Предыдущие главы: https://dzen.ru/a/Zu11GhjX7niXx2-d
Глава 16. Я – начальник группы. Изучение нового самолёта
Через пять дней я вылетел в Хабаровск и встретился с нашими командированными. В Комсомольск мы приехали одними из первых в группе для переучивания, ознакомились с заводом в Дзёмгах и начали учёбу. Самолёт мне показался сложным, было много новых приборов и электроагрегатов, много автоматических устройств. Это был самолёт нового послевоенного, второго поколения. Я пытался всё запомнить, понять, отложить в своей памяти. Надо сказать,- заводские специалисты старались нас научить, видимо, понимая, что нам в будущем придётся нелегко. Учили не только в классах, но и в цехах, на аэродроме и лётно-испытательной станции (ЛИСС). Было по-сибирски холодно, ещё и с ветром от Амура, мы за день промерзали в шинелях так, что в заводское общежитие бежали широкой рысью, и сразу же собирались в баню - она располагалась через улицу от общежития. Баня была знатная, с парилкой и буфетом. Напарившись, мы выпивали в буфете «Старки», потом согревшиеся и умиротворённые, пили чай с бутербродами из красной рыбы, её здесь было «навалом». Миша Юхневич вскоре отдалился от нашего «тройственного союза», он встретил в группе обучающихся своего знакомого подполковника и даже договорился с ним о дальнейшей службе в Луцке. Мы продолжали банные процедуры вдвоём с Красовским. Это, к слову, нас очень сдружило, он после командировки стал ко мне относиться даже как-то по-братски. Закончив учёбу, мы сдали экзамены и зачёты, и стали готовиться к переезду в Москву для изучения авиадвигателя с «нашего» Су-7Б на одном из московских заводов. Я снова повторил трюк с самолётом: пока все ехали поездом, перелетел из Хабаровска в Иркутск, пожил немного в Ангарске, а затем вылетел из Иркутска в Москву,получив,таким образом,дополнительного отпуска около недели.
В Москве нас поселили в военной гостинице - общежитии в Измайловском парке. До завода добираться было долго, с пересадками на трамвае и метро, поэтому вставали рано, но занимались только до 15 часов, это очень подходило мне: я с этого времени был свободен и спешил «познакомиться с Москвой». Начал с музеев: В. И. Ленина, Октябрьской революции, (они тогда были бесплатными), затем – Третьяковская галерея, Оружейная палата, кремлёвские музеи и церкви - соборы. Потом «дошла очередь» до театров. Стараясь «объять необъятное», я кружил по Москве, а голова кружилась от впечатлений, но я упорно продолжал «свои университеты». Возвращался в общежитие я, почти всегда, около полуночи, варил в чайнике заранее купленные пельмени, и, счастливый и удовлетворённый, переживал увиденное. Всего, что хотелось посмотреть, я, конечно же, не успел, для этого не хватило бы и года, срок нашей командировки закончился, и мы с дипломами об успешном окончании учёбы вернулись в первой половине марта в Мартыновку.
За наше отсутствие многое изменилось. Во-первых, здесь уже вовсю шла весна, во-вторых, весь аэродром был заставлен самолётами МиГ-15 и МиГ-17, было их, наверное, больше сотни. Разделили весь этот парк по эскадрильям чисто территориально: то, что против домика эскадрильи, то и принадлежит ей. Я постарался сразу включиться в работу по обслуживанию закреплённых самолётов, хотя все говорили, что это лишнее. Силами группы были сняты аккумуляторные батареи, проверены, заново заряжены, и со слитым электролитом и глухими пробками, (как учили) складированы в старом контейнере из-под авиадвигателя, который я выпросил на техскладе. Были сняты все самолётные часы, поскольку начались их хищения. Часы я разместил в каптёрке в железном ящике под замком. Ящик пришлось выписывать по накладной. Затем настала очередь кислородного оборудования: начиналась среди личного состава части «кампания» по изготовлению аквалангов, все начитались Жака Ива Кусто, а условия для создания аквалангов в авиации самые подходящие: есть баллоны, вентили, редукторы, лёгочные автоматы - всё, что нужно. Я понимал, что моей работы в таком объёме недостаточно, переживал, думал, что впереди меня ждёт тюрьма,- ведь с самолётов снимали всё: лампочки, приборы, бортовые огни, фары, даже вооружение. Но у меня не хватало ни сил,ни времени. Мои офицеры,особенно Яковлев Евгений,и старшина были мне в этом деле плохими помощниками,Яковлева, чаще всего, видели загорающим в лесопосадке.
Полётов всё ещё не было. Над аэродромом стояла тишина, только птички, которых развелось в это время очень много, пищали на разные голоса. Они вили гнёзда в нишах шасси самолётов, некоторые даже снесли яйца и высиживали птенцов. Почему-то развелось много зайцев и ласок. Одна зайчиха вывела потомство у меня в контейнере, где хранились аккумуляторы, я обнаружил это случайно, но тревожить их не стал, солдаты тоже узнали о зайчихе и стали её прикармливать, но в июле зайцы выросли и всё семейство исчезло.
Часть наших офицеров стали охотиться на зайцев и крупных птиц. Запомнился такой случай: мы приехали на аэродром с обеда и увидели, что какой-то охотник гонит на нас зайцев и жестами просит помочь. Мы быстро выстроились в цепь и пошли навстречу. Зайцы заметались, один хотел проскочить между людьми в цепи и лётчик в падении руками поймал его. Я знал, что у лётчиков-истребителей очень высокие реакции, но чтобы вот так, запросто, поймать руками зайца, это не каждый день увидишь. Заяц страшно, по-младенчески, заверещал, стал биться и порвал задними лапами на ловце кожаную лётную куртку, но был передан охотнику, им оказался Юферов – наш начштаба.
«Эпопея» с самолётами закончилась как-то до обыденности просто и быстро: в середине апреля на аэродроме появились бульдозеры, автокраны, автогильотины, трейлеры, и без всякого разбора, всё подряд, начали крушить, кромсать, рубить технику, какая была на стоянках. В две недели все самолёты были порублены на куски, погружены и вывезены, как металлолом. Не пощадили даже наших спарок УТИ МиГ-15. Как же мне было горько, больно и обидно; чуть не до слёз жалел я о разрушенной технике. «В горячке» я начал «приставать» к Красовскому - куда мне сдать аккумуляторы, часы, кислородные баллоны и другое имущество, снятое с самолётов, но он меня охладил: - «Всё уже давно списано!» - подумав, я понял, что «нарушаю отчётность» и успокоился. А потом ещё долго дарил всем желающим авиационные часы типа АВР и АЧС и кислородные двухлитровые баллоны.
К маю 1960 года наш полк уже был полностью укомплектован всем, кроме авиационной техники. Уже два потока наших лётчиков и техников прошли курсы подготовки в Комсомольске - на - Амуре и в Москве, а новых самолётов всё не было. У лётчиков не было ни малейшей надежды на хоть какие-то полёты - все самолёты уничтожены. Перерыв в полётах у всех лётчиков приближался к полугоду. Высокое командование распорядилось начать полёты на УТИ МиГ-15, которые мы должны отобрать на заводах или в частях. Несколько самолётов мы получили на авиаремонтных заводах во Львове и Армавире, остальные «подбирали» в строевых частях. Машины были после второго и даже третьего ремонта, и ни в какое сравнение не шли с нашими «изрезанными». Было только одно исключение: в Лиманском мы получили «спарку» чехословацкого производства с налётом не более 100 часов. Как она оказалась там, мне было не понятно, техника в Лиманском была совсем другого профиля, но машина была «на удивление», я её всю облазил, осмотрел и только «крякал» от увиденного. Руководитель нашей командировки капитан Клюкин Виктор Николаевич даже отметил мою дотошность: я все электроагрегаты пощупал, выписал их номера и проверил состояние почти в той последовательности, как это было в самолётном формуляре. Приёмку мы закончили после обеда, и к вечеру лётчики перегнали самолёт на наш аэродром, мы поехали домой в автомашине с чехлами, инструментом, колодками, стремянками и заглушками. Утром вышли на службу, прибыли на аэродром и не обнаружили новоприобретённую спарку. Оказалось, что её ночью протаранил шофёр на бензозаправщике, объясняя тем, что он не привык видеть на этом месте самолёт, потому его и не заметил. Техник, старший лейтенант Братников Борис, кому назначалась эта машина в обслуживание, чуть не бросался с кулаками на виновника, глядя как он изуродовал спарку, а потом раздавал инструмент «на память», понимая, что он уже не пригодится. Мне достались молоток, отвёртка и пассатижи. Самолёт к осени 1960 года восстановили с помощью бригады с авиаремонтного завода, но лётчики летать на нём не любили, он, якобы, «тянул» в крен и плохо управлялся. Кое-как долетал до ремонта, после ремонта его судьбу я не знаю.
