Предыдущие главы: https://dzen.ru/a/Zu1v01dtXgR-BgeZ
Глава 9. Стажировка
В марте-апреле мы начали готовиться к войсковой стажировке. Я старался получить «красный диплом», то есть, диплом с отличием, это давало мне право выбора места дальнейшей службы, что было немаловажно,многие курсанты стремились к такому выбору. Войсковая стажировка для нас началась рано – с мая месяца,это,видимо, было связано с тем,что мы проходили курс ускоренно, за полтора года,вместо трёх,и нас решили «подковать» практикой.Проходить стажировку планировалось в городе Шадринске Курганской области,где в то время базировалось Шадринское штурманское училище ВВС, потом переведённое в Челябинск. К этому училищу были приданы два бомбардировочных полка, в них мы и должны были стажироваться.
Выехали целым взводом, ехали не в теплушках, а в пассажирском поезде, занимая два вагона почти полностью. К тому времени я приобрёл хороший фотоаппарат «Зоркий-5с» и много фотографировал. До Шадринска доехали удивительно быстро и без особых приключений. Поселили нас на аэродроме в палатках, и сразу же распределили по эскадрильям в полки. Мы с Володей Яковлевым попали в первую эскадрилью на одну и ту же должность помощника начальника группы обслуживания электрооборудования. День прибытия нам отдали на обустройство быта,а на следующий день мы уже прибыли с докладом в эскадрильи.
Нашей первой обязанностью стало наведение порядка в формулярах по авиационному оборудованию самолётов. Дело было в том,что в процессе эксплуатации идёт замена неисправного или отслужившего свой ресурс оборудования, поэтому должна идти замена паспортов этих агрегатов в формулярах самолётов (эти формуляры обычно состоят из четырёх частей и хранятся в отдельных, на каждый самолёт, сумках). Соответственно, должна производиться запись о такой замене. Но, в силу обстоятельств, это делается не всегда и не регулярно, поэтому накапливается несоответствие между фактически установленным и записанным оборудованием. Вот такое несоответствие мы с Володей должны были за время стажировки устранить на самолётах «нашей» эскадрильи. Кроме этого,в наши обязанности входила подготовка самолётов к полётам и обслуживание их на полётах. Как потом выяснилось,работы был «непочатый край»: надо было, в первую очередь, установить фактический комплект оборудования на самолёте. Для этого нужно было найти бирку на корпусе электроагрегата и определить номер,предприятие-изготовитель и дату изготовления (чаще всего, одного номера было достаточно). Нам подсказали, что для этой работы лучше всего подходит зеркало на проволоке или пластилин, и мы быстро освоили обе эти методики на практике.
Формуляры самолётов хранились в Шадринске на территории училища, поэтому мы были вынуждены часто ездить в город.Поездки в Шадринск с аэродрома стали для нас «дополнительным увольнением». Нас никто в городе не контролировал, мы просто докладывали, что убыли, затем, - что прибыли, как правило, начальнику группы в эскадрилье. Училищные офицеры отвечали за нас в период стажировки «номинально»: от окончания работ на аэродроме и убытия личного состава полка в город до прибытия полка на аэродром в следующее утро и нашего перехода под начало полковых офицеров. В связи с таким положением дел, мы с Володей делали походы по городу,знакомились с девушками и водили их в парк на аттракционы (в основном - качели). Иногда мы попадались на глаза училищному патрулю,но они, узнав,что мы стажёры из Иркутска, и, что в городе находимся по службе, отпускали нас без последствий. Работу свою мы делали всё же добросовестно и оперативно, чем заслужили благодарность командира эскадрильи. Об этом он даже сделал запись в «Дневнике стажировки» у Володи и у меня. Нам перед выездом из Иркутска вручили такие книжечки, где мы должны были отмечать основные события стажировки.
В одну из первых же поездок в город, я увидел на доске почёта в училище фотографию своего двоюродного брата Виктора Горенского, очень удивился тому, что «мир тесен» и решил его разыскать. Виктор жил до армии в Забайкалье в городе Борзя, был сыном сводного брата моего отца. Отец со сводными братьями и сёстрами (их было четверо) переписывался и в 1953 году пригласил кого-то из них в гости. Из старших никто не приехал, а приехал Виктор. Ему тогда было 15 лет, выглядел он довольно крепким, спортивным, занимался боксом. Мы с ним быстро подружились, он изготовил и подвесил под навесом у сенника подобие боксёрской груши и мешок с песком и опилками, мы по нескольку часов в день самозабвенно колотили эти приспособления. Пожил он у нас всего около месяцев двух и в августе уехал.
Разыскал я брата довольно быстро. Он служил срочную службу в спортивной роте училища, был классным боксёром, чемпионом Курганской области и чемпионом Уральского военного округа, то есть,был в училище человеком известным.Но побыть вместе подольше нам не пришлось: он уезжал в Свердловск (ныне Екатеринбург) на сборы ,затем у него были соревнования, и в конце года - демобилизоваться. Мы всё же успели с ним немного пообщаться,ему разрешали свободный выход в город. Виктор рассказал о своих дальнейших планах.В частности, что после службы поедет в Новосибирск, будет там учиться и работать, постарается перевезти туда своих родителей и братьев - сестёр.
Зимой 1972 года я в киножурнале «Новости дня» увидел о нём репортаж из Новосибирска, он был представлен, как директор бластной «Сельхозтехники», выглядел весьма респектабельно и говорил убедительно, похоже, его планы сбылись. Очень мне хотелось его снова разыскать, несколько раз пытался это сделать, но безрезультатно.
Стажировка наша продолжалась. Работа на технике, обслуживание полётов, другие работы, - всё было интересно и увлекательно. Обслуживание полётов было для нас полным откровением, мы ведь даже не представляли насколько это сложно и ответственно. В основном, это были полёты по маршрутам для общего налёта часов курсантам – штурманам, но были и полёты на бомбометание днём и ночью в простых метеоусловиях, тоже в интересах курсантов. Для полётов на бомбометание в самолёт, в бомбоотсек подвешивалось несколько учебно - практических бомб. Они при ударе о землю не взрывались, а раскалывались. При этом для фотоотчёта возникало облачко дыма, обозначающее место падения бомбы. В связи с тем, что полёты шли интенсивно, для ускорения процесса подвески бомб стали использовать нас - курсантов-стажёров, а потом уже дошло до того, что нас стали назначать в бомбовый наряд, то есть, на работы по подвозке бомб из хранилища на аэродром, освобождению их от тары, и распределению уже распакованных бомб по самолётам, хотя эта работа должна была выполняться даже не полковыми силами, а приданными к полку частями аэродромного обслуживания. Нам этого никто не сказал, и мы развозили бомбы, пока не произошёл «казус». По незнанию, мы бомбы в таре переносили плавно на руках, а какие-то деревянные зелёные ящики сбрасывали с автомобиля «на раз-два». Это увидел специалист по вооружению, и чуть не лишился чувств, потом он нам объяснил, что надо было всё делать наоборот: бомбы без взрывателей абсолютно безобидны, их можно сбрасывать из кузова автомашины простым выталкиванием, в таре им ничего не страшно, а в ящиках же находятся взрыватели в герметичной упаковке, которые могут взорваться, они для этого и предназначены - взрываться от удара о землю, поэтому лучше их не бросать. После этого, он, видимо, переговорил с кем-то, и нас в бомбовый наряд назначать перестали.
В полёт по маршруту курсантов-штурманов размещали в самолёте по два человека в кабину к штурману и по одному - в кабину к стрелку-радисту. Было очень тесно. Курсантам, видимо, так летать надоедало, поэтому они стали предлагать нам «подлетнуть», ведь одеты мы были одинаково в синие комбинезоны под ремень, достаточно было взять его шлемофон, запомнить фамилию и назваться ею при получении парашюта, а дальше «автоматом» посадка в кабину- и в полёт. Подключаться к переговорным устройствам и вести радиообмен было не обязательно, важен был факт самого полёта – для записи в лётную книжку курсанта-штурмана. Особенно много таких предложений поступало ночью на маршруты продолжительностью более часа. Курсантов - штурманов несколько таких вылетов за ночь «утомляли», а нам это сначала было даже «в охотку». Я сужу по себе, мне это доставляло удовольствие, и я почти никогда не отказывался от таких предложений. Таким манером я налетал за стажировку около 10 – 15 часов. Несколько раз на дневных полётах штурманы - инструкторы замечали такую подмену и прогоняли наших «летунов», но ночью я не помню ни одного случая обнаружения «зайцев».
