Начало: https://dzen.ru/a/Zu1rjH1ZvyAQl5f0
Глава 3. Наши командиры
Наш командир роты вообще-то не был злым человеком. Через год он завоевал даже некоторое уважение среди курсантов, но и добряком он тоже не был,часто его поведение зависело от его настроения. В училищной среде ходила побасенка: - «Самый злобный из армян - майор Габриелян, самый хитрый из армян – дядя Лёша Городян».
Майор Габриелян - комендант училища был в самом деле образчиком самого злобного отношения к курсантам. Помню, он поднял по тревоге ночью всю нашу роту, построил и два с лишним часа читал нотацию из-за того, что обнаружил отсутствие эмблем - «птичек» на петлицах нескольких курсантских шинелей, заправленных на вешалках в коридоре. Итогом этой «воспитательной работы» было повальное воровство «птичек» во всех ротах первого курса, воровство абсолютно бессмысленное и мелочное. У каждого курсанта в результате образовался в кармане запас эмблемок такой, что хватило бы на половину отделения, но воровство продолжалось. У меня на старших курсах были друзья - однокашники ещё со школьной поры: Толя Шаталов - третьекурсник и Борис Лейфус – из второй роты второго курса. Они говорили, что в их ротах такого и в помине нет, первый курс ещё «зелёный», поэтому и «утонул» в таком мелком воровстве. Закончилась эта «вакханалия» только после нашего возвращения из первого отпуска и командировки «на картошку».
Ещё любил Габриелян гонять курсантов, назначавших свидания с девушками у решётчатой ограды, отделяющей училище от улицы Первой Советской. Если курсант не успевал убежать без оглядки, он его задерживал, изымал курсантскую книжку и велел идти под арест в комендатуру, к дежурному помощнику коменданта (обычно это был старшина сверхсрочной службы). Деваться было некуда, курсанты шли на гауптвахту в камеру, срок ареста получали потом, в зависимости от «дальнейшего расклада».
Я на втором году учёбы был им задержан за переход из одного учебного корпуса в другой в одиночку, а не в строю. Хотя между корпусами было всего метров тридцать, и я объяснил, что сдавал наглядные пособия, поэтому не успел в строй, что я опаздываю на следующее занятие, - всё бесполезно: я был арестован, отдал курсантскую книжку и пришёл в комендатуру. Была суббота,я был записан в увольнение, поэтому, на душе было «муторно». «Спасла» меня срочная работа в комендатуре: надо было выдолбить изнутри лёд в ёмкости для окурков в курилке перед караульным помещением училища. Это была половина железной бочки, закопанная в землю в середине квадрата из скамеек. С осени её под обрез залило дождевой водой, которая при первых же морозах замёрзла. Караульные продолжали бросать окурки рядом, и зрелище было не самым приятным. Удивительно даже, почему эта картина так долго ждала меня. Старшина-дежурный по комендатуре выдал мне изогнутый тупой лом и изуродованную лопату (почему-то именно такой инструмент всегда присутствовал во всех комендатурах гарнизонов,с которыми мне пришлось за время службы сталкиваться) и приказал действовать.
Я сразу же сообразил, что данным мне инструментом только изуродуюсь сам, но ничего не сделаю, а моё классное отделение сейчас на практических занятиях по слесарной подготовке. С инструментом побежал в группу и попросил мне помочь, товарищи откликнулись: мигом выровняли, отковали и закалили лом, подварили электросваркой и наточили лопату (сказался второй год обучения и приобретённые навыки). Пока докладывал сержанту Пестову - командиру отделения о том, как попался на глаза майору Габриеляну, всё было готово. Тогда и я «показал класс», через полчаса всё выдолбил и доложил старшине, что работа выполнена. Он удивился, пошёл удостовериться, похвалил меня за старательность, велел идти в роту и никому не говорить о том, что со мной было. Позже, после обеда, я снова сбегал к нему в комендатуру и получил свою курсантскую книжку, даже пошёл в увольнение, хотя ноги еле двигались, а руки не сжимались и не разжимались. Получилось, что старшина-сверхсрочник был добрее и гуманнее майора.
Был ли начальник училища генерал-майор Щелочилин жестоким человеком,т.е.исходило ли всё от него, - я не знаю, мы, курсанты,видели его мало.Но самодуром он был изрядным. Чаще всего курсанты встречали его в курсантской столовой. Примерно раз в неделю, или раз в 10 дней, в обед, когда в столовой находился какой - либо курс, он заходил в обеденный зал, садился за курсантский стол, смотрел, пробовал еду. Затем на пол летели кружки, миски, хлебницы, (благо, что все эти предметы были металлическими), после этого он устраивал бешеный разнос всем без исключения работникам столовой и уходил. На несколько дней наступало некоторое подобие чистоты и порядка,и нас кормили немного лучше. Потом всё вставало на прежнее место.
Иногда генерал Щелочилин занимался физкультурой. Зимой катался на курсантском стадионе, залитом под каток, на коньках, приклёпанных к валенкам, а летом ездил на велосипеде, но при этих занятиях вокруг стадиона выстраивалось оцепление из офицеров, чтобы ни один курсант не подсмотрел за начальником училища, хотя, от курсантов редко можно было скрыть что-то происходящее на «нашей» территории. Да и, как мне всегда думалось,- это не такой уж большой секрет, чтобы скрывать его от курсантов, и не криминал, если начальник училища по мере своих сил приобщается к спорту.