Сразу после майских праздников начались полёты. Нагрузка на личный состав существенно увеличилась. Летали три раза в неделю в две смены. Лётчики заметно повеселели, начались всевозможные чествования «за первый вылет», «за хорошее начало» и тому подобное. По воскресеньям встречались на футболе «лётчики - на техников» или «эскадрилья – на эскадрилью». Гоняли мяч часа по два, потом отмывались и шли друг к другу «в гости». В общем, жизнь стала налаживаться.
Как ни странно, начались кадровые перемены. Первым ушёл замполит подполковник Великодный. Он был уже «в возрасте», наверное, ему было к шестидесяти. Мы его особо и не замечали, он предпочитал не командовать, а поучать, получалось у него неплохо, хотя и не без просчётов. Так, например, он поставил освобождённым комсоргом полка Маштакова, это, на мой взгляд, была ошибка. Ещё он любил парадные построения на праздники, а при прохождении торжественным маршем, выкрикивал лозунги, на которые ему должны были ответить троекратным протяжным «Ура!». На 23 февраля 1960 года он при прохождении «парада» встретил роту охраны лозунгом: - «Да здравствуют бессменные часовые на стоянках нашей части!» - а в ответ вместо «Ура!»- громкий хохот: они в самом деле были бессменными, караулов было много, народу не хватало, поэтому «через день – на ремень», даже приходилось подменять их полковыми солдатами и офицерами. Вместо Великодного начальником политотдела стал майор Дабаев. Он положил начало новой коренной перестройке полка.
За замполитом вслед ушёл на повышение подполковник Юферов, мы все очень жалели об этом. Юферов был не только умный, грамотный и умелый командир, но ещё добрый, справедливый и честный человек, душа многих хороших начинаний. Он много знал и умел интересно рассказать; был заядлый футболист, охотник, билиардист. Одно скрашивало: он уходил начальником штаба дивизии в Венгрию, на генеральскую должность, по-моему, это было справедливо. В марте 1961 года приехал за семьёй и привёз кучу разных подарков, казалось, не забыл ни одного офицера. У меня его подарок долго хранился и пропал при переезде из Житомира в Монголию в 1968 году, до сих пор жалею, что не сохранил.
Вместо Юферова пришёл подполковник Камбалов. Потом прибыли в полк Фукалов, Камалов, Дабалаев,Каримов,Кайсымов и другие. Татарские фамилии стали привычными. Чем это объяснить, я не знаю, но татар в полку всё прибывало,к весне следующего года наш полк в «неофициальных кругах» стали звать «татарским». Похоже, на пользу общему делу такое перемещение не пошло, наоборот, начались всякие «нехорошие дела». Резко снизилось качество полётов. Наш командир эскадрильи майор Хрошин, всегда уравновешенный человек, «в сердцах» не раз выговаривал подполковнику Фукалову: - командир, ну кто так летает? Ведь ты - командир полка, с тебя пример все берут,- за такую критику Хрошина в конце 1961 года отправили на пенсию по выслуге лет.
Дабаев начал службу в Мартыновке с события, которое запомнилось надолго. На ночных полётах техники часто при заправке самолёта топливом оставляли заправочный пистолет в горловине без присмотра на несколько минут,чтобы была хоть какая-то экономия времени,особенно,это наблюдалось ночью на «спарках» при заправке третьего бака, он был самый большой на самолёте, на его полную заправку уходило более 10 минут.Старший лейтенант Руденький Николай поступил,как все, и открыв заправку третьего бака,ушёл осматривать самолёт.Замполит решил посмотреть: как это - идёт заправка,а человека нет,и,не выключив подачу топлива,вынул пистолет из горловины бака. Струя керосина толщиной почти в руку попала на край горловины и обдала Дабаева с головы до ног. Он бросил пистолет на бетонку (хорошо ещё,что не было поблизости ничего горячего) и помчался с жалобой к командиру полка. Пока Руденький разобрался,керосина пролилось больше тонны. На разборе полётов ему объявили взыскание, и в курилке Коля жаловался: - Вот сволочь,работал,работал,а весь авторитет керосином смыло,- кто или что было сволочью,он не уточнял.
Глава 17. Начало войсковых испытаний
Где-то было принято решение:новые самолёты из Комсомольска гнать своим лётом. Для этого стали готовить «экспедицию» из пяти «спарок» и трёх Ли-2. Идея была такая: полученные на заводе Су-7Б без дополнительной заправки топливом могут лететь около часа. За световой день,при хорошей погоде и при наличии аэродромов по пути следования им можно было сделать три-четыре «прыжка». Спарки,при этом, «везут» пятерых техников - специалистов для обслуживания и заправки самолётов на промежуточных аэродромах. Остальной технический состав со всем вспомогательным оборудованием летит на грузовых Ли-2 сразу на конечный в этой серии прыжков аэродром,там встречает самолёты и готовит их к новой серии «прыжков», и так до Мартыновки.Одним из «бортовых» специалистов Красовский порекомендовал меня.
Стали нас готовить к «лётной работе». Первый раз меня «вывез» капитан Гоголев - наш замкомэски. Я попросил его для первого раза не сильно меня испытывать и пролететь осторожно.Но на истребителе даже «осторожно» - выглядит впечатляюще: такое чувство, что земля сейчас ударит с размаху тебя по лицу, потом она вдруг нападает слева, потом - справа, и вот исчезает совсем. Всё происходит так быстро, так стремительно, что теряется ощущение реальности и отключается всякая воля. Я принял решение: - будь, что будет, закрыл глаза и приготовился к самому худшему, но вдруг всё прошло, я начал ощущать себя,начал ориентироваться, увидел даже аэродром и самолёты на стоянке - мы заходили на посадку. Параллельно с полётами сделали несколько прыжков с парашютом (я прыгнул три раза),и одно учебное катапультирование. На этом наша подготовка закончилась,пришла команда встречать самолёты поездом в контейнерах.
Эшелон прибыл в двадцатых числах мая.Сразу же началась выкатка самолётов,их осмотр и сборка. Первая десятка предназначалась для первой эскадрильи и имела номера красного цвета от 1 до 10. Конечно, летали на них не только лётчики первой эскадрильи, а все, кто переучивался,но облёт делали заводские.Выяснилось, что ресурс авиадвигателей на этих самолётах - 10 часов, это крайне мало - два лётных дня и надо делать замену. Поэтому весь технический состав полка, и даже часть лётчиков, были брошены на замену двигателей. Были созданы бригады,в которых каждый имел своё задание. При такой организации замены проходили быстро - примерно за 1,5 суток. Двигатели нам доставляли прямо с завода из Москвы авиарейсами на двух Ан - 8, один самолёт вёз сам двигатель,другой – жаровую трубу. Но даже в таком режиме были простои самолётов, и на нас командование «давило»: - работайте быстрей.
С началом полётов Су-7Б на испытания в полку появилось множество всяких комиссий: из НИИЭРАТ - для определения трудозатрат по эксплуатации и ремонту испытуемого самолёта,из Главного штаба ВВС –для определения сроков боеготовности, из медицинских военных учреждений – для определения состояния личного состава во время работ,даже была комиссия от тыловых органов ВВС - для определения новых норм экипировки лётного и технического состава. Все они по-разному воздействовали на нас, - штабисты замучили тревогами,к августу 1961года мы провели из разных положений более 200 тревог; с учётом выходных и праздников, получалось по одной тревоге в день (ночь),даже чуть больше. Медики надевали на нас приспособления с небольшим кислородным баллоном и резиновым мешком, мы должны были дышать в этот мешок для определения энергозатрат на данной работе. Специалисты из НИИЭРАТ ходили за всеми по пятам с секундомерами - замеряли затраты времени на различных работах и операциях. В общем,было «весело». Вдобавок,началась летняя жара,мы,как весенние грачи,чёрные от загара и худые,носились по стоянке от самолёта к самолёту.
Работа столичных медиков подтвердила,что лётчики худели,в среднем,по 3 кг за лётный день,техники и механики - по 1,5 кг за день работы на аэродроме. Сразу же были увеличены нормы снабжения питанием,но толстенькими мы не стали. Начались желудочные расстройства. Наши полковые медики во главе с подполковником Коротковым ничего не могли понять,«грешить» на еду не приходилось:болели все - и лётчики, и техники, и механики, причём больше те, кто чаще летал и обслуживал полёты. У Короткова,вообще, были советы,которые мало подходили к реальной жизни. Например,приходишь к нему с жалобой:
- Доктор, живот болит.
- Куришь?
- Курю.
- Бросай – пройдёт.
Иногда, наоборот:
- Доктор, живот болит.
- Куришь?
- Нет.
- Кури – пройдёт.