Шадринск в те времена был городком небольшим, но промышленным. В городе работал автоагрегатный завод ШААЗИС, завод типографского оборудования, завод торгового оборудования и ещё несколько мелких заводов. Мы быстро познакомились с окружающими предприятиями,ходили к ним на экскурсии, но это скоро надоело,и всё свободное время мы стали проводить на реке Исети и окружающих озёрах. В Исети купаться запрещалось,как нам объяснили,из-за высокого уровня радиации,но мы всё же,на свой страх и риск, глядя на местных пацанов,купались,ловили раков, которых было в реке великое множество, потом варили их на костре и «гурманствовали». Руководство училища часто разрешало вывозить «своих» курсантов купаться на озёра, приглашали и нас. Озёр всякого размера вокруг было не счесть, были даже очень чистые, мы скоро научились определять качество воды в них и просили, чтобы нас везли именно туда, куда нам хочется. Там мы загорали, купались, ловили карасей. Были даже случаи, когда «училищным» привозили к озеру еду, мы ели вместе с ними, и купались тогда часа на 2 – 3 дольше.
За всеми этими делами и событиями, у меня не было времени написать письмо родителям и Елене в Хабаровск, я, как помню, смог отправить им только по одному письму за весь период стажировки. В начале августа стажировка заканчивалась, и мы должны были от такой «вольности» возвращаться в Иркутск. Конец стажировки для меня омрачился нехорошим происшествием. Мы уже попрощались в эскадрильях, писали в палатках отчёты о стажировке, когда к нам «заглянул» дежурный по аэродрому и дал команду срочно выйти на работу, разогнать лужи на взлётно - посадочной полосе. Намечались полёты, а «наша» грунтовая полоса никак не хотела просыхать после дождей. Мы уже «вполне освоились» и знали, что есть приданный батальон аэродромного обслуживания, в задачу которого, как раз, и входит подготовка ВПП к полётам, и ещё знали, что привлекать курсантов-стажёров на работы, не связанные с повышением технических знаний, во время стажировки запрещено. Всё это я первый высказал дежурному, меня поддержал почти весь взвод, ясно, что никому не хотелось идти на полосу, там ветками и целыми небольшими берёзками возить по лужам, испачкаться, как черти в преисподней, потом весь вечер отмываться и отстирываться.
Дежурный, к его чести, добился своего через командование, мы пошли и разогнали лужи а меня, как зачинщика, определили на гауптвахту, но потом полковые командиры опомнились, ведь мне на следующий день выезжать «домой», и ограничились записью в моём дневнике стажёра о пререканиях с офицером – дежурным по аэродрому. (В дневнике стажёра, кроме рабочих записей и отчёта о стажировке, записывались все замечания и взыскания руководства). Эта запись и послужила формальной причиной для моей отрицательной характеристики, которую написал командир взвода капитан Корчажников (в начале 1959 года он получил капитанское звание). Как мне стало известно от Лёни Улаханова, (он за свой красивый почерк был назначен писарем на время подготовки выпускных документов), Корчажников даже отстаивал свою позицию перед командиром роты. Позиция Городяна основывалась на благодарности мне от командира эскадрильи, а Корчажников видел только замечание от начальника штаба полка. Тогда Городян сам исправил мою характеристику, а Алеша Улаханов переписал её начисто.
Мне до сих пор стыдно перед тем дежурным офицером. Позже, в строевой лётной части, я понял, что для авиатора ничего главнее подготовки аэродрома к полётам не существует, делается она всеми силами и средствами, не взирая ни на какие обстоятельства, чтобы во время взлёта - посадки лётчики не думали о благополучном завершении вылета. В подготовке полосы - залог безаварийности и спокойствия всех авиаторов, вплоть до спокойствия их семей. Я видел, как из-за брошенного на ВПП облома берёзового черенка от метлы загорелся самолёт-истребитель, а забытая на полосе метла целиком воткнулась во время разбега самолёта снизу в фюзеляж и чудом не привела к аварии. Ещё я понял, что на месте дежурного поступил точно как он, не стал бы слушать, как высказываются не "по делу" и "качают права», однако, что произошло-то произошло, время не повернуть вспять. Я несколько раз в жизни и службе попадался на таких моментах, когда формальная правота была за мной, а по делу,- всё наоборот. Только когда я стал преподавателем, стал крепко думать, прежде, чем высказываться о своей правоте.
Глава 10. Возвращение в училище. Госэкзамены
В середине августа мы прибыли в «родные стены», отчитались за стажировку и начали подготовку к государственным (выпускным) экзаменам. Всего было четыре госэкзамена: общая военная подготовка, в которую входили строевая, физическая, знание уставов и знание основ военной юриспруденции. Затем шли: электрооборудование самолётов, потом приборное оборудование и, наконец, эксплуатация самолётного оборудования. Мы изучали два типа летательных аппаратов: истребитель МиГ-15 (МиГ-17) и бомбардировщик Ил - 28, которые по составу электро- и приборного оборудования были схожи, поэтому трудностей особых не предвиделось. По всем предметам госэкзаменов я чувствовал себя уверенно. Видимо, от родителей я получил жажду знаний и умение обучаться. Всегда, всю мою жизнь я старался учиться у грамотных, знающих, опытных людей, был им благодарен за науку, считал и считаю своими учителями очень многих, с кем меня свела жизнь. Поэтому, я не боялся предстоящего испытания, но, как оказалось, зря.
Первые дни, когда мы сдавали общевоинскую подготовку, всё было нормально, я получал свои пятёрки и несколько расслабился, ведь впереди предметы, на которых я заведомо знал, что не оплошаю. «Гром прогремел» на экзамене по электрическому оборудованию самолётов. Председатель экзаменационной подкомиссии, старший инженер по авиационному оборудованию авиации Сибирского военного округа, полковник (не помню уже его фамилии), "подбирая себе кадры", решил, что я должен буду поехать к нему в подчинение, поэтому, чтобы я не получил право выбора места дальнейшей службы, (читай, чтобы не получил диплома с отличием), поставил мне четвёрку, даже не объясняя причины, хотя отвечал я бойко, и нигде не споткнулся, даже на дополнительных вопросах. Меня это задело, и я написал заявление председателю госкомиссии, прося переэкзаменовку. В этом меня поддержали и наши преподаватели. Дело приняло нехороший оборот, я понял, что красного диплома мне не видать. Назначили переэкзаменовку, я показал отличные знания, но тут встал «в позу» мой обидчик, заявив, что его знания (его права) выше моих, он не может отказаться от своей оценки. Я продолжал настаивать на своём, даже решил, что прекращу сдачу следующих экзаменов. Председатель госкомиссии оказался «мудрым» и высказался так, что я должен продолжать сдавать экзамены обычным порядком, но он лично будет следить за моими оценками. Если я получаю в дальнейшем хоть одну четвёрку(не пятёрку), то мне ставят четвёрку и за предыдущий экзамен. Если я все оставшиеся экзамены сдаю отлично, то получаю "красный диплом".
Я согласился, хотя уже понимал, что «в армии прав тот, у кого больше прав». Ещё я думал о том, что офицерская корпоративная этика не даст участникам этого события пойти против полковника, в интересах курсанта, но в душе всё же понадеялся, что экзамены сдам как надо, а там - дело их совести. К счастью, всё так и произошло: я отлично сдал приборное оборудование - (предмет, который был мне особо понятен и даже приятен, а председатель этой подкомиссии, видимо, был не в курсе моих событий»), и получил дополнительный импульс уверенности в себе, в офицерах – преподавателях и в благополучном завершении всего инцидента.
На экзамене по эксплуатации мой обидчик взялся за меня всерьёз, и не один, а с «коллегой». Он сразу заявил, что будет меня спрашивать не по билету, а по своим вопросам. Никто не возразил, я почувствовал себя кроликом перед удавом, но решил так просто не сдаваться и, почему-то, разозлился. Похоже, что эта злость сыграла положительную для меня роль. Мы втроём пошли к бомбардировщику Ил-28 и он приказал мне снять и разобрать один из герморазъёмов в полу кабины лётчика. Герморазъём - устройство, обеспечивающее проход электропроводки в герметичный отсек. Состоит из основной части, наглухо закреплённой с помощью герметика на стенке отсека, и двух ответных частей, одна из которых подсоединяется к основной части со стороны герметичного отсека, а другая - из негерметичной полости. Работа, предложенная мне, была трудоёмкой и каверзной, так как, имела особенность: укладку проводов в разъёме нужно было производить особым образом, иначе можно было запутаться и потерять много времени, а то и вовсе не справиться с задачей.
