- Так и будешь стоять? Мы поедем или нет? – в голосе Нади были слышны истерические нотки.
Казалось, она злилась на Володьку не из-за того, что погода «НЕЛЕТНАЯ», а просто за то, что есть на свете белом такой Володька, торчит, понимаешь, как прыщ на заднице, и мешает Наде жить.
- Никуда мы не поедем. Я сказал уже.
Она вдруг резко встала, схватила неожиданно страшненький брезентовый рюкзак, набитый продуктами и, яростно оттолкнув Володю, начала протискиваться вдоль рядов сидений.
- Открой двери! Выпусти меня! – приказала.
Сама же с трудом пыталась втиснуть просторные рукава шубы в лямки рюкзака. По ней видно было: не для красоты напялилаона на себя меховое «богатство». Шуба, грубоватая, с лохматым ворсом, служила исключительно по прямому своему назначению – обогреть и защитить от ветра владелицу. И на ногах Нади Володя обнаружил не изящные сапожки на молнии и высоких каблучках, а самые натуральные валенки. Самого, что ни на есть, сельского, простецкого вида.
- Ты дура совсем? – вскрикнул Володя, - куда ты намылилась? Там же край!
Да разве Надю удержишь. Но она сменила приказной тон на умоляющий.
- Правда, Володя, выпусти! Пурга почти закончилась. Что тут, десять километров всего, к ночи доберусь, я не в первый раз уже. Я привычная. Мама ждет – я обещала!
- Мама подождет, Надюша! Неужели она не поймет? – Володька готов был на колени встать перед Надей.
- Не подождет! – Из глаз Нади полились вдруг слезы, она умирает, Вовка, понимаешь? Умирает! Открой двери. Пожалуйста. Не переживай. За мостиком у меня лыжи припрятаны. А волков сейчас на дороге нет, стая на сто километров ушла.
Володя забрался в кабину. Двери «Лиаза», пшикнув, распахнулись.
- Подожди, Надька, я с тобой!
Надежда уже с улицы крикнула:
- Не надо, у тебя ни одежды, ни лыж… И вообще – не надо!
Она тяжко, в своей объемной шубе, пробиралась через заносы. Но, на Вовкино удивление, пробиралась уверенно, ходко, как сильное животное, не раз торившее себе тропу среди непроходимых снегов. Видно было – Володькина «любоф» совсем не была рафинированной городской девицей, которую из себя представляла все это время. Настоящая лесная косточка - в Вовкиной помощи не нуждалась.
Он чувствовал себя распоследним идиотом, этаким никчемным дурачком «с горы». Чего он стоит? Девка в метель, в кромешную мглу поперла, одна! А этот встал тут…
Бегать по селу некогда. Володька ткнулся в первую же дверь избы с ярко освещенными окнами. Долго не открывали – была слышна громкая музыка – Алла Пугачова «грозила невидимым соседям наверху, что делу время, а-а-а-а-а потехе ч-а-а-а-а-с!» Володька отчаянно замолотил кулаком, и его услышали, наконец.
Нарядный, в новой рубашке и даже при галстуке, мужичок неохотно просунул красный, веселый нос в щелку. От него вкусно соленым огурцом и чесноком вперемежку с водкой.
- О, б…, ты че? Тебя откуда принесло, парень? – спросил он.
- С Наступающим, здравствуйте! Я – водитель автобуса рейсового. Застрял!
Мужик сграбастал Вовку и втянул в сухие, холодные сени.
- Пойдем, пойдем, че ты! У нас погостишь, кляп с ним, с автобусом! Ирк-а-а-а-а! Ир, к нам гости!
- Не, спасибо! Не, я не…
Ярко горит люстра со «стеклярусом» в просторной «зале».
Сельские жители упорно называли горницу «залой». Простим им эту наивную и смешную привычку.
