⬇️⬇️