Я знал, что курсанты Тамбовского училища ВДВ (впоследствии высшего) очень гордились своим начальником – генералом, который вместе с ними участвовал в прыжках с парашютом и в рукопашных боях. Мы тоже были бы рады гордиться «своим» начальством, насколько это было возможным, но оно от нас почему-то всегда хотело отгородиться.Возможно, что взаимоотношения офицеров-воспитателей и курсантов по-другому складываться в то время не могли, мы ведь были «детьми войны». Рано повзрослевшие, повидавшие много плохого, не всегда готовые безоговорочно поверить кому бы то ни было, мы не «вставали в позу», не выражали протесты открыто, а сопротивлялись молча. Это, видимо, настраивало офицеров «соответственно». Но ведь офицеры-преподаватели как-то находили общий язык с нами без фанатичной жестокости. И мне кажется, что жестокость и к нам, и происходящая в армии в настоящее время, сейчас, - это порождение «отцов-командиров», не желающих или не умеющих найти другие точки соприкосновения с молодыми людьми, которым ещё совсем немного лет, которые, может быть, «не подарки на Новый год», но всё же, не бандиты, не уголовники (в своём подавляющем большинстве). Их вырастили и отдали в армию родители для выполнения определённого служебного долга, а не на поругание прапорщикам, постоянные издевательства «дедов», и, хуже всего, на инвалидность или даже смерть.
Может из-за такого отношения к нам офицеров, может вопреки ему, но взаимопонимание и взаимовыручка среди курсантов ИВАТУ были всегда на высоте: не помню случая неподобающего отношения курсантов друг к другу. Не было драк, ссор, не принято было обзывать, давать обидные клички. Я помню всего только одну за все три года свою драку: с Иваном Фроленко, курсантом из нашего строевого отделения, хотя дракой это назвать трудно: он ударил меня в лицо, а ответить я не смог, меня в это время за руки держали его дружки: Ребров и Смирнов, на том всё и закончилось. Кстати, офицером я дрался гораздо чаще.
Между взводами и ротами, между курсами, тем более, не было никаких стычек, скандалов или других недружественных случаев. Старшим курсантам мы подражали, у нас на втором году обучения старшиной роты и заместителями командиров взводов были курсанты третьего курса и не было никаких «трений». Между собой у курсантов был дух соревнования: если во втором взводе купили вскладчину радиолу – тут же покупали радиолу в третьем взводе, ещё дороже. Если в первом взводе был выход на танцы в медучилище, то в третьем взводе организовывали выход в университет на какой-нибудь диспут.
Прозвища и клички давали, в основном, офицерам или сержантам и очень редко курсантам, которых не уважали, или за «особые заслуги». Например, комбат подполковник Морозов – был «Машка», непонятно почему, но кличка к нему как прилипла, и другой не было. Командир роты Городян был «дядя Лёша», это понятно – от имени, а командир взвода Корчажников для всех был «Гога», и, хотя звали его не Георгий, но кличка ему подошла и другой не было: он любил франтить, применял слова, смысла которых не понимал, и не очень «радел» на службе. Майора Габриеляна звали «Армяшка»; за «дела» его курсанты боялись и ненавидели. Был случай, когда он в сопровождении каких-то разодетых женщин появился на спортивном празднике училища на стадионе и пошёл от входа в центре стадиона по беговой дорожке к противоположной стороне, где были места для руководства. Курсанты, как по команде, начали по ходу его движения поворачиваться спиной все вместе от низа до верха, последовательно по пути движения. Закончился этот демарш, и все повернулись лицом, только когда он сел на место. Было очень наглядно и демонстративно, начались попытки выявить и наказать, но ничего не получилось, курсанты сидели не по подразделениям, а вперемешку, установить зачинщиков не удалось, всё закончилось «на тормозах», без особых последствий. Габриелян же от этого лучше не стал.
Капитан Алексей Андреевич Городян был армянином только по фамилии. Родом из Белоруссии, он сохранил белорусский акцент и белорусский юмор, на которые служба в армии особо не повлияла. В 1956 году он должен был получить очередное звание майора, но из-за событий, случившихся на выпуске наших предшественников, присвоение звания ему было отложено. Естественно, это наложило определённый «налёт» на его поведение и на отношение к нам, мы это чувствовали. В подарок от своего деда он получил профессию часового мастера и набор старинных инструментов и приспособлений, очень этим гордился и брал в ремонт часы у курсантов своей роты. Обычно во время утреннего воскресного построения он доставал из кармана отремонтированные часы, прикладывал к уху, слушал ход, затем спрашивал, чьи это часы, вручал и говорил: - Не ломай, больше ремонтировать не буду!
При обращении к курсантам ротный начинал фразу на «Вы», а заканчивал на «Ты», получалось комично. Курсанты пересказывали эти «перлы», превращая их в анекдот. Часто звучало: - Вы как стоишь, товарищ курсант, я не собираюсь тебя доить! – это когда курсант стоял не по уставу: пятки вместе – носки врозь. Или: - Вы кому служишь, товарищ курсант! - если курсант допустил какую-то оплошность, следовательно, «сработал на руку врага». Частой отповедью было: - Вчили Вас вчили, а ты, как был втюг-втюгом и встался, - в смысле: учили курсанта много, а он остался таким вот утюгом.
Но это было не страшно. Хуже было, когда Городян злился. При этом сильно бледнел, закусывал нижнюю губу, говорил через закушенную губу визгливым голосом и становился мало управляемым. Когда отходил, то иногда отменял свои решения по части наказания (но не всегда, поэтому надеяться курсантам на благополучный исход не приходилось).
Весной 1957 года у Городяна умер кто-то из дальних родных или из знакомых. Он заказал нашим ротным умельцам надгробие и венки. Всё было сделано и поставлено в ротной канцелярии в углу за дверью. Дверь открывалась внутрь и, когда человек заходил в помещение, то за открытой дверью ничего не замечал. За закрытой дверью тоже ничего необычного не видел, стоя лицом к столам, поставленным буквой «Т» у противоположной стены. И только когда вошедший оборачивался, его взгляд упирался в эти венки и в пирамиду с траурной фотографией и чёрной табличкой. Была суббота, было увольнение, и принимал увольняемых сам ротный. Все курсанты проходили «нормально», и только Володя Яковлев (мы с ним ходили к его сестре и возвратились вместе) при повороте кругом вдруг остолбенел, потом снял шапку, перекрестился и вышел. Городян сначала вроде не обратил на это особого внимания. Я спросил разрешения выйти, он ответил, я вышел и уже в коридоре услыхал какой-то визг. Как потом выяснилось, он пришёл в ярость, страшно ругался, а на утреннем построении роты объявил Володьке 10 суток строгого ареста, сам отвёл его в комендатуру и, видимо, договорился, чтобы его поместили на гауптвахту к «соседям», в Красные казармы, где размещался артиллерийский корпус. Это был такой изощрённый ход у отцов-командиров: их штрафники иногда «сидели» у нас, а наши – у них. Естественно, что отношение и сокамерников, и конвоиров, и командования гауптвахты к «чужим» было иным, чем к «своим», в этом и заключалась «фишка».