В углу – цветной телевизор. Стол, накрытый новенькой клеенкой, ломится от яств. Народу-у-у-у! Все кричат, гогочут, улюлюкают. К Володьке потянулись многочисленные стопки и даже стаканы. Вот те и сухой закон! Пахло чем-то жареным и неизменным пряным чесноком – у Володьки в желудке заурчало. Дети, по уши измазанные шоколадом, кричали: Д-е-е-д Мороз! Хозяйка, та самая Ирка, принаряженная, губки в помаде, сновала туда-сюда с блюдами.
- Садитесь, садитесь, ну что вы! – она настойчиво приглашала гостя к столу.
Хозяин бесцеремонно сдергивал с Володьки куртку.
- Водила наш! Автобус застрял! Колька, итить твою колотить, не набухивайся до чертей! Завтра в смену! – мужичок обернул к Володе свое румяное лицо и пояснил, - это Николай! Он на тракторе завтра дорогу будет расчищать, не волнуйся, паря! А хочешь, он попозже почистит? Какой дурак с утра куда поедет? Выпьешь с нами… Ирка, дай тарелку! Выпьешь, выспишься!
Кто-то из сидевших за столом возмущенно крикнул:
- Ты, Федя, совсем обалдел? А если скорой надо ехать? Колька, не пей, зараза! Уже третью схватил!
- Все нормуль! Все нормуль! Я третью схватил, да семь пропустил! Выйду, сказал же!
Володя совсем размяк в веселой, такой родной обстановке. Телевизор, со звуком, включенным на полную мощность, орал: «Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня!» Кто-то спорил с соседом о политике. Кто-то затягивал жалостливую песню, но народ, недостаточно подогретый, не хотел вторить певцу. Кто-то поносил Колю «проклятым алкашом» и не давал ему выпить «четвертую». А перед носом Володи возникла огромная плоская тарелка с завитушками по ободку. И тут же на нее набухали поди чего: и оливье, и шубы, и картошки с укропом, и мясо…
- Кушайте, кушайте, наверное, замерзли… Ох, такая погода, прости Господи, и домой вам не пробраться… Огурчика? Помидорчика?
Ухватистый хозяин лихо подмахнул рюмку – пей!
Володька было потянулся к водке, за которую сейчас еще и потолкаться в очереди нужно, но осекся: перед глазами замаячила неуклюжая шуба. Тоненькая Надя казалась в ней медведицей. Где-то тащит она на себе эту шубу и рюкзак, пробирается через снежную завесу в никуда…
- Спасибо! Не буду! Вас как по имени, простите, Федор? Федор, вы мне не одолжите пару лыж! Там человек, девушка… Одна!
***
И вот, Володя теперь – турист. И на него напялили какой-то тулуп, наверное, до революции сшитый. И валенки на Володиных ногах, и торбочка с закусками и чекушкой самогона (Федор настоял – «не внутрь, так снаружи намажешь») А на валенках – настоящие охотничьи, широченные лыжи.
Дорога видна. Тут особо размышлять не надо – нужно просто идти и не сворачивать. В тулупе тепло и в желудке – тоже приятно. На душе тревожно. Никак не унять ледяной холодок – Володька с удивлением обнаружил, что ему страшно. Просто страшно, вот так, на ночь глядя, тащиться куда-то в леса из новогоднего дома, теплого, гостеприимного, полного ласкового и смешливого народу. Но, чем страшнее и жутче становилось под сердцем, тем жестче пробивались упрямство и решимость: Надя, одна, совсем одна… И у нее… мама умирает.
Чтобы заглушить страх под ложечкой, Володя старательно отвлекал себя разными мыслями. Подумать было, над чем. Например, когда его спросили, мол, что за девушка такая, он сказал, что «Надя из Черемушек». А Федор, хозяин, вдруг гыкнул:
- Надька? Так у Надьки же… - и умолк, потому что Ирина, жена, больно ткнула супруга в мясистый бок со словами: «Их дела, разберутся, не лезь, нафиг»
Какие «их дела»? Их, то есть Володьки и Нади дела? И что у них за дела?