Я довольно быстро разобрал разъём, пригласил посмотреть, потом так же быстро его собрал. Офицеры не поверили и предложили произвести проверку оборудования под током. Я по всем правилам отдал необходимые команды, (хотя в большинстве случаев в текущей работе никто никаких команд не подаёт, просто просят техника самолёта:- ты там посмотри…), включил питание от аэродромного источника и проверил всё оборудование, которое подсоединялось к электропитанию через данный разъём. Всё работало исправно. Следующие вопросы были такого же свойства, что и первый, все имели одну или несколько особенностей, которые мог знать только хороший специалист, но нас учили, как мне до сих пор кажется, именно такие специалисты, поэтому я всё сделал без замечаний. Вопросы касались не только монтажа – демонтажа оборудования, но и инструментальных проверок, ремонта, документации, и тому подобного, но ни к чему мои экзаменаторы придраться не смогли, даже по мелочам, и через полтора или два часа сдались, и поставили мне заслуженную пятёрку. В процессе экзамена за нами исподволь наблюдал наш инструктор по эксплуатации капитан Чечельницкий. Была ли это его инициатива, или не только его, не знаю, но, когда всё закончилось, и я, взмокший и очень уставший, сел в курилке покурить, он подошёл ко мне, пожал руку и сказал, что очень волновался за меня, но всё прошло «на высоте», теперь он уверен, что работал с нами не напрасно.
Вспоминаю об этом так подробно потому, что считаю - в преодолении препятствий есть большой смысл, тем более, в этой «истории». Если бы я решил:- «пусть всё идёт, как идёт», в моей дальнейшей службе всё так бы и пошло, я всегда был бы «ведомым».
Глава 11. «Золотой карантин». Выпуск.
Итак, госэкзамены закончились, результаты утверждены и подписаны. Выпускники вздохнули облегчённо: впереди «золотой карантин», это когда документы на выпуск со специальной командой отправляются в Москву на подпись высшего командования, а нам остаётся только ждать. Используя опыт прошлых выпусков, офицеры - командиры ни под каким предлогом не отпускали нас в город. Мы тратили время на получение «приданого». Из складов ОВС нам выдавали имущество, положенное офицеру: три формы одежды: парадную, повседневную и полевую, а также матрасовку, наволочку, две простыни, суконное одеяло, полотенца, две пары сапог, ботинки, носки, портянки и ещё много всего. Пришлось всё это запаковывать в мешки или баулы, многие отправляли эти упаковки домой по почте или в виде багажа. Разрешили нам ношение офицерской формы, но поверх лейтенантских погон мы должны были пришить курсантские.
Во время «золотого карантина» поступило предложение от командования роты: желающие могут проявить себя на работах по отделке четырёх коттеджей для семей офицеров училища, взамен – увольнения по воскресениям (для всех остальных выпускников - увольнение только в исключительном случае).Я умел столярничать (овладел этой специальностью в учебной столярной мастерской детского дома в Бирюсе), подумал, что время пройдёт за работой быстрее, да и память о себе оставлю, и согласился на это предложение.
Коттеджи были только подведены под крышу, потолки и полы тоже были, всё остальное надо было монтировать: косяки, двери, рамы, остекление, внутренние перегородки, другие «мелочи» были за нами. Бригада у нас была сборная, было несколько человек из нашей роты, из других взводов, однако в большинстве, это были курсанты из других рот нашего батальона. Кого-то я знал, кого-то плохо знал, а с большинством был незнаком. Инструмент, весь разбитый и тупой, я предложил сразу же привести в порядок, но меня особо не поддержали: - и так сойдёт,- пришлось искать союзников - единомышленников и приводить в порядок только часть инструмента. На следующий день случилось то, чего я боялся: приведенный в порядок инструмент оказался в чужих руках, и никто ничего доказать не смог. Пришлось снова тратить время на подготовку другого инструмента. Так продолжалось несколько дней, потом всё «устаканилось», и я смог включиться в работу по - настоящему. Работа была привычной и мне нравилась. Трудились мы «от темна до темна» с перерывом на обед. Ужинали позже всех, зато кормили нас лучше, чем всех. Помню, что чай нам заваривали всегда свежий, от этого он казался вкуснее, хлеб тоже нарезали при нас и без всякой нормы, а порции горячего были рассчитаны на великанов, но все почти всегда с ними справлялись.
Закончили мы этот «аккорд» в срок, получили благодарность начальства и сутки увольнения, и снова влились в коллектив «карантинников». Заканчивался месяц, как наши документы увезли в Москву. Без заботы никого из нас начальники не оставляли. С утра оглашался перечень работ. Мы красили заборы, ремонтировали помещения на аэродроме (в основном, землянки, где мы обогревались во время зимних выходов на занятия по эксплуатации). Подкрашивали известью деревья на территории училища и за территорией, выкладывали битым кирпичом дорожки на стадионе, и много ещё чего делали в ожидании выпуска. Не обошлось и без проказ.Когда шла покраска забора на аэродроме в защитный зелёный цвет, на боках приблудившейся аэродромной собаки появилась надпись «комендант» того же защитного цвета. Надпись была, в общем-то, обезличенная, но комендант училища майор Габриелян понял её по-своему, и на следующий день пса застрелил. Шутка получилась жестокая, собаку потом жалели все курсанты.
Как ни медленно тянулось время ожидания, всё же пришло долгожданное известие о том, что наши документы подписаны. Началась предвыпускная суматоха, и тут выяснилось, что выбор места дальнейшей службы мне никто предлагать не собирается, а ехать мне предстоит в Новосибирск к тому самому полковнику. Это меня срубило напрочь, ведь казалось, что уже ничего изменить нельзя. Я был готов «из принципа» ехать хоть к чёрту на рога, но не в Новосибирск, а сделать ничего не мог. Выручил Лёня Улаханов. Он уже прославился своим почерком и занимался оформлением распределений выпускников по округам и выпиской проездных документов к месту дальнейшей службы. Работали все они в отделе кадров, под большим секретом и строгим надзором, но Лёша всё же сумел механически поменять два рядом лежащих направления. Кто-то, Лёша даже не запомнил его фамилию (было не до того), поехал в Новосибирск, а я поехал «волею Алексея», в Одесский военный округ. За такую помощь я готов был поить Лёху целый год коньяком, но выпили мы с ним только один раз на выпуске, и больше не встречались. Он выбрал себе местом службы ПрикВО (Прикарпатский военный округ), попал в Старо-Константинов, в бомбардировочный полк, женился на украинке, родил двоих детей. В 1964году их полк перебазировался в Забайкалье на станцию Степь. Я об этом узнал в 1965 году, когда после Кубы прибыл в Житомир. Во время командировки в город Новоград-Волынский случайно встретил однокурсника Петра Жупанова, он и рассказал мне о некоторых наших однокашниках, в том числе и об Алексее Улаханове.
В суете и неразберихе как-то совсем неожиданно наступил выпускной день, хотя последнюю неделю мы два-три часа в день проводили на тренировках выпуска: на стадионе или на плацу между казармами. 20 октября нас в парадной офицерской форме, но с пришитыми «на живую нитку» курсантскими погонами, выстроили перед парадным входом в главный учебный корпус. Перед строем были установлены столы с ящичками, в ящиках размещались наши дипломы, офицерские удостоверения и лейтенантские погоны. Вручать всё это должны были: генерал из штаба ЗабВО, наш начальник училища, начальник учебного отдела училища и командир нашего батальона. Ротное начальство нас предупредило, чтобы в избытке чувств мы не сильно жали руку вручающему, а то к концу процедуры он будет с распухшей правой ладонью, и торжество началось. Начальник отдела кадров стал зачитывать приказ Министра обороны о присвоении воинского звания «техник – лейтенант» выпускникам, услышав свою фамилию, мы выходили из строя, строевым шагом подходили к «своему» вручающему и получали из его рук погоны и документы. Мне выпал жребий принять поздравление и погоны от начальника учебного отдела полковника Дмитриева. Это для меня было особенно приятно, Дмитриев пользовался огромным авторитетом у курсантов из-за своей исключительной интеллигентности и особой обаятельности. Ещё одной отличительной чертой Дмитриева была его постоянная улыбка,такая обаятельная и приветливая, что не улыбнуться ему в ответ было просто невозможно.