Выручили столичные эскулапы,они провели опыты и выяснили, что виной всему этому – вибрация от авиадвигателей. Сразу развернулись тыловики,и предложили лётчикам ботинки на толстенной подошве и с высокой шнуровкой, типа современных берцев,а техникам и механикам - тапочки на такой же толстой подошве с завязками от запятника на лодыжку.У лётчиков уши защищались шлемофонами;техникам предложили берет из синей байки с пришитыми по бокам тесёмками,а на тесёмках – деревянные втулки - беруши. У лётчиков ботинки «прижились» сразу и безоговорочно, у техников тапочки не прижились так же категорически, их мы стали заменять своими, купленными ботинками на толстой подошве. Если подошвы у таких ботинок в процессе эксплуатации расслаивались от керосина,тогда сапожные умельцы пришивали такие же от казённых тапочек, у них подошвы были керосиностойкими. Береты прижились в сильно изменённом виде: тесёмки с берушами удалялись,на берете закреплялась звёздочка от солдатской пилотки,и техники внешне были похожими на моряков.
В общем жизнь в полку стремительно набирала обороты. В личном плане у меня тоже намечались большие перемены. Жена стала писать, что она не может быть посмешищем на курсе, она вынуждена из-за беременности бросить техникум и поехать в Тайшет к родителям. Я не мог понять, в чём там дело: многие студентки старались забеременеть к моменту защиты диплома, среди них ходил слух, не лишённый справедливости, что к таким дипломанткам комиссии очень снисходительны, и защита у них проходит «на ура», здесь же - всё наоборот. Поразмыслив, я предложил Валентине собираться и ехать в Мартыновку.Она долго не раздумывала,и в начале июня дала телеграмму,что выехала, встречай. Я показал телеграмму Хрошину,и через день или два он сказал,что мне можно занять небольшую,похожую на пенал,комнату площадью около 10 квадратных метров в старом двухэтажном доме. Дом этот отличался деревянными перекрытиями, и крысы с мышами жили в этих перекрытиях превольготно.
До меня там жили два холостяка - техника:старший лейтенант Алексеев Дмитрий и лейтенант Тишин Сергей. После того,как Тишина ночью во сне покусали за лицо крысы,и он прошёл курс уколов в нашей медчасти,Димка Алексеев ушёл жить к Мишину Василию,своему однокашнику по училищу,а Серёга - в казарму к солдатам,он с перепугу был согласен на всё. После осмотра комнаты,в которой стояли пустая солдатская койка и солдатская тумбочка,а весь свободный угол между дверью и кроватью был заставлен пустыми бутылками различной ёмкости и красочности,нашёлся ход для крыс,он располагался под батареей центрального отопления,и был,поэтому, малозаметен. Надо было спешить,жена уже была в пути,поэтому вечером,имея в запасе лом,офицерский широкий ремень и бумажный мешок с двумя килограммами цемента,я прибыл для ремонта. Самое главное – «отодвинуть» отопительную батарею,от этого зависел весь успех ремонта. Используя тумбочку,как опору, а ременную петлю,как шкив,приподнял ломом батарею и снял с крюков,на которых батарея держалась. Осторожно передвигая ремень по лому,стал отодвигать батарею из-под окна от стенки, и когда она отодвинулась достаточно, закрепил короткий конец лома на подоконнике, а длинный оставил заложенным в головке кровати,обвязав его полотенцем,чтобы конструкция не обрушилась на меня при работе внизу. Когда подготовительная работа была окончена,я,зная ещё из интерната,что крысы больше всего боятся битого стекла,собрал все бутылки, разбил их о лом и все осколки спустил в открывшуюся дыру - крысиный ход.Осталось только замазать всё цементом. Наконец батарея вернулась на место, правда, меня немного смутило,что трубы, подводящие к батарее воду,несколько погнулись,но я успокоил себя тем, что ничего ведь не произошло и успокоенный и довольный от проделанной работы,пошёл спать, времени уже было далеко за полночь.Когда дали воду в систему отопления,оказалось, что нарушилась герметичность в соединениях труб с батареей,но это выявилось только осенью.
Пишу об этом так подробно потому,что «не так страшен чёрт,как его малюют»,и такую работу могли сделать двое молодых парней быстрее и лучше,чем я один. Но они предпочли «убежать» от проблемы,даже и с убытком для себя. В следующий вечер я продезинфицировал всё керосином,попутно осмотрел- нет ли ещё где ходов,к счастью, больше ничего не обнаружил,немного погодя,согрел в общей кухне на соседском керогазе воду и тщательно вымыл окно,пол и двери. Ещё в нашем «Военторге» купил матрас и две подушки,а в ближайшее воскресенье съездил в Вознесенск и купил простынного полотна.Валя Зубарева сшила мне из него "на хозяйство" две наволочки, две простыни и пододеяльник. На этом подготовка к встрече моей супруги закончились.
В соседях у меня оказалось семейство подполковника Корж. Сам глава семейства служил в бомбардировочной дивизии начальником физподготовки, был уволен в связи с
расформированием, и ждал квартиру в Николаеве. Было ему под пятьдесят лет, но выглядел где-то на 40.Невысокий крепкий,русоголовый, он напоминал гриб - боровик. Жена была ему под стать: маленькая,сухощавая и очень энергичная. С ними жили две дочери,третья - старшая уже была замужем и уехала с мужем к новому месту службы в Херсон,во вновь сформированный вертолётный полк. Все Коржи отнеслись ко мне очень доброжелательно,даже выделили из своего хозяйства стол и два стула;старые,но ещё крепкие,они служили мне довольно долго.
Валентину я встретил утром,часов в 10 на вокзале в Мартыновке, командование выделило мне для этого целый день. Познакомил жену с женской частью Коржей, с Зубаревой Валентиной, и после этого мы занялись хозяйственными вопросами: надо было как-то ей питаться – если меня кормили в столовой, то жене положено было питание искать самой. Мы купили керогаз, кастрюлю, сковородку, тарелки и стаканы, а из еды были крупы, макароны, чай, сахар и хлеб. Вечером мы устроили званый «пир» с приглашением гостей, с вином и ужином.
Глава 18. Личный состав моей группы
На службе у меня всё складывалось неплохо. Помимо основной работы на аэродроме, я проводил занятия по новой технике с солдатами, офицерами и даже с инженерно – техническим начальством из Одессы. Сначала робел, но потом всё «пришло в норму», я стал приносить на занятия наглядные пособия,даже изготовил несколько рисунков и схем,руководству полка это понравилось.
Немного беспокоили меня мои «кадры», и больше всего, Сергиенко и Яковлев. Яковлев был «образцом» провинциального офицера: много пил, мало работал,а гонору у него было на десятерых. Со мной он пререкался по всякому поводу. Знаний и опыта работы у него было меньше, чем у любого другого офицера - электрика в полку, но это его мало волновало. С ним ничего нельзя было поделать, оставалось терпеть. Старшина Сергиенко выглядел очень представительно,(надевая всегда лётные куртки либо кожаную, либо демисезонную синюю),и на первый взгляд казался генералом. Солдат такая внушительность «приводила в трепет» и он этим умело пользовался, заставляя любого рядового, даже не имеющего ни малейшего отношения к нашей работе, делать её за себя. Обычно он становился у самолёта, подзывал первого попавшегося солдата: - Сынок, иди сюда, видишь вон тот лючок? - Открывай его - и так далее - до конца работы. С этим я мириться никак не мог, понимая, что когда-то это закончится плохо. Так и случилось.На очередных полётах у одной из наших «спарок» отказал триммер левого элерона. По классификации из «Наставления по производству полётов» (НПП) - настольной книги лётчиков, всё, что связано с отказами в управлении самолётом, относится к «предпосылке к лётному происшествию», или даже «к лётному происшествию» и требует серьёзного подхода. Я послал Сергиенко для устранения неисправности. Через какое-то время он доложил, что всё сделал. В этот день, в самом деле, триммер работал, но на следующих полётах всё повторилось. Сначала «призвали» к ответу меня на разборе полётов,потом я «призвал» Сергиенко. Он взял с собой солдата-механика и пошёл к самолёту. Через 10 минут доложил: - Всё нормально,- но я уже не поверил ему,и с тем же механиком пошёл перепроверять. По пути к самолёту я спросил солдата:-что они сделали для проверки?Оказалось, что ничего,Сергиенко взял с собой кусок резинового шланга и несколько раз ударил им по элерону в районе электромеханизма управления триммером,после этого включил ток - триммер заработал. Сам я тоже попытался включать триммер при различных положениях элерона. Выяснилось: триммер работал только в положениях элерона, близких к нейтральному, при сильных отклонениях элерона, особенно вниз происходил отказ. «Пригласил» Сергиенко,и показал ему, что выяснил, затем попросил его подобрать и принести из каптёрки необходимый инструмент,а сам вместе с техником самолёта начал последовательно выяснять причину.Оказалось,что для полной картины, надо снимать элерон. Сняли и выяснили что электропровода видимо во время ремонта, не были закреплены в штатных узлах, поэтому попали в двух местах под ленту герметизации отсека элерона и были в процессе эксплуатации разрушены. Пришлось заменять проводку полностью. Работа эта заняла около пяти часов времени, но отказ был ликвидирован безвозвратно.