Я два раза за время Володиной отсидки ходил с передачами, чтобы он совсем не оголодал, но только один раз повидался, когда он пилил и колол дрова для «их» солдатской столовой. Исхудавший, бледный, маленький (Володя был небольшого роста и замыкал строй нашего отделения, класса и взвода), в какой-то драной шинели, без ремня, он вызвал у меня острое чувство страшной несправедливости. Когда я стал подходить к нему, охранники (кстати, с заряженным оружием, тогда это выглядело именно так, - как в лагерях для заключённых), пытались воспрепятствовать, но я всё же уговорил их, и свидание состоялось. Досталось тогда Володе крепко, он долго ещё вспоминал Красные казармы дурным словом, но на мой вопрос: - зачем ты крестился? - ответил: - Не знаю, само как-то получилось. Вдобавок, его разжаловали из ротных сигналистов, и Володина койка встала рядом с моей, как прежде.
Глава 4. Повседневность
Начало 1957 года ознаменовалось и другими событиями. Из нашей роты выделили 100 курсантов ростом 180 см. и выше и стали готовить парадный расчет. Нас приодели в суконные гимнастёрки цвета хаки видимо, оставшиеся ещё со времён ленд-лиза, выделили время для строевой подготовки, и началась маршировка. Командиром парадного расчёта был назначен подполковник (вскоре полковник) Василевский – командир 2-го курсантского батальона, его заместителем – капитан Косолапов – наш командир взвода. Оба высокие, красивые внешне, с отличными фигурами спортсменов, и отменно подготовленные в строевом отношении. Занятия проходили зачастую даже интересно, мы научились красивой осанке и походке, научились особым ружейным приёмам с карабинами СКС (с которыми и сейчас несёт службу кремлёвский полк), стали лучше выглядеть внешне и стали выгодно отличаться от общей массы курсантов, с нами считались и завидовали. Занятия строевой подготовкой заставили нас подтянуться и по физической подготовке. Я в этом плане был не очень силён: внешне худой и высокий ростом выглядел нескладно и, выполняя все нормы по бегу, прыжкам, метанию гранаты, гимнастом был никудышным. Капитан Косолапов взял надо мной «шефство», стал отдельно заниматься со мной и ещё несколькими товарищами, и к отпуску я уже свободно выполнял необходимые упражнения, легко прыгал через коня и даже начал готовиться к сдаче нормативов 3-го разряда по спортивной гимнастике.
Использовали парадный расчёт, в основном, для встреч высоких особ, пролетающих через Иркутск. Мы дважды встречали С.М. Будённого, летавшего в Монголию и обратно, выставляли почётный караул Ю. Цеденбалу, затем встречали Косыгина, а в 1958 году, с прохождением торжественным маршем встретили и через 3 часа проводили Н.С. Хрущёва. Были у нас и другие задачи: торжественные заседания в городе с выносом знамён, но это было всего раза два-три.
Очень мы все жалели, что осенью 1957 года капитан Косолапов ушёл на повышение и уехал продолжать службу в Читу. Вместо него нашим командиром взвода был назначен старший лейтенант Корчажников - полная противоположность Косолапову во всех отношениях. Корчажников перешёл к нам из первого взвода нашей роты, а на его место назначили лейтенанта Миропольцева – гимнаста 1-го разряда, который готовился выполнить норму мастера спорта. Зачем производилась такая замена, нам не объяснили, но к Миропольцеву курсанты относились намного уважительнее, чем к Корчажникову, наш взвод от этой замены пострадал. Мы все подражали Миропольцеву, он казался нам образцом молодого офицера, многие, и я в том числе, ходили на его тренировки и соревнования, восторгались его работой на кольцах и перекладине. Я начал делать упражнения «конь-махи», для развития брюшного пресса. В общем, у нас появился кумир. В 1958 году Миропольцев выполнил норматив кандидата в мастера спорта, но дальше этого дело не пошло. Часто его стали видеть в компании Корчажникова. В декабре 1971 года я прибыл в ИВАТУ на должность преподавателя, встретил Миропольцева – подполковника, но это был уже совсем другой человек.
Я рано стал замечать среди военных, что человек, имеющий авторитет среди товарищей и подчинённых, не пользуется авторитетом у начальства, и наоборот: кто имеет авторитет у руководства редко авторитетен в среде подчинённых. Позже, когда я уже был майором, мне эти наблюдения конкретизировал мой однокашник по училищу Потапов Владимир. Он был уже подполковником и говорил так: - Что мне даёт авторитет у подчинённых? Ничего, кроме головной боли! А начальник даст мне квартиру, машину, должность, звание и ещё много чего, если хорошо попросить.
У меня почему-то не получалось любить и просить всякое начальство. Взять хотя бы мои взаимоотношения с командирами нашего взвода: Косолаповым и Корчажниковым. Косолапов пользовался моим непререкаемым авторитетом и сам всегда отмечал мои положительные качества. Корчажников старался меня унизить, гонял по поводу и без повода. Получилось так, что с самого начала он стал придирчиво неравнодушным ко мне. Разве можно полюбить такого командира? И к тому же, я всегда думал, что делать хорошо своё дело без подчинённых невозможно, поэтому в первую очередь выстраивал отношения с подчинёнными, видимо, это и вредило моей карьере.