После получения документов по возвращении в строй, мы уже на полном основании снимали с плеч курсантские погоны и поздравляли друг друга. Когда весь список выпускников был зачитан, генерал из округа ещё раз нас поздравил, пожелал хорошей службы, мы прошли торжественным маршем и с места построения отправились получать деньги и проездные документы. Мне вручили такую большую сумму, что я не знал можно ли её всю потратить. Сюда вошли подъёмные, отпускные, премиальные за учёбу с отличием, суточные на проезд к месту проведения отпуска и из отпуска к месту дальнейшей службы, в общем, с этим вопросом всё было прекрасно.
На вечер 21-го октября был назначен выпускной бал. Сделано это было, по-моему, со смыслом. Ясно, что многим выпускникам не терпелось поскорей поехать домой, к родным и близким, а некоторые уже женились или собирались это сделать по выпуску, поэтому задерживаться в училище ещё на сутки желающих было не так уж и много. Наша «компания»: Володя Яковлев, Лёня Улаханов, Гоша Жданов, Володя Попов, я и Саша Булахов (о нём и речи не было, он «местный» и оставался служить в училище) решили на вечер пойти.
Выпускной бал был формальным и не очень веселым. Сначала был ужин в курсантской столовой, где нас угостили красным сухим (или полусладким) вином. Надо сказать, что это не было первым причастием. Курсанты второго и третьего курсов получали на 23 февраля и на 7 ноября в обед по 100 граммов водки, это, видимо, была норма. Мы подумали, что и на выпускном вечере будет так же, поэтому, когда «самые запасливые» взяли с собой в столовую водку, мы решили не брать, а потом пожалели. Ужин длился не очень долго, к 9 часам вечера все перешли в курсантский клуб, там были танцы, кино и аттракционы. Мы потанцевали, принесли из городского магазина вина и водки, выпили со знакомыми девушками, потанцевали ещё немного и я для себя решил: всё, мне хватит, тем более, что в третьем часу ночи у меня самолёт в Хабаровск. Я ещё в сентябре решил, что по выпуску полечу в Хабаровск к Лене и предложу ей выйти за меня замуж.
Вопрос женитьбы стал для нас чуть ли не главным уже в начале третьего курса. Как-то исподволь разошёлся слух, что к женатым выпускникам отношение в частях совсем другое, чем к холостякам Я уже в полку понял, что доля правды в этом есть, холостые офицеры – лишняя головная боль командирам, с женатыми намного меньше хлопот и разборок, а у холостяков вечные проблемы: прогулы, загулы, разборки с местными парнями, и тому подобное. Первым в нашей роте женился Альберт Меркулов, курсант нашего классного отделения. В феврале 1959 года он сошёлся и зарегистрировал брак с девушкой из предместья «Второй Иркутск», откуда и сам был родом. Наш класс горячо откликнулся на это: вручили ему красочно оформленную грамоту, написали целую оду, а Саша Булахов и я изготовили медаль. Медаль, может быть, была неказистой: колодку мы купили в военторговском магазине, который находился в учебном корпусе на первом этаже, здесь же я купил несколько отрезков орденских ленточек а, чтобы не было плагиата, сшил эти ленточки в два или три ряда вдоль и тщательно разгладил. Основой медали была латунная шайба подходящего диаметра, на которую я припаял ушко и звёздочку с курсантской пилотки. Саша Булахов сделал гравировку и надпись типа «Доблестному первому мужу». Не знаю, как долго хранил Алик эту медаль, но до выпуска она ещё у него была. К выпуску у него родилась девочка, за что Альберт получил прозвище «дамский мастер». Потом женились курсанты из первого и второго взводов, к началу стажировки женатые курсанты уже насчитывались десятками в каждой роте нашего батальона.
После стажировки этот процесс затормозился, стало больше обещаний жениться, которые не всегда выполнялись. Перед самым выпуском была свадьба «на всё училище»: женился выпускник семнадцатой роты Бородачёв Николай на дочери полковника Ковалевского - начальника политотдела училища. Невеста была несколько старше Николая, имела дочь около двух лет, но Коля был влюблён,- и это было главным. «В приданое» он получил от тестя новенькую "Победу" цвета «кофе с молоком», и службу в училище на должности инструктора практического обучения на аэродроме. Многие выпускники ему завидовали.
За период «золотого карантина» прошла волна «ложных свадеб». В одной из них участником был наш товарищ Володя Попов. После стажировки он как-то вдруг «задружил» с девушкой Верой из секретной части, которая жила вместе с матерью на территории училища, была миловидной, живой, небольшого роста,с улыбчивым, подвижным, веснушчатым лицом; наша ровесница или на год - два моложе. Во время «золотого карантина» Володя несколько раз ночевал у Веры, перенёс к ней своё офицерское «приданое», обещал ей поехать вместе в Хабаровск к его родителям. Из-за неё он решил не лететь вместе со мной, хотя раньше мы об этом договаривались.
Конец этого романа Саша Булахов рассказал мне, когда я в 1961 году приехал в отпуск. Володя Попов пожил после выпуска ещё неделю в училище, затем улетел в Хабаровск один, прожил там до конца своего отпуска, официально женился на хабаровчанке, затем, поездом поехал к месту службы через Иркутск и письмом попросил Булахова вынести к вагону его имущество, оставленное у Веры. Саша всё исполнил, но Вера решила сама поехать к поезду. Была очень неприятная сцена. Саша Булахов просил меня никогда при встрече не заговаривать с Верой о Попове, я это помнил и исполнял. Но по возможности, всегда старался сделать ей приятную услугу. Саша Булахов относился к ней тоже дружественно.
Перед отъездом из училища мы все «по компаниям» обменялись адресами, чтобы не потерять связи, и по прибытии к новому месту службы начать переписку. В основном, это были адреса наших родителей или других близких родственников. Оставил координаты и взял наши также и Володя Попов, но, насколько я знаю, никому он не написал и на наши письма не ответил. Я восстановил переписку с Лёней Улахановым,с Сашей Булаховым, с Володей Яковлевым, с Геной Табитуевым. От них я и узнал,что Попов «потерялся» и не пишет никому. Может он попал в такое место, где переписка затруднена? У меня ведь тоже прекратилась связь с Володей Яковлевым и Лёшей Улахановым из-за моей командировки на Кубу, когда я не мог никому, даже родным, написать в течение полугода, а за это время Лёша и Володя переехали. О дальнейшей судьбе Попова я ничего не знаю.
Итак,«окончен бал, погасли свечи», мы в училище спим последнюю ночь. Мои чемоданы давно уже дома у Саши Булахова. Он остаётся в училище инструктором практического обучения на цикле эксплуатации, на аэродроме. Из нашего выпуска ещё остаются: Володя Потапов, спортсмен, участник областных и окружных соревнований, и Николай Бородачёв. Выпускной бал закончился около часу ночи. Я знаю, что такие вечера проводились только в Московских и Ленинградских Академиях, да ещё вот у нас в ИВАТУ. Но когда мне довелось служить с выпускниками Иркутского ВАТУ 1968 года, они уже ничего не слышали о выпускных балах в училище.
Глава 12. В Хабаровск за любовью
А в третьем часу ночи, не выспавшийся и полупьяный, я был уже в аэропорту (для этого мне нужно было только пройти пустырь между курсантской столовой и нашим учебным аэродромом). С собой я, кроме денег и документов, ничего не взял. Планировалось, что из Хабаровска в Иркутск мы с Еленой прилетим самолётом, а оттуда поедем поездом сначала в Бирюсу, а затем - в Одессу. На регистрации и посадке меня ещё больше стало «развозить». В самолёте девушки - стюардессы, видя моё состояние и узнав, что я прямо с выпускного вечера, т. е., перефразируя расхожее выражение «прямо с бала - на корабль», отнеслись ко мне, «как к родному»: уложили спать на тройных креслах с убранными подлокотниками в хвостовой части самолёта, принесли плед и укрыли. Пассажиров было мало, и стюардессы не оставляли меня без внимания ни на минуту. И к посадке в Хабаровске я уже был в норме: помылся, привёл себя в порядок, чувствовал себя очень даже уверенно, наверное, так же и выглядел. Прилетели мы около десяти часов утра, я распрощался со стюардессами и отправился в неизвестный, но уже близкий мне город, к новой судьбе.