Сергиенко я этот случай не простил,и в сентябре вышел с ходатайством перед командованием о снятии его с должности командира отделения. К тому времени я уже оценил качества всех своих подчинённых солдат и на должности командиров отделений предложил Деева Виктора и Деревянко Ивана. Оба они прибыли в полк в январе - феврале 1960 года, но уже проявили свои положительные качества. Сергиенко после этого,(он существенно терял в зарплате),стал игнорировать меня напрочь, его жена также перестала меня узнавать при встречах на улице. Вскоре Сергиенко перешёл на службу в батальон обеспечения заведовать каким-то складом. Я жалеть об этом не стал.
Деев родился и вырос в Донецкой области среди шахтёров,был он очень высоким, около 190 сантиметров,сутулым,слегка рыжеватым блондином,решительным в поступках. Меня трогало упорство,с каким он всегда при работе на технике старался выполнить задание. Мне даже его становилось иногда жалко: он мёрз на холоде, потел в жару, но не уходил от самолёта,пока не выполнял работу до конца. Вскоре я убедился,что и перепроверять его не надо - качество работы было хорошим. Он завоевал авторитет среди солдат именно своей решительностью и желанием вникнуть в дело,разобраться и добиться справедливости,особенно,когда это касалось нарядов,дневальства или других работ. Этим он практически уже решал дела,которые должен был решать Сергиенко,поэтому у меня и вопроса не было,кто должен стать командиром отделения.
Однако единовластие в казарме меня пугало, поэтому я подумал, что с двумя командирами отделений мне будет спокойнее. Тем более,что Сергиенко был командиром двух отделений сразу из-за денег,теперь я эти деньги решил разделить. Исходя из всего этого,вторым командиром я решил поставить Ваню Деревянко - белоруса из-под Ровно. Был он пониже Деева,но более широк в кости, и обладал огромной физической силой. Как у всех очень сильных людей,у Вани был очень спокойный, уравновешенный характер; в группе он с самого приезда взял на себя функции замполита, мог легко решать всякие споры, утихомиривал «буянов»,находил компромиссы,помогал каждому, если была нужда. Запомнился такой случай. В группе были два чеченца: Босаев и Хасанов. Были они задиристыми, вечно оспаривали всякие решения командиров и не выполняли распоряжений и приказов. Хасанов однажды не захотел выполнить функции дежурного в группе и не подмёл пол в каптёрке. Деревянко стал его упрекать в лености, Хасанов предложил Ване выйти и «поговорить по - мужски». Я предвидел исход,поэтому молча наблюдал за происходящим. Уже на выходе Хасанов вынул откуда-то нож,и бросился с ним на Ивана.Тот, видимо,ожидал чего-то подобного,перехватил руку Хасанова,вывернул,взял нож,сломал его прямо пальцами и отбросил в сторону, затем поднял Хасанова на руки,отшлёпал его по заднице ладонью,как маленького,и отпустил. Хасанов такого унижения долго не мог простить,и,при малейшей возможности,всегда старался «подставить» Ивана, но тот особо на это не реагировал.
Проку от работы обоих чеченцев на технике не было никакого, и я постарался перевести их в роту охраны, «соблазнив» тем, что там служили их земляки. Но и там они не проявили себя положительно. Хасанов со своим ножиком дошёл до того, что порезал своего командира отделения, был осуждён на 1,5 года дисциплинарного батальона, после отбытия наказания, почему-то, был возвращён мне, и уже тогда дослужил до демобилизации без особых эксцессов. Босаев уже на третьем году службы, будучи сержантом, в карауле расстрелял начальника караула - лейтенанта и его помощника – старшину за то, что поспорил о чём-то со старшиной. Лейтенант абсолютно ничего не знал, «попал под раздачу» и был убит,старшина - только ранен и выжил. Босаев пытался скрыться с автоматом, но его вскоре поймали в лесополосе, он не сопротивлялся.Весной 1962 года его судили военным трибуналом. Я был на процессе свидетелем и видел,как после осуждения на расстрел, он плакал и умолял пощадить, хотя на процессе и он, и его родители вели себя вызывающе,хвалились - какой он настоящий мужчина - сумел постоять за себя,говорили, что только на Кавказе остались люди, знающие, что такое честь и достоинство. Был ли приговор исполнен, или Босаева помиловали, я не знаю.
В группе была ещё одна «заноза» - рядовой Тимченко. Прибыл он из школы младших авиаспециалистов из посёлка Вапнярка,но чему он там учился,осталось для меня загадкой. Сразу по прибытии в группу,я повёл его на самолёт для инструктажа, усадил в кабину,сам встал на стремянку рядом,и стал объяснять.Начал,как положено,
с самых главных запретов: ручек катапультирования, аварийного сброса фонаря, аварийных кнопок пожаротушения. Когда я дошёл до кнопки ручного пожаротушения на авиадвигателе, которую надо включать только, когда не сработало автоматическое пожаротушение, Тимченко открыл колпачок и нажал на кнопку. Система сработала, инструктаж закончился. Я выслушал целый град «недипломатических выражений» от техника самолёта. Дело было в том,что противопожарные баллоны на этой машине были заправлены пенообразующим составом,а не фреоном. При фреоне надо было только открыть все лючки,чтобы скорее проветриться (фреон растворяет некоторые краски), а при применении пенной субстанции - срочно мыть двигатель, иначе пена засохнет и всё покроет грязно-серым налётом,который уже не устранить до ремонта. Пришлось мне снимать противопожарные баллоны и идти с ними на зарядную станцию,а Тимченко я передал технику самолёта для отмывки двигателя.
Из разговора с Тимченко: - зачем он это сделал? - мне стало ясно, что он абсолютно не подготовлен,не понимает серьёзности и ответственности нашей работы, и к авиатехнике его нельзя подпускать даже близко, чтобы избежать разрушений или человеческих жертв. Встал вопрос: - а что же с ним делать? – Промучившись около месяца, я однажды заметил, как Тимченко выделывает коленца, видимо, для тренировки. Решение пришло мгновенно: я пригласил руководителя нашего Дома культуры капитана Кривцова, и попросил Тимченко сплясать для нас. Кривцов сразу же зачислил его в свой штат - плясал Тимченко отменно. Они вдвоём потом организовали самодеятельный коллектив из жён офицеров и ездили по окружающим сёлам и городам с концертами, пока не случилось несчастье: участница самодеятельности, жена лётчика капитана Гук, маленькая вертлявая женщина, тоже плясунья, спрыгивала после поездки с автомашины, и зацепилась перстнем за борт кузова так неудачно, что сильно повредила кисть руки. Хирурги половину кисти отняли, а сам Гук начал судебный процесс против организаторов поездки. Кружок Кривцова-Тимченко сразу прикрыли, и Тимченко вернулся в группу, но начальником группы был уже не я, а другой офицер.
Глава 19. Самолёт № 13
После таких «перестановок кадров» я подумал, что теперь можно работать спокойно, но спокойствия не получилось. В конце июля прибыл ещё один эшелон с десятью новыми Су-7Б. Эти машины уже предназначались для нашей - второй эскадрильи,и получили бортовые номера от 11 до 20 синие.Различие в окраске номеров позволяло легко различать партии самолётов. Но при этом произошло такое, что заставило меня задаться вопросом: - Верить или не верить приметам?
Старший инженер полка(заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе)подполковник Петрунин,не смотря на просьбы лётчиков и техников не делать этого, приказал покрасить очередную машину номером 13.Петрунин прибыл в полк в феврале 1960 года, и заменил подполковника Еськина,уволенного по болезни. Был грамотным,амбициозным,имел независимые взгляды,поэтому категорически дал команду: -красить, и никаких разговоров!- когда покрасили,с машиной стали происходить странные дела.Самолёт из контейнера выкатили,как положено,на заводской тележке, затем закрепили на фюзеляже крылья,после этого подставили под крылья специальные подъёмники,приподняли и механическим путём выпустили шасси – «поставили машину на ноги». После этих работ можно убрать подъёмники и провести доделки: соединить электрические кабели и проверить всё под током - машина готова к эксплуатации.
Но как только подключили электропитание,самолёт сложил шасси и упал на бетонку. Стали разбираться. Оказалось,что завод ещё с первой партией выслал предупреждение о возможности такого случая из-за перепутывания проводов по вине монтажника. Нужно было у всех полученных машин перво-наперво посмотреть заводской номер, и, если он подпадал под указанную в предупреждении серию,самолёт проверять под током на подъёмниках, складывание ног шасси в этом случае ничем не грозило, а неисправность устранить перестановкой двух проводов на клеммной колодке в правой нише шасси. Машину подняли с помощью резиновых мешков, неисправность устранили,фюзеляж подклепали. И,хотя я этого предупреждения не знал, - первая партия пришла в первую эскадрилью и меня не коснулась, «крайним» назначили меня - это я,оказалось,должен был предвидеть такой момент со своими проводами, однако обошлось только разговорами,взыскания мне не объявили. Кстати, у нас эта машина оказалась единственной в полку с такой неисправностью.