Очень часто я наблюдал, как приезжий член высокой комиссии (окружной, Главкома ВВС и других не менее высоких) в чине полковника, становился где-нибудь у столовой, «вылавливал» офицера или рядового и начинал читать ему получасовую нотацию за внешний вид: за нечищеную или неуставную обувь, за старую шинель, за незаправленные завязки на шапке. Причём, занимался этим изо дня в день и подолгу. Разве для этого его назначили в комиссию? Такую работу мог выполнить любой добросовестный старшина.
Особенно часто такое я наблюдал в отдалённых гарнизонах, где снабжение всегда «несколько отстаёт» от снабжения в Москве, и дело совсем не в шнурках на шапке, а в том, что не хватает и обмундирования (особенно по ростам и размерам), и запчастей к технике, нет детских садов, школы и ещё много чего. Полковое командование это прекрасно знает, но комиссии ничего этого «не видят» и видеть не хотят, им легче стоять «в засаде». В результате, всё оставалось без видимых изменений. Такие комиссии никогда уважением в частях не пользовались и авторитета начальству не добавляли.
Спорт в училище вообще был очень развит. Цикл физической подготовки (учебно-методическое подразделение в средних училищах, типа факультетов) формировался из офицеров-разрядников, не ниже первого. Много было лыжников, бегунов, многоборцев, хоккеистов, футболистов. В 1956 году наш офицер участвовал в сборах по подготовке марафонцев к летней олимпиаде в Мельбурне, а лейтенант Мишаков – выпускник ИВАТУ 1958 года играл в хоккейной команде ЦСКА.
Но главными конечно были лыжная и стрелковая подготовка. Я в школе участвовал в стрелковых соревнованиях из мелкокалиберной винтовки на городских – в г. Тайшете, Красноярских краевых железнодорожных (ст. Тайшет тогда относилась к Красноярской железной дороге) и республиканских железнодорожных соревнованиях в Новосибирске, имел даже диплом из Красноярска за 2-е место, поэтому меня сразу же взяли в стрелковую секцию. Год я ходил в училищный тир стрелять, но высоких результатов не показал, и меня в начале второго курса из стрелковой секции отчислили.
А лыжи были вообще даже и не видом спорта, а всё подчиняющим себе принципом: в ротах стояли пирамиды с лыжами наравне с пирамидами с оружием. За нашими лыжами ротные офицеры следили, как за своими собственными. Каждое воскресенье - выход в каменоломни на лыжню, а потом даже ввели «новшество» - увольнение «через лыжи»: пробежал 10 км. за 1 час 20 мин. - иди в увольнение, не пробежал – ступай в казарму. Такой подход к лыжной подготовке сразу дал результат: к весне 1957 года большинство курсантов-первогодков выполнили норму 3-го разряда.
Курсантская служба в училище помимо учёбы и спорта включала ещё много всяких работ и нарядов, ведь вся наша жизнь и быт были построены на принципе самообеспечения, поэтому наряды на кухню сменялись нарядами на развозку угля по нашим многочисленным котельным, затем следовали наряды в КЭЧ на разгрузку того же угля, дров, цемента, продовольствия, обмундирования, и так далее, а ежедневная уборка казармы с помывкой пола до белизны, когда курсанты «гнали стружку» с половых досок особыми скребками (у каждого из нас был свой заветный скребок, сделанный, чаще всего из лопатки турбины реактивного двигателя на занятиях по слесарной подготовке). А вынос два раза в неделю коек на улицу для проветривания, набивка два раза в год матрацев соломой считались даже весёлым приключением. Особенно нравилось быть в наряде у выставленных на улицу коек, да ещё при хорошей погоде, - чем не служба!
Очень нас удручали караулы, которых было несметное количество: по училищу, на аэродроме, на квашпункте (на пустыре, где были склады огромных бочек с квашеной капустой), на овощехранилище, в тире за территорией училища на берегу Ушаковки, в гарнизонном госпитале, а летом – в лагере набора, и ещё какие-то отдельные и непостоянные караулы. Готовили в караул нас особо тщательно, - в прошлые годы было много случаев стрельбы из-за нарушений на постах. Мы должны были заучивать положения Устава гарнизонной и караульной службы наизусть, заряжать и разряжать оружие (пока холостыми патронами). Очень много было рассказов о шпионах и диверсантах, которые только и думали: - как бы залезть в училищный квашпункт. В связи с этим запомнился рассказ майора-преподавателя с цикла тактики (они в это время курировали нашу подготовку к несению боевой службы в караулах), рассказывая «шпионскую историю», он оговорился и сказал «матерный шпион» (видимо, желая сказать «матёрый») , курсанты долго ещё зубоскалили по этому поводу, даже на третьем курсе вспоминали «матерного шпиона».
Подготовка эта заняла у нас конец ноября и весь декабрь 1956 года. В первый свой караул я попал в Новый год, с 31 декабря на 1-е января караульным на трёхсменный пост на складе ГСМ. К вечеру стало холодать, и я на посту постоянно вздрагивал, когда «стреляли» цистерны (они, в большинстве своём, были пустыми или полупустыми и от понижения температуры деформировались со страшным звуком).
Я уже был, что называется, «на взводе», и в следующую смену, с 23 часов до часу ночи, когда началась стрельба в городе и у офицерских домов из охотничьих ружей и ракетниц по поводу встречи Нового 1957 года, посчитал, что началась война и стал звонить в караульное помещение с сообщением о начале боевых действий. Несколько дней надо мной смеялись, но оказалось, что я был не один такой «бдительный».