На выходе из аэропорта, я взял такси и попросил отвезти в посёлок им. Горького. Шофёр повёз, но как потом выяснилось, совсем в другую сторону. Может, он не знал точно, куда ехать, может, это такой местный юмор, но возил он меня минут сорок, отвёз на Чёрную речку и показал куда идти дальше. Я рассчитался и пошёл. Только через полчаса я выяснил, что посёлок имени Горького находится вблизи аэропорта, где я приземлился. Пришлось брать такси и ехать назад. Новый шофёр оказался добросовестным, расспросил, узнал подробности, и привёз прямо к проходной авиаремонтного завода, где работала Елена. Время было обеденное, на проходной было много народу, особенно, молодых парней и девушек. К ним я и обратился с вопросом: - знают ли они Лену Тышко? - девушки как-то странно переглянулись, хихикнули, но сказали, что знают, и даже вызвались проводить к дому, где Лена теперь живёт:- это недалеко - сказали они.
Подошли к дому, девушки показали подъезд, сказали номер квартиры и вернулись, а я позвонил в указанную дверь. Открыла довольно молодая женщина, недоумённо на меня уставилась, мне пришлось представиться и спросить: - где Лена? Женщина оказалась её матерью, сказала, что я не должен был приезжать, потому, что Лена выходит замуж и сейчас в ЗАГСе. У меня подкосились ноги, этого я никак не ожидал.
Мама Лены была женщиной практичной, повела меня на кухню, стала говорить, что Лена очень много обо мне ей говорила, что она меня до последних дней ждала, но от меня не было никаких вестей, в общем, старалась меня заговорить. Стала расспрашивать меня о моих планах. Я не мог ещё придти в себя и молча её слушал. На столе появились водка и закуска. Кажется, я немного выпил, не помню точно, перестал вслушиваться в то, что мне говорит несостоявшаяся тёща, и решил прощаться, но тут приехали молодые.
Муж Лены оказался тоже офицером - авиатором, старшим лейтенантом, он работал на авиазаводе в военном представительстве. Здесь они и познакомились, как я понял, сразу же по приезду Лены осенью 1958 года. Ещё немного побыв, я решил, что мне уже точно надо уходить. Лена хотела меня проводить, но её мать резко воспротивилась. Уже в самолёте я понял, что она испугалась, как бы я не увёз Елену с собой. Напрасно она так посчитала, ещё в беседе на кухне я обдумал такой вариант, и решил, что Лена сделала свой выбор, что для её же пользы ничего менять не стоит. Если ей предложить сейчас другую судьбу, то на всю жизнь у неё останется мысль: - а где же всё–таки её счастье? Не знаю, мудро это было или глупо, но от мысли увезти её, я отказался сразу, поэтому настаивать на проводах не стал и, распрощавшись, двинулся в аэропорт, чтобы с первым возможным рейсом улететь в Иркутск. Вернулся в Иркутск ночью, но Булаховы ещё не спали. Бабушка покормила меня, я вкратце рассказал о своих нерадостных делах и уснул.
Глава 13. Возвращение в Иркутск. Поездка в Ангарск
Наутро Саша Булахов предложил мне свою «идею». Чтобы я не думал о том,что не сбылось, нам стоит поехать в Ангарск, снять там номера в гостинице, пригласить наших девушек Валю Колодину и Галю Стельмак в ресторан, чтобы отметить производство нас в офицеры. Я не понял был ли у Саши в этом свой расчёт, но решил, что может и в самом деле надо «развеяться» и согласился.
Мы начистились, нагладились, и часа в четыре после обеда, на такси «укатили» в Ангарск. В гостинице «Тайга» сняли два одноместных номера: мне достался обычный на первом этаже, Саша взял себе «люкс» на третьем. Потом пошли в ресторан и там договорились о столике на четырёх человек. Покончив с «делами», пошли в общежитие к девушкам, чтобы пригласить их на вечер. Девушки согласились, мы с Сашей немного подождали, пока они «приберутся», и вчетвером отправились «пьянствовать».
В те времена, когда это происходило, поход в ресторан для молодёжи считался делом предосудительным, почти что неприличным. Мы могли свободно посещать кафе, столовые, для нас были доступными всякого рода «забегаловки», но посещение ресторана считалось «не комсомольским» поступком. Открыто никто, конечно, замечаний не делал, однако на «любителей разгульной жизни» косились партийцы и комсомольцы – моралисты. Посещение ресторана офицерам не возбранялось. Девушки сначала чувствовали себя скованно, ведь они были «местными», их мог кто-то узнать, но потом всё «устаканилось». Мы выпили сначала шампанского, потом «мужчины» стали пить водку, девушки перешли на какое-то сладкое вино. Закуски мы заказали «море», поэтому «сидели» почти до закрытия ресторана. Много танцевали, сначала строго попарно, но потом поменялись, я потанцевал с Галиной, Саша - с Валей. В общем, вечер проходил весело и непринуждённо. К концу как-то само получилось, что Саша заказал бутылку шампанского и коробку конфет «на вынос», я сделал то же, мы расплатились в ресторане и разошлись «по каютам»: мы с Валей отправились в мой номер, Саша с Галей пошли наверх, в «люкс». Коридорная администраторша стала говорить что-то запрещающее, я дал ей какие-то деньги (кстати, это была моя первая взятка), мы зашли в комнату, закрылись, и дальше всё понеслось, как в красивом, но неправдоподобном сне: я расстался со своей «девственностью». Потом мы пили шампанское, потом - опять постель, опять - шампанское, и так - до утра. Утром Валентине надо было идти на занятия, но мы договорились, что она придёт ко мне сюда сразу же после занятий.
Проводив Валю, поднялся к Саше. Он выглядел, в противоположность мне, каким-то хмурым, неразговорчивым, решил сразу же ехать в Иркутск. Я был эгоистичен в своём счастье и даже не пытался разобраться в Сашином настроении, хотел уговорить его остаться, но он был несговорчив и резок, тогда я заявил, что остаюсь при любом «раскладе», проводил его на автостанцию, и Саша уехал. В Ангарске я прожил три дня. В гостинице, видимо, нас «расшифровали», но особо не препятствовали. Особенно по-доброму к нам стала относиться женщина - бурятка, с которой у Валентины установились прямо-таки дружеские отношения. Эта женщина была на дежурстве в наш первый вечер, дежурила она через день.
27 октября уехал в Иркутск, оттуда в тот же вечер выехал в Тайшет. Родителям сказал, что женился на Валентине, поэтому, когда она приехала на 7 ноября в Бирюсу, мать устроила небольшое застолье с приглашением родителей Валентины. После праздников Валя уехала в Ангарск, а я остаток отпуска провёл с фотоаппаратом, зима в тот год была ранняя и снежная, река и лес выглядели в снежном уборе изумительно.
Глава 14. В Одессу к новому месту службы
14 ноября выехал в Одессу. В училище все офицеры - воспитатели в напутствие говорили нам, чтобы мы не опаздывали с прибытием в округа после отпуска, а то все «хорошие места» распределят, и опоздавшим достанется, что останется. В связи с таким положением, я и поспешил, хотя отпуск заканчивался 22 ноября. На вокзале в Тайшете встретил Володю Майорова, нашего выпускника из первого взвода нашей роты. Оказалось, что он тоже едет в Одесский военный округ. Мы взяли билеты в одно купе.
При посадке выяснилось, что в этом же купе едет ещё один наш выпускник из третьего, «моего» взвода Михаил Кирзон. Я обрадовался - будет веселее, но всё оказалось наоборот. Как только поезд тронулся, мы сразу же решили «отметить» нашу встречу. Купили в вагоне - ресторане выпивку, закуска у нас была своя, нас с Володей родные снабдили на дорогу съестным в полной мере. Выпили, и Майоров меня спросил: - ты что, женился? – я ответил утвердительно. И тут началось такое, о чём я ломаю голову до сих пор. Вместо поздравления, он начал поливать Валентину грязью, утверждать, что она не та, за кого себя выдаёт, что она и такая, и сякая. Кирзон его поддержал, заявив, что на таких не женятся, откуда он это узнал – загадка. О Майорове всё ясно: он «получил информацию» от своей сестры Любы. Может Валентина не утаила факта нашей близости от подруг, может нас кто-то видел? Люба приехала на октябрьские праздники домой и поделилась с братом. Но зачем ему-то наши дела?