Злоключения «номера 13» на этом не кончились, после первого запуска авиадвигателя техник самолёта должен был посмотреть через специальное отверстие - не появились ли трещины на лопатках газовой турбины. При этой операции он случайно уронил внутрь двигателя болтик от лючка, закрывающего смотровое отверстие, а это означало замену двигателя. На первом облёте этой машины в воздухозаборник авиадвигателя попала птица и повредила первые ступени компрессора,снова замена двигателя. Подряд, «косяком», на ней шли отказы электро- и радиооборудования. И только,когда на ней произошёл самопроизвольный сход двух реактивных снарядов из блоков УБ - 32(моё мнение: это был всё-таки выстрел, в кабине находился лётчик, а проверки после случая никакой неисправности не выявили),Петрунин «сдался» и велел перекрасить борт с номера 13 на номер 22.После перекраски отказы на самолёте прекратились,(наверное,просто в нём кончилось заложенное при изготовлении количество брака),самолёт благополучно летал до весны 1962 года и был разбит в командировке в Капустином Яру командиром звена капитаном Закревским вместе с ещё двумя другими машинами.За все 29 лет моей работы на авиатехнике – это был единственный случай, когда я видел и обслуживал летательный аппарат с бортовым номером 13.
Глава 20. Лётная и техническая подготовка
Вообще, период испытаний от начала до конца 1960 года прошёл более-менее спокойно, без сильных потрясений. Было несколько происшествий и одна авария но без человеческих жертв, и это было отрадно. Авария случилась с лётчиком из первой эскадрильи, (не помню его фамилии), он при посадке резко затормозил,(на самолёте автоматов растормаживания не было, их тогда ещё вообще не изобрели), левое колесо лопнуло, самолёт развернулся, перевернулся через нос и загорелся. Четверо техников, в их числе был я, находились в это время на финишной позиции, вблизи от происшествия, и бросились тушить самолёт. Когда мы подбежали, кабина была открыта, лётчика в ней не было. Горели, в основном, стойки шасси и фюзеляж вблизи двигателя. Чтобы пламя не перенеслось на топливные баки, мы начали сбивать его своими куртками. Покрышки колёс горели, вздуваясь пузырями, и когда эти пузыри лопались, горящие брызги летели нам в лицо, руки и грудь. Подъехала пожарная машина, пожар был потушен, мы стали, как все, искать что-то в траве. Через несколько минут выяснили, что ищут лётчика из этой машины, а ещё через минуту раздалась радостная весть: лётчик жив.
Оказалось,что он смог выбраться из кабины перед тем,как мы подбежали, тушил с нами самолёт, а потом, как все,стал искать самого себя. И только когда лётчики первой эскадрильи включились в поиск, а ведь только они знали конкретно, кто летал,всё определилось.Когда прошла первая волна радости, я почувствовал,что боль в области лица,груди и в кистях рук становится невыносимой. Подъехали медики на своей «нескорой» машине, осмотрели всех; лётчика и нас четверых усадили, дали по 100 граммов спирта, намазали какой-то мазью и забинтовали наиболее пострадавшие участки. Больше всего пострадали, конечно, руки до локтей. После этого нас отвезли в медсанчасть, ещё раз перебинтовали и отпустили с освобождением на 10 суток, а лётчик остался «под наблюдением врачей».
Освобождение от службы дало нам возможность ездить на Южный Буг и даже на лиман, загорать и купаться. Вода лимана оказалась по-настоящему целебной, уже через день после купания в солёной воде, грудь и лицо стали облазить, стала появляться розовая кожа, потом дошла очередь до рук. Через неделю я перестал ходить на перевязки,а ещё через два дня пошёл на службу.
За время этого «вынужденного безделья» у меня возникла и окрепла дружба с
техником первой эскадрильи лейтенантом Юрием Глазыриным.Он на второй или третий день, во время возвращения с купания,(мы ехали в кузове попутной грузовой машины), открылся, что любит жену заместителя командира полка, старшего штурмана подполковника Бондаренко.Я его слушал не очень внимательно,соль из лимана и пыль в кузове машины действовали раздражающе,все мои «раны» страшно чесались,хотелось уже скорее доехать, и помыться под душем. Я только спросил: - давно ли это началось и знает ли она о Юриной страсти? Юра ответил, что полюбил её на встрече Нового года; уже скоро семь месяцев, а чувство не проходит, но она даже не догадывается о его любви. Посоветовал первое, «пришедшее на ум»: - всё-таки найти время и место и объясниться, а потом, определив её отношение к происходящему,строить дальнейшие планы.Сам того не ожидая,попал «в самую точку». Юра вскоре объяснился, оказалось,что любовь взаимна и разгорается не на шутку. Юрий мне,как «главному эксперту и поверенному»,(он больше ни с кем не делился и никому не рассказывал о своих чувствах),всё без утайки выкладывал и просил дальнейших советов,хотя их не слушал,а вскоре и совсем забыл о всякой осторожности.
Бондаренко - довольно молодой подполковник (ему было лет 40) женился на Ирине вторым браком. Штурман в истребительном полку совсем не то, что означает это слово в бомбардировочных полках. Если там - это специально обученный человек, то у истребителей - такой же лётчик, как все, только имеющий дополнительные обязанности. Штурманы эскадрилий отвечали за списание девиации на компасах, за подготовку карт рядовыми лётчиками, старшему штурману полка тоже хватало работы, особенно по контролю наземных навигационных комплексов, видимо, поэтому Бондаренко «упустил» Ирину. Она была лет на 5-7 моложе мужа, но на столько же - старше Юрия. Выглядела довольно молодо, имела красивую фигуру и умела красиво одеваться. В семье была девочка - совместная дочь - лет около трёх. Вскоре дело получило огласку. После разбирательства «с помощью политотдела», после того, как все причастные получили партийные и комсомольские взыскания, Бондаренко развелись, он уехал куда-то в дальний гарнизон. Глазырин женился и удочерил девочку. Мы продолжали дружить уже семьями. Через год у Глазыриных родился мальчик, назвали Святославом. А вскоре вышел приказ о том, что офицеры, имеющие жилплощадь в Москве, могут писать рапорт о переводе по службе в Московский военный округ. Ирина была москвичкой и была прописана у матери, Юрий написал рапорт о переводе. В феврале-марте 1962 года они уехали в Подмосковье.
Вновь Глазырина я встретил полковником в 1978 году в Иркутске. Он служил в Главном штабе дальней авиации в Москве, и приехал инспектировать корпус, базирующийся на аэродроме «Белая»; по делам зашёл в ИВАТУ, там мы и встретились. Я стал расспрашивать об Ирине,о детях, он отнёсся к этому как-то «с прохладцей»,от приглашения в гости отказался, и я понял, что старая дружба закончилась,ничего не оставив в его душе.
После отъезда Бондаренко прошли кадровые перестановки: наш штурман эскадрильи
капитан Белоножков стал старшим штурманом, а место Белоножкова занял старший лейтенант Свалов Николай, командир звена из нашей же эскадрильи. Лётная подготовка во второй эскадрилье отличалась от всех, и в этом, в первую очередь, была заслуга Хрошина. Он был лучшим лётчиком в полку и много занимался со «своими». Помогал ему в этом его заместитель - капитан Гоголев. В конце июля на ночных полётах у Гоголева на Су-7Б отказало всё сразу: не было электропитания, не работала связь, отказали все приборы, даже в аварийном режиме ничто не включалось. Он был в это время над морем, обстановка, как он сам рассказывал, «не позавидуешь»: и сверху и снизу – одно и то же. Чтобы не потерять пространственную ориентировку, он на плоском развороте «блинчиком», как на тренажёре, повернул к берегу, по магнитному компасу установил самолёт на курс «домой», достигнув суши,определился (сориентировался) по железной дороге, прилетел на аэродром и сел, как на исправной машине. Менее подготовленный лётчик из этой обстановки вряд ли смог выйти без поражений: либо погубил машину, либо мог погибнуть сам. Гоголев скромничал, говорил, что в этом нет ничего особенного, однако ему объявили благодарность и наградили ценным подарком по приказу Главкома ВВС.
После того,как машину поставили на стоянку,я нашёл причину отказа: вышел из строя главный предохранитель в силовой цепи «аккумулятор - генератор». Это был производственный брак, была составлена рекламация, но никому от этого не стало легче. Я ещё целый месяц проверял и перепроверял на всех машинах и своей и других эскадрилий эти злосчастные предохранители.
Чуть позднее на дневных полётах произошёл случай со старшим лейтенантом Аликом Миносьян. Алик был в нашей эскадрилье не на самом лучшем счету: из-за «восточного» характера командование полка считало его «разгильдяем», да он не очень и заботился о своей репутации. При заходе на посадку у него отказал двигатель. Был Алик на «коробочке», между вторым и третьим разворотами, ни запаса высоты, ни запаса скорости у него не оставалось, впереди был жилой городок с нашими семьями. По укороченной схеме, вопреки всяким инструкциям Алик зашёл на посадку на взлётно-посадочную полосу и нормально посадил самолёт. Снова обнаружился заводской дефект, двигатель заменили. Алик в приказе Главкома ВВС был отмечен благодарностью и награждён именными часами. Мы знали, что ему приятно, когда спрашивали у него: - «Алик, который час?» - он всегда точно, по - военному отвечал.