Сессию за первое полугодие мы сдали как-то быстро и скомкано, оказалось, что специалистов ГСМ из нас уже не будут делать, а будем мы готовиться на техников по самолётам и авиадвигателям. Вместо химии топлива и масел, у нас появились предметы «Теория полёта» и «Теория авиадвигателей». Теорию двигателей преподавал подполковник Безмозгин. Я это вспомнил потому, что часто фамилия не подходит к человеку. Безмозгин, по слухам в училищной среде, знал двухтомную монографию Стечкина «Газовая динамика авиационных двигателей» наизусть. Не знаю так ли это было на самом деле, но преподавал он классно, я до сих пор помню все газодинамические циклы, начиная с цикла Карно, помню все, теоретически возможные, конструкции авиадвигателей от поршневых до ракетных. К тому же, он был страстным болельщиком за курсантов-спортсменов, причём болел за курсантов младших курсов, чем поражал нас ещё больше, ведь, казалось бы, что старшекурсники у него учились дольше и были ему «роднее».
Зима 1957-го незаметно подходила к концу. Подводились итоги нашего первого года пребывания в училище. Я уже твёрдо числился в отличниках и был занесён на батальонную доску почёта. Рота наша тоже числилась на хорошем месте. В спортзале уже красовался конь с поперечной линией, за которой на дальнем конце была надпись «отпуск». Это означало, что если разбежаться и в наскоке на коня дотянуться до этой черты или дальше, (что ещё лучше), то соскок получится сам собой, и по физподготовке препятствий к отпуску не будет (конь был для многих курсантов, в том числе, до весны 1957 года и для меня, «проблемой», а физподготовка в училище считалась чуть ли не самой главной дисциплиной на семестровых и переводных экзаменах).
Но самым опасным препятствием к отпуску в это время была встреча с высоким начальством, если при этом курсанту за любую малейшую провинность объявят неделю или две без увольнения. На такое взыскание в текущей жизни мало кто обращал внимание, ведь неделя-две проходят быстро, да и ротное начальство может «тормознуть» за полмесяца ещё не один раз за что-нибудь, ему одному понятное (а может и поощрить), но с начальством выше командира роты перед отпуском лучше было не встречаться, иначе – прощай, отпуск! Я не хочу сказать, что все командиры были извергами, но и любви от них ждать не приходилось, чаще «пряника» мы видели «кнут», поэтому изворачивались, как могли, но лишний раз стремились на глаза офицерам-командирам не попадаться. Мы в это время больше тянулись к офицерам-преподавателям, от них мы получали, в основном, воспитание - в форме рассказов о жизни и службе, к нам они относились вполне терпимо и не грозили карами. От них мы не получили практически ни одного серьезного порицания за всё время учёбы. Я, во всяком случае, такого не помню.
Глава 5. Отпуск
В середине июля 1957 года наш батальон был отправлен в отпуск. В то время курсанты военных училищ ездили в отпуск один раз в год – летом, зимнего отпуска ещё не придумали, поэтому можно представить каким долгожданным было это событие. Я поехал домой в Бирюсу. Через неделю ко мне в гости должен был приехать Саша Булахов, мой училищный дружок. По договорённости, мне надо было его встретить в Тайшете на вокзале. Приехал я слишком рано и решил сходить в кино на «Карнавальную ночь», чтобы всё же узнать - какое кино нам должны были показать, но заменили тревогой в училище. Около «Победы» - центрального кинотеатра г. Тайшет встретился с Володей Дудковым, моим школьным закадычным другом, решившим в этот день тоже посмотреть «Карнавальную ночь».
С Володей мы проучились вместе только один год, после 8-го класса из-за семейных обстоятельств (у него в тот год умер отец) он вынужден был пойти работать, поступил учеником токаря на Тайшетский авторемонтный завод ТАРМЗ, который в период с 1952 по 1956 год постепенно превращался в завод из мастерских системы «Озёрлаг» - лагерей для заключённых. Работали там, в основном, ЗК, но это было, всё же, самое большое и лучшее индустриальное предприятие в Тайшете. Через полгода Володя стал токарем-расточником по расточке блоков цилиндров автомобильных двигателей, стал хорошо зарабатывать, но интернат не забывал и часто приходил в гости с продовольственными подарками, видимо, постоянно помня, что нам живётся голодно.
Пока я доучивался в школе и поступал в училище, Володя отслужил срочную службу, женился на «нашей», из интерната, девочке Ане Зарубиной, и она ему родила двух отличных сыновей. Дружба наша не прерывалась, мы, в основном, переписывались, но я всегда, как только появлялось свободное время в Тайшете, бежал к ним в гости. Поэтому наша встреча у кинотеатра была скорее предопределённой, нежели неожиданной. Решили перед сеансом зайти в пивную напротив, которую за голубую окраску фасада в народе звали «Голубой Дунай», немного выпили за встречу, но в кино я почему-то сразу уснул и проснулся, когда уже шли последние кадры. Так я снова не посмотрел «Карнавальную ночь».
Сашу я встретил, мы приехали в Бирюсу, накупались в реке и уснули на сеновале. На следующий день оба должны были снова ехать в Тайшет, чтобы встретиться с моей подругой Валей Колодиной. С Валей мы познакомились, когда она приехала в Бирюсу в июле 1955 года работать заведующей сельской библиотекой в колхозной избе-читальне. Мы несколько раз с ней погуляли вечерне-ночной порой, но её вскоре перевели на должность заведующей сельским клубом в деревню Конторка, в трёх километрах от нашей Бирюсы за рекой. Встречи наши прекратились - вскоре я уехал на целину. Продолжилось наше знакомство зимой 1956 года, когда я возвратился с целины. Я провожал её несколько километров по дороге в Тайшет, когда она выбиралась домой. В Тайшете жила её семья: мать, отчим, родная сестра и два брата, рождённые уже в послевоенное время. По дороге мы, в основном, беседовали, потом даже начали целоваться, хотя на сибирском морозе делать это было не всегда удобно. Несколько раз я бывал в Конторке на танцах, меня тамошние парни знали и не чинили препятствий.