Я даже додумался через какое-то время, до того, что может он хотел мне «сделать добро» и по душевной доброте сделал пакость? А может, Валентина чем-то обидела Любу, и это месть? Может и сам Владимир на неё зол, они учились вместе до восьмого класса. Но эти мысли у меня возникли позднее, а тогда, сразу почувствовал себя как-то взрослее их, понял, что скандалить, оправдываться, или же согласиться с ними не могу, поэтому, пожелал им заиметь особых жён, чтобы они смогли ими гордиться больше моего, а мне и такая - лучше всех, и пошёл к проводнику просить перевести меня в другое купе. Проводник оказался понятливым, а вагон был полупустым, время летних отпусков закончилось, желающих ехать «на юга» было мало. Единственно, он спросил: - поссорились? – я ответил:- да. В новом купе до Новосибирска ехал один, да и позже попутчиков у меня было мало. Я старался не пересекаться со своими обидчиками. По прибытию в Одессу убедился, что они оба вышли из вагона, тогда и я вышел и поехал в город.
К начальству я решил не торопиться, а то, не приведи бог, попаду с кем-нибудь из них в одну часть, мне этого не хотелось. Поселился в гостинице «Красная», денег у меня уже было «не густо», поэтому расположился в большой многолюдной комнате на первом этаже с отдельным входом на боковую улицу. Это сыграло счастливую роль. Прямо напротив этого входа было здание Одесской филармонии, там шли гастроли Леонида Осиповича Утёсова. Это, видимо, была одна из его последних поездок в Одессу, билеты были раскуплены заранее, каждый вечер у входа в филармонию творилось невообразимое. Я и не мог подумать, что попаду на концерт любимого певца. Но вечером, на второй день моего проживания в «Красной» вышел из гостиницы, перешёл улицу и услышал предложение: - не хотите сходить на концерт? - билет предлагал пожилой мужчина, у него дочь не смогла пойти вместе с родителями.
Концерт был изумительным и длился около трёх часов. Утёсов даже взмолился и сказал «открытым текстом»: - я устал, на мне нет сухой нитки, отпустите меня - только тогда зрители закончили овации. Это для меня стало незабываемым случаем,я - из глухой сибирской деревни попал на концерт самого Утёсова, раньше приходилось его слышать только по радио,да на пластинках.
Сразу же после вселения в гостиницу, я начал знакомство с Одессой. Самое первое - это море. Оно для меня звучало чем-то романтически - приподнятым, я никогда не видел моря, хотя начал им бредить с того дня, когда прочитал свои первые книжки. Короче говоря, собирался к морю, как на свидание, однако меня ждало разочарование. Я вышел на берег по Пушкинской улице. Был обычный для юга России зимний день: пасмурно, сыро, туманно и довольно тепло. Море показалось мне серой неподвижной стеной, в которой застыли несколько корабликов. Только потом, весной - летом следующего года я узнал море и полюбил его беззаветно на всю жизнь. А командировка на Кубу только усилила эту любовь.
Продолжилось знакомство с Одессой походом по Дерибасовской, я увидел справа какое-то красивое здание и повернул к нему. По пути увидел ещё одно здание с башней, на которой часы отбивали время мотивом песни об Одессе, это оказалось Управление китобойных флотилий, а дальше - знаменитый Одесский оперный театр, такой красивый снаружи, и, особенно, внутри, что просто дух захватывает.
В следующий свой выход в город я снова побывал на привокзальной площади, открыл, что там расположена духовная семинария, для меня это было выше всякого понимания, я ведь всю свою двадцатилетнюю жизнь воспитывался в атеизме. Побывал я и на Привозе, он поразил меня изобилием овощей, фруктов и рыбы. Я тогда не представлял, что такое возможно. Всё послевоенное время мне жилось не очень сытно. В училище, конечно, еды хватало, но очень уж было однообразно, особенно к весне, когда в ход шли сухие овощи и мясные консервы. А на Привозе я увидел такое, чего ещё не видел, и всё в неимоверном количестве. В общем, Одесса меня поражала тем сильнее, чем больше я её узнавал. Я побывал в театре музкомедии, на Молдаванке, переходящей в Пересыпь, побывал и на знаменитой барахолке, где, по словам одесситов, можно купить всё, вплоть до атомной бомбы.
Однако время было неумолимо, настал момент моего визита в штаб округа. Оказалось неправдой, что раннее прибытие обеспечивает хорошее назначение. Майоров получил должность техника в группе обслуживания на аэродроме «Лиманское» в двадцати километрах от Одессы. Кирзон – такую же должность на аэродроме «Червоноглинское» под Арцизом. Меня назначили начальником группы обслуживания на аэродром «Школьный» в Одессе. Радости моей не было предела. Я переехал на трамвае из гостиницы «Красная» в офицерское общежитие на 10-й линии Лонжерона, и начал распаковывать вещи.
Длилась моя радость недолго. Я успел-то всего несколько раз съездить в город, и один раз сходить на танцы в гарнизонный Дом офицеров, как меня вызвали снова в штаб на Куликовом поле и в кадрах сказали, что истребительный полк, куда меня назначили, подлежит расформированию, а мне предлагается выехать в посёлок Рауховка, в тридцати километрах от Одессы, там базируется такой же полк, я назначен на такую же должность. С утра (это была пятница) я выехал на электричке в Рауховку. На удивление, распогодилось: было тихо, солнечно, трава вдоль железнодорожного полотна ярко зеленела (меня это поразило ещё когда подъезжал к Одессе: выехал из Сибири в мороз и снег, а приехал к теплу и зелёной траве, даже деревья ещё не осыпали всех листьев). Такую погоду я всегда люблю, поэтому настроился на приятные перемены.
В Рауховке довольно быстро нашёл воинскую часть, это были, в основном, щитовые одноэтажные бараки, отыскал штаб и представился начальнику штаба. Он определил мне место в офицерском бараке - общежитии, но, наученный горьким опытом в Одессе, распаковываться я не стал.
В хлопотах подошло время обеда, пошёл в лётно-техническую столовую, но там кормить меня отказались, ссылаясь на то, что я поздно сдал продовольственный аттестат, воскресение – нерабочий день, поэтому - до свидания, до понедельника. Пришлось два дня поголодать: во всей Рауховке не нашлось ни одного «питательного пункта». Кстати, это был едва ли не единственный случай, когда офицера-авиатора отказались накормить в лётно - технической столовой. В понедельник я пришёл в столовую и на законных основаниях наелся, думал отдохнуть, но через 20 - 30 минут меня разыскал солдат-посыльный с приказом явиться к начальнику штаба. Явился и узнал, что и эта часть подлежит расформированию, но у меня есть возможность продолжить службу на аэродроме «Мартыновская» (в просторечии «Мартыновка») в 20 километрах от Рауховки, там формируется отдельный полк истребителей – бомбардировщиков для войсковых испытаний самолётов Су–7Б. Если я согласен,то в 14 часов от штаба туда отправляется автобус с офицерами, я должен с вещами явиться к этому автобусу, если не согласен, то меня зачисляют в эту часть, и при расформировании могут распределить даже в другой округ или уволить. Выбора у меня не оставалось, мне хотелось службы, «на гражданку» меня не тянуло, в другой округ - тоже. Значит – Мартыновская.
ЧАСТЬ II. ОФИЦЕРСКИЕ БУДНИ И ПРАЗДНИКИ.
Глава 15. Посёлки Рауховка и Мартыновка
В 14 часов я был уже около штаба. Народу собралось довольно много, были даже семейные с детьми. Как выяснилось, направлялись к новому месту службы 23 офицера, трое были с жёнами, было четверо детей от грудного возраста до 3-х лет. Все были с вещами, поэтому в обычном полковом автобусе – «газике» было тесно. Всё же как-то поместились и поехали. Дорога была тяжёлой и грязной. Автобус часто буксовал в вязком украинском чернозёме. Через 30-40 минут выехали на грунтовку, а затем - на асфальт, дело пошло веселее. На подъезде к райцентру Веселиново выглянуло солнце, моё настроение улучшилось, почему-то подумалось, что всё будет хорошо,всё устроится и обоснуется. Мир снова становился привлекательным.