О лётчиках второй эскадрильи стали говорить с большим уважением. Техники старались тоже не отставать, но не всегда это получалось. Я уже писал, что Маштаков с конца апреля стал освобождённым комсоргом полка. Начал он с того, что стал писать в окружную газету «На боевом посту», (в частях её звали «Стой, кто идёт!»), заметки. А ещё раньше в часть приняли механиком сержанта сверхсрочной службы Ростиянова Юрия. Он в конце 1959 отслужил срочную, приехал домой в Вознесенск и решил продолжить службу в Мартыновке. Перед призывом в 1956 г. женился и у него родилась девочка. Жену,после того, как устроился сам, устроил работать у нас же библиотекарем в гарнизонный Дом культуры. Ростиянов тоже писал заметки, сначала в районную газету, потом в окружную, подписывался «Ю. Рост». Свою первую зарисовку «Камешек» показывал всем, мне понравилось. Однажды летом мы прочли в окружной «На боевом посту» и в центральной «Красной звезде» похожие заметки. Первая подписана Маштаковым, вторая - Ю.Ростом. Описывался лётный день в авиационном полку, работа лётчиков и техников, потом - подведение итогов и оценка работы. «Отлично!» - сказал командир»,- так одинаково заканчивались обе заметки. Между авторами разгорелся нешуточный спор: кто у кого списал. О плагиате в чистом виде речи не было, но последняя фраза очень подчёркивала, что кто-то из «писателей» видел, что написал другой. Как бы закончилось дело, неизвестно, если бы Ростиянов не перевёлся в Одессу. Там он стал корреспондентом «На боевом посту», а Маштаков нашёл "новое дело" - стал приставать к лётчикам: он де пишет о лётной работе, поэтому ему надо обязательно побывать в воздухе, чтобы прочувствовать всё на себе.
Однажды после обеда капитан Белоножков ему сказал, что сейчас будет облётывать спарку после регламентных работ, есть возможность полетать, готовься. Лётчики сразу повели Жорку подгонять парашют, потом с парашютом усадили его в заднюю кабину для инструктажа, в общем, развлекались.
Облёт длился минут 15, но Жорке и этого хватило - из кабины его вытащили в полубессознательном состоянии, положили под крылом на чехлы, и только через полчаса он начал что-то соображать, хотел потихоньку уйти, но техник самолёта не отпустил - надо было ещё помыть кабину. Впоследствии выяснилось, что он вообще ни разу не летал, даже на гражданских самолётах, поэтому и в мыслях не держал, насколько это не просто. Но зато, похоже было, что желание летать у Георгия Матвеевича пропало надолго, если не напрочь. Было так, что он отказывался лететь на Як -12, когда его отправляли в командировку в Одессу.
Начальником группы обслуживания вооружения вместо Маштакова поставили старшего лейтенанта Лачугина Петра. Петр был вроде грамотный специалист, но состав его группы был таким, что не позавидуешь. В основном, это были узбеки и таджики. Вечно они что-то между собой делили, ссорились. Задание Пётр давал одному, а выполнял его другой. При такой постановке дела можно было нажить неприятностей, и они пришли. Сначала это был выстрел из пушки. Самолёт прилетел с отказом левой пушки из-за «утыкания» патрона. Патрон в ленте был поставлен с перекосом, в патронник не пошёл, затвором пушки его зажало в патроноприёмнике и пушка перестала стрелять. Все в авиации знают, что затворы авиационных пушек при ходе назад становятся на боевой взвод, значит, при любом раскладе, ход затвора вперёд до конца означает спуск бойка на выстрел. Механик в группе Лачугина этого не знал. Он увидел утыкание и ударил ручкой отвёртки по патрону, тот заскочил в патронник, затвор пушки закрылся и выстрелил. Это просто чудо, что никто не пострадал, снаряд пролетел метров 100, ударился в землю и взорвался. На разборе полётов Пете досталось «по полной программе». Вскоре произошёл сход двух реактивных снарядов при выруливании самолёта на старт, - опять Петру взыскание. После эпизода, когда на регламентные работы самолёт поступил с заряженной катапультой в сидении, Лачугин уже не находил себе покоя, ему стали выговаривать все: техники, лётчики, руководство эскадрильи, не говоря уже о руководстве полка. На вопрос инженера эскадрильи: - Чего тебе не хватает? - Петя честно ответил: - Понимать, о чём говорят мои солдаты. Майор Хрошин, видимо, переговорил в инженерном отделе и с командиром полка, группу Лачугина переукомплектовали, «растасовали» узбеков с таджиками, дали ему в помощь хорошего механика - сержанта сверхсрочной службы, дела стали налаживаться, Петро заметно повеселел.
Глава 21. Конференция
По итогам испытаний самолётов на базе нашего полка в августе – сентябре 1960г. была проведена лётно-техническая конференция. Конференции предшествовал прилёт на наш аэродром эскадрильи истребителей МиГ-21 и их совместные с нами полёты для сравнения лётных характеристик «нашего» самолёта и МиГа. Получалось, что наш самолёт выглядел лучше по многим параметрам и отставал только в маневрах в горизонтальной плоскости. Мы таким сравнением были очень довольны,гордились сверх всякой меры и к МиГ-21 стали относиться пренебрежительно. Конференция показала, что мы сильно преувеличили достоинства нашего самолёта. Оказалось, что, кроме нас Су-7Б испытывали ещё два полка,МиГ-21 тоже испытывали несколько полков.Их представители также прибыли на конференцию. Ещё в ней приняли участие: Главком ВВС,Генеральный конструктор Павел Осипович Сухой,представители Генштаба,представители завода-изготовителя,и ещё много военных и гражданских.
На самой конференции я присутствовал очень мало.Меня вначале включили в «группу встречи», мы встречали «гостей» на нашем аэродроме,на вокзале в Вознесенске,на аэродроме и на вокзале в Одессе. На этой «работе» я немного «опарафинился». Мне поручил инженер полка Петрунин встретить летающую лабораторию из Иваново и генерал-майора Микояна.Я для себя решил,что это какая-то ошибка,я уже встретил и привёз генерал-майора Микояна,поэтому приданную «Волгу» не взял,а поехал на в автобусе. Приехал вовремя, Ил-12 – лаборатория заруливал на стоянку. Первым вышел генерал-майор,я ему представился,он мне - тоже: - генерал Микоян. Я,от простоты, сказал, что один Микоян уже прибыл, что придётся ехать на автобусе,на двух Микоянов я не рассчитывал. Он посмеялся,сказал,что это его брат,ожидается ещё третий Микоян – дядя, Генеральный конструктор,но он не прилетел,а может, просто я его не встретил.
Когда все гости прибыли и были размещены, мне поручили организовать их охрану и лично отвечать за охрану П. О. Сухого. Инструктировали меня сразу несколько человек,я так понял,что они из КГБ.Надо было подобрать и проверить состав караулов, лично проинструктировать каждого, подобрать себе помощников и аттестовать их,составить схемы постов и много ещё чего. Я понял,что спать мне в эти дни и ночи не придётся.Но в действительности, всё оказалось проще. Часовые должны были стоять у входов в подъезды, другие посты были просто патрульными под окнами. Все перемещения гостей мы должны сопровождать только до машин, охрану в пути и в местах работы осуществляли другие люди.
Только Павел Осипович Сухой не вписывался в этот общий режим, он любил ходить пешком,говорил,что это помогает мыслить,поэтому для него предложили пеший переход из жилой зоны в служебную. Сопровождали его в этой прогулке четверо солдат с автоматами и я с пистолетом,причём, солдаты должны были следовать по двое в 20-ти метрах впереди и сзади, а я - сзади и справа в двух метрах. Как только мы выходили на «нашу дорожку»,которая была уже в асфальте и частично обсажена деревцами, Павел Осипович подзывал меня, предлагал «побеседовать» и мы шли,всю дорогу разговаривая о делах, погоде, жизни. Он делился своими мыслями и даже спрашивал меня,что я об этом думаю, как будто я,в самом деле, мог ему посоветовать что-то дельное. Такие прогулки очень меня возвышали в собственных глазах, заставляли думать, чтобы хоть немного «соответствовать» в наших разговорах. Жаль, что таких прогулок было только три, но и это, я думаю, было большим везением и счастьем, мне их хватило для размышлений надолго. Люди такого ранга, мне кажется, мыслят совсем не так, как мы - простые смертные. За 20 - 25 минут, что мы шли по дорожке до столовой, Павел Осипович успевал много рассказать, коснуться многих тем, задать мне столько вопросов, что я думал надо всем этим неделями. Я, кстати, проверил его слова, и убедился, что во время прогулки хорошо думается. С тех пор я часто, когда надо принять ответственное решение или обдумать какой-то технический вопрос, выхожу погулять один и надолго, это, в большинстве случаев, помогает. Ещё из общения с П. О. Сухим я вынес, что, чем человек умнее и образованнее, тем проще он в общении, не кичится, не выказывает своего превосходства, не подчёркивает своё высокое положение. И наоборот, человек не очень умный, и плохо образованный профессионально, стремится в общении показать свою значимость, начинает «козырять» зачастую мнимыми знакомствами, не прислушивается к другим мнениям, слышит только себя. Жизнь подтвердила мои наблюдения много раз, особенно часто я сталкивался с подобным «явлением» в общении с командирами, преподавателями, врачами, людьми властных структур.