В Конторке не было школы, поэтому всех детей школьного возраста зимой возили на занятия в Бирюсу. Многие ребятишки из Конторки в школьный период жили в Бирюсе у родственников, знакомых или «при школе», отсюда мы все хорошо знали друг друга. В феврале 1956 года у них в избе-читальне произошла какая-то непонятная для меня драка с поножовщиной: подрались хорошие друзья и мои товарищи по школе. Валентину привлекли свидетелем по делу и вскоре уволили с работы, наши встречи снова прекратились, а летом я поступил в ИВАТУ и даже не знал, что в тот же год Валентина поступила в Ангарский строительный техникум, в 40 километрах от Иркутска.
А в начале февраля 1957 года в одно из воскресений меня вызвали на КПП для свидания. Оказалось, что приехала Валя Колодина, и не одна, а со своей подругой Галиной Стельмак, с которой она вместе поступила учиться в Ангарске, а мы с Галиной учились в одной школе, но она была меня моложе и особого внимания моего не вызывала. К Гале Стельмак оказался неравнодушным Саша Булахов, он пошёл со мной на встречу на КПП и, как говорят, «запал» на неё. Вот поэтому, он поехал в Бирюсу в отпуск, и хотел, чтобы я встретился с Валентиной и через неё узнал о Галине.
Встреча состоялась и очень даже своевременно: через день у Галины был день рождения и мы оказались приглашенными на торжество. На вечере должны были присутствовать три девушки: Валя, Галя и их сокурсница Люба Майорова (с её старшим братом мы поступали в училище, были в одной роте, но в разных взводах). Исходя из этой «диспозиции», мы с Сашей, не задумываясь, предложили пригласить ещё Толю Райкова, моего Бирюсинского друга, которого знала Валентина, и который на днях приехал в отпуск из Красноярска из речного училища, где он проучился уже два года. Вечер получился: мы все выпили за именинницу, потом много танцевали под радиолу, потом ещё выпили, вышли на прогулку, пели песни и шутили, потом пили чай, и закончили веселиться уже около трёх часов ночи.
В Тайшете тогда было много уголовного элемента. По железнодорожной трассе Тайшет – Лена сплошь размещались лагерные зоны, и уголовники, выпущенные «на волю», в своём большинстве дальше Тайшета не уезжали, воровали в поездах либо в городе и снова отправлялись «сидеть». В связи с этим, расходиться по домам, да ещё с девушками, нам было опасно, родители Гали поэтому оставили нас ночевать, и мама Гали распорядилась в этом плане очень даже «интересно»: нам с Валентиной отвели место на гостевой кровати в гостиной, Толю с Любашей положили на лавках голова к голове в кухне, Саше Булахову досталось место на полу в сенях, а Галину родители разместили с собой в спальне.
Утром мы встали все не выспавшиеся и разбитые, кое-как позавтракали, распрощались и разошлись по домам. Мы, трое парней, проводили сначала Любу, потом Валю, и поехали в Бирюсу. Уже в Бирюсе Саша поскользнулся и упал в колючую проволоку, которой был огорожен участок реки с водокачкой, и мимо которой мы проходили. Домой мы с Сашей пришли в растерзанном виде: полупьяные, оборванные и грязные, как после драки. Моя мать поняла это так, что Саша Булахов городской, испорченный, что он дурно на меня влияет, до него всё было со мной в порядке, а с его приездом творятся такие дела с пьянками и драками. Она отказалась починить Саше порванный парадный мундир, хотя была первоклассной швеёй и могла бы сделать всё очень незаметно, а для себя решила - Сашу надо срочно от меня отдалить, не понимая, что мы здесь только месяц, потом целый год будем вместе в училище, и этого никак не избежать, значит, никакого нашего отдаления друг от друга не предвидится. Мы привели себя, как смогли, в порядок, отоспались на сеновале, но отношение матери к Саше исправить уже не могли, она устроила глухой бойкот. Саша это, видимо, понял и через два дня уехал домой в Иркутск. Толя Райков вскоре тоже уехал в Красноярск. Мой отпуск заканчивался без друзей, совсем невесело, но зато в «повседневном посильном сельском труде», как этого хотелось родителям. Вдобавок, я вышел однажды на сенокос в чёрной рубашке, какие были тогда в моде, перегрелся и получил солнечный удар, пришлось два дня проваляться с книгой на сеновале вообще одному, родители были заняты сеном.
По всем этим причинам, я решил выехать из Бирюсы на несколько дней раньше, чтобы остановиться в Ангарске и побыть некоторое время с Валентиной, тем более, что она просила перед моим отъездом зайти к её родителям в надежде, что они соберут для неё продовольственную посылку. Так и произошло, я поехал в Ангарск с посылкой для Вали. В Ангарске поселился в гостинице «Тайга», в одном квартале от строительного техникума, помылся, побрился и пошёл на свидание. Встречу мне девчата организовали по высшему разряду: с праздничным столом и выпивкой. Я очень удивился, когда среди девушек увидел Азу Папину – свою одноклассницу по школе. Я не предполагал, что она учится вместе с Валентиной. Получилось так, что в сентябре 1952 года наш 8 «г» класс поехал «на картошку» в деревню Борисово в 30 километрах от Тайшета. Там мы трудились около месяца. Я в Борисово был, как дома,- несколько месяцев после войны (в 1947 и 1948 годах) меня отправляли к дальним родственникам матери «на харчи», чтобы немного поправиться. Я в деревне многих знал, узнавали и меня, видимо, поэтому быстро и безболезненно вписался в новый для меня классный коллектив, стал «авторитетным», сдружился с одноклассниками, хотя подавляющее большинство из них были детьми офицеров - КГБшников из управления «Озёрлага» и о себе были довольно большого мнения.