Через 6-7 километров после Веселиново, у железнодорожного переезда к нам в автобус вошёл крепкий невысокий мужчина лет 40-45-ти в зимней шапке из кролика, в поношенной демисезонной лётной куртке, в резиновых высоких сапогах, и объявил, что мы уже приехали, он встречает нас, сейчас все поедем в столовую, а затем определимся с ночлегом, всё остальное - потом. Командир полка знает о нашем приезде и будет ждать нас с представлением завтра с утра. В столовой он провёл нас за столы, дал команду девушкам-официанткам, чтобы они начали нас кормить, вышел раздеться и через минуту вошёл в обеденный зал в форме подполковника со звездой Героя Советского Союза на кителе. Оказалось, что это был начальник штаба нашего нового полка Юферов Николай Андреевич. После ужина он отвёз семейных в пятиэтажный дом в жилой зоне (там была одна свободная комната) а всех остальных - на аэродром в домик командно-диспетчерского пункта (КДП), где была комната отдыха лётного состава. Там мы и заночевали.
Утром после завтрака я отправился в штаб и представился командиру полка полковнику Жукову – Герою Советского союза, а затем майору Хрошину, командиру второй эскадрильи, тоже Герою Советского Союза. В полку оказалось пять Героев, ещё были: командир первой эскадрильи майор Каздоба и начальник политотдела подполковник Великодный. Меня сильно удивило такое явление, до этого я не встречался с таким большим количеством Героев Советского Союза сразу и в одном месте. Майор Хрошин отвёз меня на аэродром, где в это время находился весь личный состав эскадрильи, и представил, как начальника группы обслуживания авиационного оборудования. Попутно я познакомился со своим местом работы. Это был одноэтажный довольно длинный домик из пиленого известняка-ракушняка с тремя входами, крайний справа был мой. Внутри справа у окна стоял длинный стол-верстак а слева в углу была выгородка, как потом выяснилось – фотолаборатория. Были ещё два или три деревянных солдатских табурета, вот и всё моё «имущество». К авиационному оборудованию тогда относили всё «электрическое»: электроснабжение самолёта, электрический привод самолётных механизмов, приборное оборудование и автоматику (типа автопилотов), а также: кислородное оборудование и фотооборудование, кроме фотокинопулемётов (ФКП), которые относились к вооружению самолёта. В связи с этим, группа по штату у меня была довольно большой: более 20 человек рядовых, два сержанта и два офицера, кроме меня.
Аэродром «Мартыновская» расположен на высоком и крутом правом берегу реки Южный Буг в 11 километрах от районного центра Вознесенск. Внизу под горой прямо по берегу реки на несколько километров растянулось село Прибужаны, очень красивое и зажиточное. На аэродроме базировались два полка бомбардировочной дивизии на Ил-28. Они тоже подлежали расформированию. В конце 1959 года партией и Правительством было принято решение о сокращении Вооружённых сил СССР на 1 миллион 200 тысяч человек. Основная тяжесть этого сокращения пришлась на авиацию, видимо, в окружении Н.С. Хрущёва решили, что авиация в армии уже не нужна. Это сокращение подкосило армейскую авиацию, а главное,- прошло тяжёлым катком по людям.
Наши соседи – «бомбёры» не летали. Свои самолёты они переместили в дальний конец аэродрома, (потом их куда-то отправили, по слухам, в Финляндию). Судьба лётчиков и техников решалась медленно и тяжело. Первым пострадал капитан Карпасов, которому оставалось около полугода до пенсии, но ему предложили уволиться. От душевных переживаний решил покончить с собой прямо в кабинете командира, но не смог, «тронулся умом» и попал в апреле-мае 1960 года в «психушку». В новогоднюю ночь стрелялся старший лейтенант Тужилкин Михаил. Он вечером 31 декабря заступил дежурным по полку, около 11 часов вечера пошёл домой, там написал предсмертную записку, пришёл к обелиску партизанам – прибужанцам, который стоял на входе в сельское кладбище, и выстрелил себе в висок. Но, видимо, от волнения направил ствол по касательной, и пуля только выбила часть височной кости. Его вылечили, комиссовали по ранению, и уволили. Устроился Миша на «Мосфильме», - управлял мощными вентиляторами с приводом от авиадвигателей, - «делал» ветер. Летом 1960-го он приезжал за семьёй. В ноябре-декабре 1959-го был ещё случай самоубийства из охотничьего ружья капитана-выпускника Киевского ВВАИУ и лёг на рельсы старший лейтенант - лётчик, но об этом, как-то говорили мало, и пытались списать на бытовую неустроенность. Всё это будоражило мой мозг, было как-то неспокойно и тоскливо. Спасение было в работе, её у меня было « через край».
Наш полк был ещё в стадии формирования. Самолётов у нас, не было, кроме пяти «спарок» УТИ МиГ-15 и двух фронтовых Ил-10, один из которых в виде «растерзанного» фюзеляжа, лежал за аэродромом в канаве, второй был почти целым, только в кабине на приборной доске не хватало нескольких приборов. Я много раз ходил к этим самолётам, - поражала конструкция: был бронированный «ящик», в котором спереди крепился двигатель, а сзади – фюзеляж и крылья по бокам. Всё очень просто и надёжно, лётчики называли этот самолёт «летающим танком» и очень его любили, многим он спас жизнь. Все Герои Советского Союза в «нашем» полку были из одной штурмовой дивизии и получили высокие награды, летая на Ил - 2,а затем, на Ил - 10.
Основной моей работой на этом этапе было формирование группы, создание хоть какой-то материальной базы и занятия с рядовым и сержантским составом(их тоже надо было чем- то занимать). Занимался я, в основном, в своей «каптёрке», она же была мне около недели спальней: из КДП меня «попросили», сказав, что это не гостиница, а другого места не предоставили. Каждый вечер я брёл в караульное помещение договариваться, чтобы меня не подстрелили часовые, когда я буду выходить «по делам». В каптёрке я стелил всё мягкое на верстак, укрывался шинелью, и - до утра. Утром надо было быстро идти в столовую, уже после завтрака я вписывался в общий распорядок.
Заметил такую мою жизнь командир эскадрильи и распорядился подселить меня к начальнику группы вооружения нашей эскадрильи и, по совместительству, комсоргу эскадрильи лейтенанту Маштакову Георгию. Жорка был рыжим, веснушчатым, сильно угреватым, а характер имел сильно «занозистый».
Выслушав решение комэски, я пошёл в казарму эскадрильи к старшине. Он мне выделил солдатскую койку, матрас, постельное бельё и трёх солдат – отнести всё выданное. Мы пришли в квартиру, но она оказалась закрытой, было ещё рабочее время, я как-то не подумал, что надо было связаться с Маштаковым и попросить ключ. Солдаты ушли, я один остался в коридоре на своих вещах. Квартира была трёхкомнатная, постучал в одну дверь – никто не ответил, постучал во вторую – вышла немного полноватая, но симпатичная и подвижная женщина, сразу оценила обстановку и сказала, что ключа у неё нет, но она откроет дверь и без ключа. Через две секунды мы уже были в комнате. Жорка жил, как мне показалось на первый взгляд, с вызывающим комфортом: у окна стоял большой стол, была ещё тумбочка, два или три стула и платяной шкаф.
Кровать стояла почти посередине комнаты. Я конечно посамовольничал, но мне очень хотелось наконец-то устроиться по-человечески: быстро переставил шкаф в угол, рядом с ним поставил Жоркину кровать, стол развернул и поставил в другой угол у окна, и тем самым, определил Жоркину зону, себе оставил место у двери, пусть похуже и поменьше, но ведь я - гость. Собрал и поставил свою кровать в угол за дверью и «занял» у Жорки один стул. На этом перестановка была закончена, пригласил соседку оценить мои старания. Она сказала, что всё хорошо. «Попутно» спросил как мне помыться.
Оказалось, что есть ванна, есть титан, но нет топлива для подогрева воды в титане. Я самонадеянно решил, что это - не проблема, но на деле получилось, что ошибался. Взял свой дорожный нож и пошёл на поиски топлива но совсем не взял в расчёт, что это юг, а не Сибирь с её неистребимыми запасами древесины. Искал долго, более часа, уже начало темнеть, когда всё же обнаружил на железной дороге, ведущей к нашим складам, раздавленный тарный ящичек. Мне показалось этого достаточно, вернулся, разобрал ящик, начал топить титан, но оказалось, что дров мало, пришлось добавить книгу из тех, что привёз с собой.
