Он - это Френсис Бэкон. Тот самый, кто к отображению агонии подошел в высшей мере с эстетической стороны - это такая болезненная, воспаленная красота. Потому что живопись у него ака грубое хирургическое вмешательство. Но какое!
Взять хотя бы "Этюд к портрету папы Иннокентия X работы Веласкеса" (1953) - перед нами казнь. Казнь на электрическом стуле. Но казнь красивая.
И искры здесь есть, и капли крови, и еще пока тонкий, но с нарастающей звучностью, смердящий запах жареного мяса (не удивительно, что в США, на родине этого смертельного мучительного оружия, электрический стул шутливо называли старой коптильней или желтой мамой; кстати, желтый цвет на картине тоже есть).
И казнит Бэкон тут сразу всех - и культуру, и историю, и память, и своего отца, и Отца всех нас.
И выбирает он именно папу, потому что папа есть наместник Бога на Земле, а, значит, он есть и культура, и история, и память, и родитель, и прородитель...
Не убивает он только Веласкеса. Он его модернизирует. И посмотрите КАК он это делает! Цвет искупительной жертвы Христа заменяется на цвет Марии Магдалины (блудницы, ставшей правидницей), на цвет Страстей Христовых. Низпадающие линии условного занавеса протыкают папу как штыки и расходятся как искры от взрыва в том месте, где должны быть ноги...
Лучшие эпизоны феерическо-абсурдистских фейерверков крови Тарантино поглядел в том числе и от Бэкона, несомненно.
И, конечно, про этот портрет можно говорить бесконечно много, но, главное, что мне хотелось донести - все это про агонию, но про агонию эстетически филигранно выверенную (никакой расчлененки, только этот рот и эти зубы).
Вообще, Френсис Бэкон - художник, которого нужно НЕ СМОТРЕТЬ, А УВИДЕТЬ. Потому что смотреть его больно, трудно, почти невозможно. Его работы словно высасывают из тебя всю жизненную энергию, как Дементоры. Крик, судороги, предсмертные муки и плотный едкий запах смердящий падали.
Изображенные художником фигуры и лица людей, как правило, деформированы, перекручены, искажены - это тело, вывернутое наизнанку; это смятое постельное белье; это мусор, в конце концов.
Мусор в нашем понимании, не бэконовском.
На творчество художника сильно повлияли два фильма 1920-х годов: "Броненосец Потемкин" и "Андалузский пес", связанные общим сюрреалистическим вектором революции насилия. И конечно в обоих случаях его захватывали кадры с травмами.
Именно поэтому смерть становится мощнейшим возбудителем его образов. И именно поэтому, глядя на его работы, осознаешь, что искусство здесь больше не держится на живописи.
Бэкон хранил у себя в мастерской, вырванные из журналов и каталогов, репродукции и перерисовки картин великих мастеров прошлого. Он их мял, скалывая канцелярскими скрепками стыки деформаций, как медицинскими защипами. Именно в этой странной бумажной скульптуре сформировался его личный стиль компановать картину.
Способ мять и уродовать - это всегда очень болезненный результат. Этакий инквизиционный подход, когда казнь на уровне садизма - сперва муки, потом смерть.
И невольно возникают ассоциации со Страшным судом... Но, Бэкон был ницшеанцем и атеистом (знающим, но не верующим), поэтому историй про жизнь вечную и спасение искать здесь не стоит. Потому что спасения нет. И жизни вечной нет. Есть только черви, земля и секунда до...
Делез опознавал в его творчестве род экстаза, в котором тело, ставшее мясом, сползшим с костей, пропитывается духом, свободным от разума: "Через живопись истерия становится искусством. Или через художника истерия становится живописью. Мерзость становится великолепием, ужас жизни становится жизнью очень чистой и очень насыщенной".
Не для кого не секрет, что Бэкон не сильно был увлечен дамами. Но была в его жизни одна особа, смятая в пух и прах, с которой у художника были близкие отношения.
Это если верить словам сэра Френсиса. Однозначно одно - дружили они долго, а вина выпили еще больше (он написал 22 ее портрета и по количеству повторяющихся, навязчивых изображений одного и того же персонажа, которые так любил Бэкон, с ней может конкурировать разве что Папа Иннокентий Х).
Дело в том, что Бэкон был большим любителем античной драмы (античность - это вообще такой культурный мел для большого корпуса художников разных эпох, если не для всех, в той или иной степени, конечно).
Именно поэтому в своих работах Бэкон снова и снова замыкает часть пространства в круг или куб, отводя этой геометрической резервации роль сцены, амфитеатра, арены. Он щедро кормит публику мясом, находя в тушах особую красоту (по заветам обожаемого мною Хаима Сутина), а живущие самостоятельной жизнью рты (настоящая симфония крика и ужаса; такие потемкинские рты) есть его обсессия.
Все тот же Делез отмечал, что "у Бэкона крик - процесс, когда все тело выходит через рот". И вот ни убавить, ни прибавить.
Достаточно посмотреть на его "Распятие", которое ака снятая кожа, подвешанная в мясом цеху под потолок. Кожа, которая есть душа, отделяющаяся от тела (очень болезненный процесс, в том числе болезненный и физически).
То самое пограничное состояние, когда до конца остается три, два... Этакий момент перехода, когда головной мозг уже получил судорожный импульс предсмертных мук.
Поэтому крик и боль. Поэтому страх и ужас.
Поэтому смятые, вывернутые наизнанку фигуры - кто знает, возможно, и нет другого способа покинуть тело?!