Для Азы эта поездка обернулась беременностью. Кто отец ребёнка, она не говорила, да это и не было большим секретом для класса. В январе месяце, когда уже всё о её положении прояснилось, Азу исключили из школы. Мы (класс) дружбы с ней не теряли, ходили к ней домой, поддерживали морально, как могли. Летом она родила мальчика, мы, когда было время, нянчились с ним, особенно наши девочки были от него без ума. Парень рос, к нашему школьному выпуску ему было ровно два года. Во время застолья Аза выбрала время и шепнула мне, что с Валей мне не стоит строить планы, у неё уже есть сердечный друг в Ангарске. Меня это несколько огорошило, ведь Валя проявляла инициативу в развитии наших отношений больше меня. Я решил прислушаться к словам Азы и не торопить события. В тот же вечер собрался и уехал в Иркутск. Автобусы между Ангарском и Иркутском ходили часто, с этим проблемы не было.
Глава 6. На картошку
Возвращение из отпуска было почти радостным – мысли о встрече с друзьями, с их рассказами о проведённом отпуске - это радовало, но ложкой дёгтя примешивались мысли о нарядах, караулах, строевой подготовке, о встрече с командирами и о расставании с Бирюсой и Ангарском. В училище нас ждали две новости: первая – мы всем батальоном едем в начале сентября заготавливать на зиму картофель куда-то в степи Бурятии на границе с Монголией,это,наверное, на месяц или даже больше, и вторая - с нового учебного года нас будут учить на техников - электриков.
На картошку мы отправились на баржах через Байкал в устье реки Селенги, потом вверх по Селенге через Улан -Удэ до какого-то бурятского селения, там выгрузились, поставили палатки прямо на кромке огромного картофельного поля, и началась страда. Выкопанную картошку складывали в кучи на берегу Селенги,почти каждый день буксир подавал баржи,их загружали и отправляли в Иркутск.Сначала погода была прекрасной:тепло,солнечно и безветренно, работа спорилась, но к концу сентября пошли дожди, ветер пригнал холод, обогреться и обсушиться можно было только вечером у костров, но в палатках тепла не было никакого, кроме нашего дыхания, и мы начали страдать и думать о скорейшем возвращении в казарму.
Конца картофельной эпопеи я не дождался. Прошло недели три нашей работы, когда после обеда, во время «малого перекура», мы в шутку схватились бороться с Геной Медведевым, он меня повалил, да ещё сам сверху навалился, и у меня разбилась об камень стеклянная фляга с водой. Нам выдали такие фляги: из стекла, с резиновой пробкой, но в брезентовом чехле они выглядели, как стандартные алюминиевые. Фляга располагалась на ремне сзади справа,поэтому осколки стекла впились мне в правую филейную часть. Мне товарищи их вытащили, но никаких мер дезинфекции не предложили, и через несколько дней мои «раны» загноились, причём очень серьёзно с покраснением всей ноги и с увеличением температуры. Командиры приняли решение: с ближайшей баржей отправить меня в Иркутск в училище, я всю ночь смотрел на Байкальские звёзды на небе, немного замёрз, но к вечеру следующего дня был уже в Иркутске. В училище меня положили в лазарет, я быстро поправился, отмылся и отогрелся, и был отправлен в казарму. Нас там «коротало время» несколько человек. До прибытия роты все занимались переборкой картофеля в овощехранилище.
Глава 7. Второй курс. Новые преподаватели
В это время начали прибывать новые офицеры-преподаватели по «электрическим специальностям». Таких специалистов училище никогда до этого не готовило и это были первые преподаватели - электрики. Самыми первыми приехали: Колыбанов, Киселёв, Назаров, Фалеев, Ковалёв, в основном, старшие лейтенанты и капитаны, молодые, не похожие на наших прежних учителей, какие-то особенные, «свежая кровь» училища. Эти офицеры стали главными наставниками, учителями и воспитателями для нас, а потом и для многих поколений курсантов.
Началось с полного становления всей учебно – методической работы. Старший лейтенант Сергей Сергеевич Колыбанов организовал чертежное бюро для вычерчивания схем. Туда вошли курсанты, способные к чертежной работе и умеющие писать шрифты, в их число попали мы с Сашей Булаховым. Были в этом бюро и две девушки: одна - из учебного отдела, а вторая – из секретной части. Мы с ними обходились по-рыцарски, ухаживали, угощали конфетами и булочками из курсантского буфета. За 1,5 - 2 месяца это бюро изготовило основной комплект наглядных пособий по курсу электротехники и продолжило работу до конца учебного года.
Старший лейтенант Назаров организовал прямо в учебном корпусе аккумуляторно – зарядную лабораторию. Мы ходили туда строевыми отделениями дежурить, были и ночные дежурства. За зиму 1957 - 58 года научились даже разбирать и собирать аккумуляторные банки. Эта работа, скорее всего, не входила в программу обучения, т. к. относилась к ремонтным работам в заводских условиях, но она дала нам очень много в дальнейшей службе, видимо, Назаров знал, что это нужно, из личного опыта. Я сужу об этом по себе: при работе в полевых условиях, особенно в условиях, связанных с перебазированием или в командировках, когда тыловые службы отстают, и снабжение запчастями и ремкомплектами отсутствует практически полностью, тогда и встаёт проблема аккумуляторных батарей. На самолётах и вертолётах они первыми выходят из строя, из-за отсутствия нормального текущего обслуживания и из-за постоянных автономных запусков авиадвигателей, когда на аккумуляторные батареи приходится сверхсильная токовая нагрузка. Тогда и появляется необходимость «крутиться»: из двух неисправных аккумуляторов делать один рабочий, меняя блоки пластин, сепараторы, вымывая из банок ссыпавшийся шлам, а потом, специальными методами заряда - разряда, делать их работоспособными и надёжными в эксплуатации.
Капитан Киселёв преподавал приборное оборудование и делал действующие разрезы приборов, чем обеспечивал максимальную наглядность. Это было для нас – курсантов изумительным открытием – видеть работу прибора изнутри.