Наконец вода согрелась и я стал «отводить душу» за всё время моих мытарств со времён Рауховки. Во время купания услыхал какой-то шум, но не придал этому значения, вышел из ванной и увидел свои вещи на полу в коридоре, почти в том же виде, как я их занёс с солдатами. Меня это «несколько задело», но всё же решил объясниться. Объяснения не получилось: Жорка заявил, что никаких соседей, тем более, самовольщиков,он не потерпит.
Я сослался на решение Хрошина - не помогло, тогда я решил действовать:быстро сунул Жорке пару раз куда пришлось, схватил его в охапку, выставил на улицу за дверь и закрыл её на задвижку. По-моему, он даже сообразить не успел, как оказался раздетым на вечерней прохладе. На шум вышли соседи, мы познакомились: первой вышла Валентина Зубарева, которая мне открыла дверь без ключа. Её муж старший лейтенант Зубарев Александр был техником звена в нашей эскадрилье, у них был сын Славка лет восьми. Вторым соседом был капитан Грибанов – штурман наведения на КДП, у них с женой Людмилой детей не было. Валя Зубарева сразу заявила, что Жорке так и надо, он давно безобразничает: не убирает за собой в ванной комнате и не моет пол в общем коридоре. Все остальные скромно промолчали.
Я уже занёс свои вещи и расставил, как всё было до Жоркиного прихода, когда он постучал в окно. Открыл дверь, Жорка молча вошёл, я тоже молчал. Дипломатический нейтралитет был установлен, больше мы с ним пограничные вопросы не решали, а после того, как я научил его народному средству против угрей, и он убедился, что это помогает, мы с ним подружились.
5 декабря - День Конституции - мой первый праздник в строевой части, встретил в наряде. Меня с вечера 4-го назначили старшим патруля в Вознесенск. Хоть и говорил, что города ещё не знаю, заместитель командира эскадрильи капитан Гоголев заверил, что я справлюсь, а в помощь он даёт мне наиболее опытных солдат третьего года службы. Сержант Глазов Вадим и ефрейтор Тихомиров Илья с первого взгляда мне действительно понравились: опрятно одетые, в хромовых сапогах, с белыми шарфиками (была тогда такая мода: к парадной одежде добавлять самодельные белые кашне из парашютного шёлка. А хромовые офицерские сапоги говорили о том, что солдаты были не мотористами, а механиками – людьми «зажиточными и самостоятельными»).
На полковом автобусе нас отвезли в Вознесенск, и началась служба. Получилось, как я предполагал, не я их водил, а они - меня. Город они знали отлично, знали и то, что накануне праздника в любой забегаловке им – «защитникам» - нальют не один стакан домашнего вина бесплатно, я даже об том и не догадывался, а понял, что меня, грубо говоря, водят за нос, слишком поздно. Они мне вежливо говорили: - «Вы, товарищ лейтенант, здесь постойте, мы сами всё разведаем и Вам доложим», - таких «моментов» было 5-6, ещё минут 20 - 30 – и мои патрульные оказались на положении «дров», стоять они уже не могли. По телефону с почты я вызвал машину, погрузил на неё солдат и с позором вернулся в часть. В праздник 5-го я уже не повторил своих ошибок, но всё равно, Хрошин объявил мне на послепраздничном построении трое суток ареста – моё первое офицерское взыскание.
Конец декабря прошёл у меня на отсыпке дорожки из жилой зоны в служебную. Начали отсыпку этой дорожки из шлака, которого у нас было в избытке, ещё в ноябре.
Делали это поочерёдно, по эскадрильям. Когда подошла очередь нашей 2-й эскадрильи, капитан Гоголев подключил к делу меня. Мне же пришлось заканчивать эту работу. Позднее, когда шлак утрамбовался, дорожку закатали в асфальт, а весной высадили с обеих сторон деревца. Получилось очень красиво и практично - деревья защищали от ветра, а сама дорожка позволила отказаться от резиновых сапог, мы могли ходить на службу, а наши жёны - в гарнизонный Дом культуры в туфлях. Я был горд от проделанной работы.
Новый 1960 год мы встретили в ожидании перемен, как-то скромно и незаметно. Меня пригласил на вечер старшина сверхсрочной службы Сергиенко, Жорка решил поехать в город. Перед самым Новым годом я купил у лётчика, увольняющегося в запас, новую меховую куртку, какие выдают истребителям.Она была необычной светло-коричневой окраски и очень мне нравилась. Жорка попросился съездить в ней в город. Я без особых сомнений разрешил.
Вечер у Сергиенко прошёл скучно. Старшина был у меня в группе командиром отделения. Жили они с женой бездетно в большой комнате с подселением в новом пятиэтажном доме. Оба были лет по тридцати пяти, внешне красивые, «фактурные», с небольшой склонностью к полноте, важные и самодовольные. Похоже, пригласили они меня для «представительства», чтобы установить «деловые отношения», но не «по душе». В основном, говорила жена Сергиенко - расспрашивала о семье, о будущих планах, о взаимоотношениях с начальством и о делах в группе. Как все украинки, готовила она классно: всё было вкусно, обильно, остро и пряно. Мы выпили, закусили, а что делать дальше - никто не знал. Танцевать мы не решились, песни петь - тоже не получилось, и я решил прощаться. В час ночи я уже сидел один в «своей» комнате. Жорка заявился под утро пьяный и без куртки.
Проснулись поздно, часов в 11-12, и я первым делом спросил: - где куртка? - Жорка начал что-то объяснять, но потом, видимо, «до него дошло», быстро собрался и уехал в город. Вернулся часов около 10 вечера, снова выпивши и снова без куртки. Второго января я сам поехал в Вознесенск. Мне было очень жаль так бездарно лишиться такой красивой вещи, но делать было нечего – куртку я вернуть не смог, как ни старался. Жорка уже летом купил мне какую-то старую, она ни в какое сравнение не шла с прежней, но мне уже было безразлично, да и обстановка в полку была совсем другой.
После Нового года стали прибывать в полк люди и техника. В моей группе появились два офицера и 14 человек «новых» солдат срочной службы. Первым, сразу после новогодних праздников приехал капитан Георгиевский Владимир, бывший начальник группы регламентных работ из Маркулешт, из Молдавии. Их полк «разгоняли», Георгиевский вынужден был согласиться на должность техника у нас, чтобы только продолжить службу. Я думал, что он будет недоволен таким положением, когда лейтенант командует капитаном, и сильно переживал, но он даже и виду не подавал, а если советовал что-то, то всегда очень тактично и в завуалированной форме, чтобы это не выглядело подсказкой. Этим он мне сразу понравился, я перестал о нём плохо думать, и мы подружились. Во второй половине января приехал старший лейтенант Яковлев Евгений – полная противоположность Георгиевскому во всём. Солдаты прибыли из различных школ младших авиаспециалистов (ШМАС), и были самых различных национальностей: грузин, два чеченца, белорус, четыре сибиряка из Новосибирска, два украинца из Донбасса и остальные четверо – с Черниговщины. Таким образом, группа у меня оказалась укомплектованной полностью. Разобраться с каждым человеком в группе я не успел, 20-го января мы с инженером по авиационному оборудованию капитаном Красовским Леонидом Степановичем выехали в Одессу, а затем, в Комсомольск - на - Амуре, в командировку на переучивание. В Одессе к нам присоединился техник-электрик из Лиманского старший лейтенант Юхневич Михаил. Красовский планировал «переманить» его в наш полк. Втроём мы доехали только до Куйбышева (Самары). Очень медленное передвижение мне надоело, я договорился с Красовским, что встречу их в Хабаровске, либо в Комсомольске, перебрался в аэропорт и вылетел в Иркутск,чтобы несколько дней побыть с Валентиной в Ангарске.
В Ангарске меня ждало несколько новостей, и главная, - Валентина беременна. Она стала высказываться в том плане, что над ней все девчонки смеются, издеваются, потому, что «уже всё видно», ей, наверное, придётся бросить учёбу. Булахов с Галиной Стельмак тоже не расписаны, Галке ещё нет 18 лет. Я понял её тревогу и на следующий день пошёл в городской ЗАГС. Там меня вначале не хотели слушать, но потом «вникли» и разрешили подать заявление,а через два дня - расписали. В марте Валентина выходила на преддипломную практику а в июле должна защитить диплом.
Продолжение: https://dzen.ru/a/Zu3GYeS_8i8hhYTI