Конференция продлилась неделю. Были подведены итоги испытаний, сделаны выводы, работа нашего полка была признана большой и полезной. Павел Осипович в заключительной речи поблагодарил всех и пригласил к себе в КБ в Москву. Были премии и подарки. Я получил благодарность, премию: 1,5 месячных оклада (мой оклад тогда составлял 1070 рублей) и сувенир от КБ в виде самолётика из нержавеющей стали на плексиглассовой изогнутой державке, закреплённой на основании - верхней части северного полушария земли с контурами СССР. На основании была выгравирована надпись: - «технику- лейтенанту Горенскому А. Г. за участие в испытаниях Су-7Б». Я очень дорожил этим сувениром, жаль, что жена не поняла этого и давала его маленькой Ольге играть, а потом совсем выкинула,когда я был на Кубе.
В заключение было решено сфотографироваться. Мы рассчитывали получить хотя бы по одной фотографии, но наш особый отдел распорядился по-своему: ввиду секретности, сделали только одну большую фотографию для истории части. Она висела на стене в кабинете командира полка. В сентябре делегация от нашего полка была откомандирована в Москву, в КБ П.О.Сухого. Это было, в основном, руководство и несколько человек от лётного и технического состава. Я в эту делегацию не попал. Участники рассказывали,что принимали их по высшему разряду, показывали КБ, музей, завод в Подмосковье. В заключение был «фуршет» и сувениры-самолётики,несколько человек получили даже ценные подарки.Вскоре после конференции состоялся приказ Главкома ВВС,где также были поощрения и благодарности,и где приказывалось продолжить испытания на максимальный налёт, также на боевое применение.
Глава 22. Войсковые испытания продолжаются
Вот когда мы почувствовали «всю прелесть» боевой работы авиационных полков. Были выделены «лидеры» - машины, имеющие наибольший налёт, их стали назначать на полёты постоянно. Следовательно, их исправность и готовность к полётам стала постоянной заботой технического состава.
Планировались полёты, в основном, только на полигон. Снаряжались самолёты в таких вариантах: «бомбы - пушки», либо «пушки - реактивные снаряды», либо «бомбы - реактивные снаряды», был ещё вариант «бомбы - баки - пушки», это когда на подвеску под фюзеляж укреплялись дополнительные топливные баки, но он применялся редко, когда перед боевым применением планировался полёт по маршруту. К тому же, реактивные снаряды и универсальные блоки к ним были двух типо-размеров. Полёт на полигон длился около 30 минут, за это время специалисты по вооружению не успевали подготовить новый вариант снаряжения, не то, чтобы отдохнуть. Инженерный отдел решил - в целях развития взаимозаменяемости использовать «работников» всех специальностей для снаряжения самолётов к боевому применению. Электрики, радисты, парашютисты, планшетисты, все мы быстро научились подвешивать на внешнюю подвеску бомбы, блоки, баки, снаряжать патронные ленты и укладывать их в патронные ящики. Оружейники только ставили патронные ящики на самолёт, заправляли ленты в пушки и устанавливали в бомбы все взрыватели. С реактивными снарядами РС было сложнее, но вскоре и с ними все научились обращаться правильно, время снаряжения РС сократилось значительно.
Жена моя всё это время занималась подготовкой «приданого» нашему первенцу. Все наши знакомые говорили, что будет мальчик, «все признаки» указывали на это; но определять пол нерождённых детей врачи тогда ещё не умели, мы с Валентиной особо об этом не думали, и не придавали этим предсказаниям никакого значения. По вечерам мы гуляли, было прохладно и не было пыли. Потом приходили «домой» в свой «пенал», пили чай и ложились спать. Если полёты планировались «с ночи на день», вставать надо было часа в 4 утра, я ложился раньше, а жена шла к соседям. Время родов подошло незаметно. Вечером 8-го августа я отвёз Валентину в Вознесенск в районную больницу, а 9-го рано утром позвонил с нашего телефонного коммутатора в приёмный покой, мне сказали, что родилась девочка. Прямо в столовой я отпросился у Хрошина и помчался в город.
На всю жизнь у меня отпечаталась в памяти моя первая встреча с дочерью.Мне её показала медсестра в окно. Хотя она родилась по медицинским меркам большой (47 см.) и тяжёлой (3,2 кг.), мне показали беленький маленький свёрток, из него виднелось личико красно-кирпичного цвета, величиной с кулак, всё в каких-то морщинах и синяках. Левый глаз был полуприкрыт, правый - открытый был яркого сине-фиолетового цвета и абсолютно ничего не выражал. Я смотрел и чувства переполняли меня, выплёскиваясь через край, ведь это моя дочь – самая красивенькая, самая беленькая, самая лучшая и любимая. Когда мои «девушки» приехали через 10 дней из больницы, Ольга, (мы с женой решили назвать дочь так),была уже розовенькая и смотрела обоими глазами. Соседка - Корж подарила нам немецкую коляску,плетёную из лозы,научила купать ребёнка,измеряя температуру в ванночке с помощью собственного локтя, и ухаживать за кожей с помощью заранее нагретого и охлаждённого растительного масла. Коляска была единственной во всём городке, мы гуляли на зависть всем молодым мамам «налегке», они носили своих чад на руках. Валентина со многими быстро подружилась, все вместе гуляли они со своими новорожденными. Особенно большой её подругой стала Мария Рудакова, она родила сына Вовку на несколько дней раньше, чем родилась наша Ольга.
Я был счастлив и не скрывал этого. Всё у меня в то время получалось. Мы с женой строили свои отношения,семью, быт и уют. Я любил свою жену,свою дочь,свою работу.Мне всё это очень нравилось. Валентина оказалась хорошей женой и матерью. Она тщательно и трепетно ухаживала за Ольгой,по часам её кормила и пеленала. По вечерам, когда я возвращался со службы, мы часто втроём, а то и вшестером с Рудаковыми гуляли. После прогулки купали Ольгу,потом они «кормились»,а я в это время стирал пелёнки и подгузники. Ольга,причмокивая,засыпала. Мы оставались на какое-то время одни. Это были самые прекрасные моменты, дышащие покоем и лаской. Валентина засыпала быстро и крепко, но я спал чутко и просыпался на каждое движение дочери. И хотя я в это время сильно похудел и весил всего 68 кг. при росте 180 см., но ничуть этим не был опечален, а, напротив, не ходил а «летал», как на крыльях. С Рудаковым Борисом мы до этого не дружили, хотя он относился к нашей второй эскадрилье. Дело в том, что он был лётчиком на Як -12, который использовался в полку для различных вспомогательных полётов: возил руководителя полётов на полигон и обратно, выполнял разведку погоды при очень сложных метеоусловиях, возил начальство в Одессу. Борис, кроме аэроклуба, нигде больше лётному делу не учился, был он старшим сержантом сверхсрочной службы, никуда особо «не встревал», всё старался сделать на своём самолёте сам, или с помощью солдата-механика. Перед Новым 1960 годом он женился на девушке из Мартыновки Марии Мирошниченко и получил комнату с подселением в трёхкомнатной квартире, в одном из новых пятиэтажных домов. Когда начали дружить наши жёны, тогда и мы стали с Борисом общаться, а потом подружились, и почти всё свободное время стали проводить вместе. Стало даже традицией в воскресенье ходить к его тестю и тёще на обед всем четверым с двумя нашими детьми. Как только мы появлялись у Мирошниченко, хозяин подавал команду своим дочерям: - Галька, Катька, Зинка, ну-ка разворачивайтесь! - они сразу брали у нас детей, начинали накрывать на стол, а мужчины в это время спускались в погребок, где стояло до 20-ти бочек домашнего вина, и пробовали, что будем пить за обедом. Хорошо «напробовавшись», мы выходили сразу за стол, девчата следом несли ведро понравившегося нам вина. Обед был обильным, и, хотя были обычные украинские блюда, но такие вкусные, что мы съедали всё. Мне запомнились их борщи с пампушками, купаты, голубцы, запечённая свинина, и ещё много всяких блюд, всех не перечислить. Длилось пиршество до вечера, мы объевшиеся и отяжелевшие брели домой в городок и сразу валились спать.