Старший лейтенант Ковалёв отличался тем, что очень красиво рисовал, и мог все предметы изобразить в аксонометрии, особенно ему удавались всевозможные сопряжения. Он рисовал в разрезе приборы мембранно - анероидной группы от руки и в любом ракурсе, чем сразу снискал в среде курсантов славу «спеца». С такими преподавателями учиться было очень интересно, и время летело незаметно. Через год офицеры Колыбанов, Киселёв и Ковалёв получили уважительное прозвище «трёх китов»,которое осталось за ними на весь период их службы в училище. Я всегда с благодарностью вспоминаю их, как основных и главных своих воспитателей и учителей.
Судьба свела меня с ними снова в 1971-м году, когда я прибыл в Иркутское ВАТУ на должность преподавателя. Колыбанов Сергей Сергеевич с 1972 г. стал моим старшим преподавателем, в 1976 при реорганизации перешёл в высшее училище и уволился по возрасту в 1984 в чине полковника. Подполковник Ковалёв умер в 1973 году во время операции язвы желудка. Полковник Киселёв в 1977 году перевёлся из училища куда-то в Европейскую часть СССР. Ещё раз встретил я его осенью 1998 года в санатории «Чемитоквадже». Он меня тоже узнал. Жил он тогда в Подмосковье.
Глава 8. Любовные мотивы
На втором курсе у всех рот нашего батальона появилась художественная самодеятельность. Кто был зачинщиком, я уже не помню, но где-то к ноябрьским праздникам у нас в роте образовался приличный вокально - инструментальный ансамбль (ВИА): был гитарист - Женя Рожков, трубач - Володя Яковлев, контрабас – Дима Погребняк, ударник – курсант из второго взвода (я уже не помню его фамилии), а солистов было даже несколько человек: помкомвзвода Дробот Володя - третьекурсник, у него был бас, (я уже писал, что на втором курсе нам назначили старшекурсников на должности старшины роты и помкомвзводов), Гена Табитуев - отличный тенор и Саша Булахов - баритон. Я был «при ансамбле» организатором - распорядителем; в связи с тем,что там были мои друзья,ни у кого возражений не возникало.
Довольно быстро утвердился репертуар,репетиции дали сыгранность,и мы стали пользоваться спросом среди курсантов, а потом и в студенческой среде города. Не помню по какому поводу, в ноябре или начале декабря мы были с концертом во Дворце культуры завода имени В.Г.Куйбышева. Завод был очень большой, делал драги для промывки золотоносных песков, поэтому, был довольно богатым,и многие в Иркутске стремились быть у него в подшефных. Мы выступали в первом отделении, всё прошло вполне достойно. Второе отделение концерта было «не нашим», мы с Сашей Булаховым решили смотреть из зала, и здесь познакомились с двумя девушками - Леной и Ларисой. После концерта мы с ними танцевали, а потом пошли их провожать.
Надо сказать, что Алексей Андреевич Городян и сам, и взводные офицеры, на втором году нашей учёбы стали носить всегда с собой пачку увольнительных, и после курсантских вечеров, независимо, в училище или в городе они проходили, давали нам увольнение на 2 часа для проводов девушек. Объяснялось это поздним временем и опасностью для девушек идти одним домой. Наша рота, поэтому, всегда выгодно отличалась от остальных подразделений батальона, и мы, обещая девушкам проводы до дому, редко не выполняли своих обещаний.
Во время проводов познакомились поближе. Они – студентки Иркутского индустриального техникума, на заводе им. Куйбышева находятся на практике, поэтому оказались на концерте. Лена приехала в Иркутск из Хабаровска, а Лариса - из Черемхово. Живут они в предместье Рабочем (это район Иркутска за рекой Ушаковкой), снимают вдвоём комнату в частном доме. Мы договорились о новой встрече, довели их до дому и коротким путём через речку помчались в училище. Саша по дороге сказал мне, что видит, как я «запал» на Лену, но он продолжать знакомство не думает, и поэтому, я должен решать только за себя, Лариса ему не понравилась. Для себя я решил, что буду продолжать встречаться с Леной. Она была довольно высокой, стройной, черноволосой и черноглазой, с красивым лицом, в ней чувствовались украинские корни. В ходе дальнейшего знакомства выяснилось, что я оказался прав в своих предположениях, родители её были из Украины, и фамилия Лены - Тышко.
В ближайшее увольнение я был у девушек в гостях. Мы посидели у них в комнате, я стал показывать карточные фокусы, потом заявил, что умею гадать на картах. И, хотя я занимался этим впервые, получилось у меня так складно, что они поверили в мои особые способности к предсказаниям,(а у меня с тех пор появилось стойкое убеждение, что гадание на картах – шарлатанство). Потом Лена пошла меня проводить до трамвайной остановки, мы снова условились о встрече. Так началась моя новая уже более зрелая, как мне казалось, любовь.
Мы встречались, как только появлялась возможность. Лена приходила в училище на вечера, на танцы,я в каждое увольнение шёл к ней в гости,и мы вместе планировали, как проведём время. Но длилось это недолго. Они с Ларисой выходили на диплом, после этого – распределение. Я помогал Елене делать чертежи, она усиленно писала дипломную работу, готовила пояснительную записку. В конце июня 1958 года девушки успешно защитились и Лена поехала к себе домой в Хабаровск, получив назначение на авиаремонтное предприятие в посёлке имени Горького (пригороде Хабаровска). Проводы были короткими, в это время я сдавал переводные экзамены за второй курс.
При расставании мы условились, что будем часто писать друг другу. Сначала так и было, переписка между нами была очень оживлённой, но после Нового 1959 года как-то вдруг затормозилась, она стала писать не регулярно, да и мне не всегда удавалось ответить хорошим письмом: мы сдавали зимнюю сессию за третий курс, сразу после этого начались выходы на аэродром «на эксплуатацию».Выходы эти планировались на неделю, ни в караулы, ни в наряды в это время не назначали. Зато потом надо было «навёрстывать». Такой режим не располагал к душевному спокойствию, которое необходимо для написания писем.
Продолжение следует.