Семья Мирошниченко была работящей,гостеприимной,хлебосольной и многодетной. Отец работал в колхозе животноводом, а мать - сельская учительница. Мария - второй ребёнок. Первым у них был единственный сын Владимир, а дальше шли четыре девушки. Владимир работал старшим механиком на одном из судов – китобойцев в китобойной флотилии «Слава». Мы с ним встретились в феврале - марте 1961 года, когда он приехал в Мартыновку к родителям в отпуск. Был Владимир компанейским, много и интересно рассказывал о промысле китов, об антарктических штормах, о самой флотилии. С шурином - Борисом и со мной быстро подружился и часто приходил к нам в военный городок в гости. Отпуск у китобойцев был большой - больше трёх месяцев, но через месяц, или чуть раньше, Володя уехал в Одессу решать вопросы с кооперативной квартирой и больше не приезжал.
Ольга сначала росла у нас на удивление спокойной: поест – поспит, опять поест, и снова спит. Но к середине октября всё изменилось: у Валентины - пропало молоко, Ольга стала худеть, болеть, ночью не спала и капризничала. В декабре положение стало критическим: мы все не высыпались, стали злыми. Товарищи на аэродроме, видя моё состояние, предлагали поспать часок на самолётных чехлах, но это не выручало, Ольга болела уже непрерывно. Решено было, что я возьму отпуск и отвезу её в Тайшет или в Бирюсу к Валиным или моим родителям.
Большие перемены произошли у меня и на службе: во-первых, ушёл Георгиевский. Он добился перевода в Тирасполь на авиаремонтное предприятие. Я был рад за него, так как, понимал, что должность техника по обслуживанию он давно перерос, ему в Мартыновке не интересно, однако и видел, что главный мой помощник, главная опора уходит, без него мне будет намного тяжелее.
А из полка уходил командир - полковник Жуков. Об этом жалели все: лётчики и техники, солдаты и сверхсрочники: Жуков с женой Прасковьей Тимофеевной были «отцом и матерью» этого большого, сложного, живого коллектива - авиационного полка. Прасковья Тимофеевна работала буфетчицей при лётно – технической столовой. Хотя она не была заведующей и не соглашалась на эту должность, влияние её на весь процесс питания лётчиков и техников был огромным. Столовая походила на ресторан в закрытом клубе аристократов, блюда были на любой вкус. Никто не мог представить, что останется голодным, если была срочная работа на аэродроме, девчата-официантки выезжали туда с едой. А «наши» холостяки просили «сухой паёк» на воскресенье, на вечер с выпивкой, и на другие «мероприятия». Прасковья Тимофеевна часто «открывала кредит», давала папиросы,сигареты и даже водку в долг. Должников она записывала на дверцах огромного «купеческого» буфета в фойе, и однажды Жуков эти записи обнаружил. Переписал все фамилии,озвучил на построении и велел всем рассчитаться без просрочки,чтобы «не страдал его семейный бюджет». делал он так, конечно же, в воспитательных целях, а не из меркантильности. В полку знали его выдачи денег в долг офицерам и солдатам «без отдачи», и его приглашения вновь прибывших офицеров на воскресный обед (с выпивкой и огромным количеством блюд) к себе домой с целью лучшего знакомства. В конце декабря 1959 года я тоже был приглашён на такой обед.
Мы даже не представляли насколько изменится наша служба и жизнь с его уходом. Вместо Жукова командиром полка был назначен подполковник Фукалов - выпускник Монинской лётной академии, лётчик третьего класса,который повышать свою классность в лётном деле не спешил. В полку уже служили: Дабаев - начальник политотдела, Камбалов - начальник штаба, Камалов - начальник технико-эксплуатационной части (ТЭЧ), Каримов – командир батальона обслуживания. Почему-то,все они говорили по-русски с большим акцентом. По этому поводу ходили байки и анекдоты. Например,приходит Камбалов в солдатскую казарму и начинает «распекать» старшину:
- Старшина, пиль!
- Никак нет, товарищ подполковник, не пил.
- Пиль, говорю!
- Так ведь гости приехали, я совсем немного…
- Пиль, говорю! - и проводит пальцем по подоконнику, показывая,где он обнаружил пыль.
Осенью интенсивность полётов несколько снизилась из-за погоды. Летать стали, в основном, командиры для повышения классности. Фукалов изредка тоже летал, однако лётчика «от природы» в нём не было.Как поговаривали лётчики,летать он не научился и, наверное, уже не научится. Даже со стоянки он никак не мог вырулить «по-истребительски». Обычно все лётчики – истребители,понимая,что у их самолёта реактивная струя направлена низко, не так, как,например,у бомбардировщика, чтобы не сбить кого-нибудь, перед выруливанием давали газ,затем отпускали тормоз и убирали газ. Самолёт плавно уходил со стоянки и разворачивался вдоль рулёжной полосы, тогда лётчики снова давали газ, это уже было не опасно, и рулили на старт. У Фукалова так не получалось, он газ не убирал, поэтому при его выруливании в воздух летели самолётные чехлы, заглушки, вымпелы, за всем этим мчались техники, чтобы не унесло далеко и не сломало. Сначала об этом говорили инженеры, затем лётчики, в частности, Хрошин и Каздоба, ничего не помогало, и однажды техническая душа старшего техника звена, старшего лейтенанта Подгорбунского Юрия не выдержала. Был не по-осеннему тёплый день, начинались командирские полёты. Фукалов приехал на своей «Волге», (она ему досталась «по наследству» от Жукова, а у Жукова появилась после конференции - может, премия, а может, подарок), в новой демисезонной голубой куртке и в новой фуражке. Перед вылетом, он, по традиции, передал технику фуражку и куртку, в кабину сел в кожанке.
При его выруливании снова всё полетело в воздух. Юра проводил самолёт, потом взял командирскую фуражку, потоптался на ней несколько минут, наполовину оторвал козырёк, и разорвал подкладку. Куртку Фукалова он отнёс в лужу и там её тоже долго и основательно топтал. Показалось мало, тогда он пошёл к водителям заправщиков и попросил одного из них проехать по куртке несколько раз. Затем слегка её отряхнул и стал ждать прилёта командира. Мы все с огромным интересом ожидали окончания «дела». Полёты заканчивались, самолёты заруливали на стоянки, Фукалов приехал за своей одеждой и опешил, видимо, сталкиваться с таким раньше ему не приходилось. Юра состроил на лице скорбную мину и стал объяснять: - это случилось при Вашем выруливании, я не успел сообразить, как всё разлетелось, - вот результат. Фукалов не дослушал, взял свои вещи, сел в «Волгу» и уехал. Выруливать со стоянки он так и не научился, но изредка, всё-таки, газ «прибирал», а куртку и фуражку стал оставлять в машине.
Вскоре после этого со мной случилась неприятность. Пустые подвесные баки с самолёта мы научились снимать легко и быстро. Они в этом случае весят около 20 килограммов. Двое садятся на корточки под баками, а техник самолёта в кабине включает их аварийное сбрасывание. Баки оказываются на руках у сидящих, они потихоньку выползают из-под самолёта и укладывают баки на специальные подставки - ложементы.
Заканчивались полёты во вторую смену, темнело, все торопились, никто не простучал баки, чтобы убедиться - пустые они или полные. Мой оказался полным, - по какой-то причине топливо из него не выработалось. 180 килограммов рухнули вниз. Правую руку я успел убрать, а левая была придавлена. Бак оттащили, меня повезли сначала в медсанчасть, а потом в Вознесенск. Вознесенские хирурги увидели на снимке полное раздробление костей мизинца и безымянного и хотели ампутировать, я попросил, чтобы меня отправили в Николаев в военный госпиталь. Они вроде даже обрадовались, наложили на пальцы шинки и отправили домой. Нашим врачам я сказал, что всё нормально, и с этими шинами ходил около двух недель, потом уже пришёл в санчасть на осмотр и перевязку. Так всё и зажило через 3 – 4 недели.
В конце ноября на командирских полётах на Су-7Б у майора Белоножкова (я уже писал, что он был назначен старшим штурманом полка и вскоре получил очередное звание) отказало горизонтальное управление. Он направил самолёт за селом Прибужаны в склон берега, чтобы в случае взрыва уменьшить разлёт осколков, а сам катапультировался. Приземлился удачно, пошёл в Прибужаны и оттуда позвонил в полк о случившемся. Была организована аварийно-спасательная команда, прибыли на место и увидели, что самолёт цел, он соскользнул по склону и стоял, уткнувшись носом в деревья на самом берегу Южного Буга. Белоножкова обследовали в госпитале, никаких изменений после катапультирования не нашли и допустили к полётам. Самолёт обследовала комиссия НИИЭРАТ и тоже ничего явного не нашла. В нашей практике такой отказ случился впервые. Самолёт приказали отправить на завод – изготовитель для дальнейшего обследования и выяснения причин аварии.
Продолжение: https://dzen.ru/a/Zu3Jl2nOgxBEoydc