Надины тайны тревожили и волновали. Что там стряслось у Нади в этих Черемушках? Почему она так рвется сквозь метель в свою деревню? Говорит, что мама больная… А чего раньше не рвалась? За полгода ни разу она не выезжала дальше своего ресторана. Ну ладно, скрывала деревенское происхождение. Это понять можно – некоторые девушки стесняются Родины, за городских сойти хотят. И у них неплохо получается. Никогда бы, ни за что Володя не догадался, что Надюша из глухого села. А и догадался бы, так и что? Подумаешь… Да хоть из тундры – наплевать! Но он-то – спетая песня.
Кстати, а почему? Для Надьки Володька – самое то! Уж городской пропиской обеспечил бы. Чего она искала? Побогаче кого? Видать, не нашла… И девчонки из «Руси» как-то болтанули нечаянно: не нашла. По крайней мере, никто ее вечерами не встречает. Не нашлось больше дурака…
Метель и не думала успокаиваться, слепила глаза и пыталась забраться под воротник тулупа. Но воротник (вот вещь!) был высок и широк. Володька поднял его и спрятал лицо в пахучую овечью шерсть. Идти на лыжах было неудобно, Надиных следов совсем не видно – замело: никакой колеи. Но хоть направление угадывалось, не тропка, дорога же! В Володькиных ушах – свист и вой. Зато не холодно – раз-два, раз-два на лыжах, как бы не вспотеть с непривычки – в последний раз Вовка ходил на лыжах в армии. Ничего, голова боится, а ноги делают. Предположительно, он должен нагнать Надю через час. Господи, помоги! (В Бога Володька не очень-то и верил) Но кто-то должен ему помочь?
Он обернулся – деревенские огоньки мигали вдалеке. До смерти хотелось вернуться в тепло домашнего очага. Володька подавил в себе это желание – где-то впереди дурочка Надя. А он, как черепаха, тащится.
И все-таки, что же там «у нее»?
Догадка внезапно пришла в круглую Вовкину голову. Ну конечно! Неужели он, дурак стоеросовый, сразу не смог догадаться? Там, в Черемушках, у нее больная мама и… Ребенок! Надькин ребенок! И она не говорит о ребенке! Кто ее возьмет с хвостом-то? Наверное, Надя испугалась – ничего не сообщила, потому что Володька как-то раз обмолвился, что не смог бы жениться на мамочке с ребенком, потому что этот ребенок не примет его и будет всячески мстить. Когда еще была жива мамка и приводила в бабкин дом всяких женихов, он, шестилетний Вовка, рыдал от ненависти к мамкиным женихам. Он ненавидел всех поголовно! Он им мстил за сгинувшего «на ответственном задании» папку, за несчастную, пристрастившуюся к винцу мамку, он подбрасывал кнопки на стулья, заливал в их ботинки рыбий жир и еще много чего подлого делал…
Потому и не смог бы взять женщину с ребенком. Ребенка никто никогда не спрашивает. А надо бы спросить…
Надя поняла все по-своему…
Точно! Точно!
Ой, дурочка какая. Сам виноват. Правильно она от Володьки ушла, так ему, Володьке, и надо.
Метель остановилась резко, будто кто-то могущественный и большой вдруг переключил тумблер. Стало тихо. Тихо, мягко как-то и тепло. Вдоль дороги высились лохматые ели, по самые макушки заваленные снежными шапками. Редкие осины и хлипкие березы сгибались под тяжестью снега и склонялись над дорогой в три погибели. Володьке показалось, что идет он по туннелю. Опасаться стоило – деревья запросто могли рухнуть и похоронить под собой.
Он скинул с руки огромную рукавицу, потянул шнурок торбы и вытащил огромный фонарь. Нажал на кнопку, посветил вперед: никого, и даже следов лыжни нет: чистая, блестящая от света фонаря, белая целина. Луч фонарика метнулся по еловым веткам, по заваленным обочинам и…
Володька похолодел. Его ноги подкосились.
Вдоль обочины шла ровная канавка, просека, что-ли… Кто-то ранее, может быть, не далее, чем минут десять назад, ее пробил по целиннику. Володя неуклюже шагнул к импровизированной канавке, тянущейся вдаль, и присмотрелся к ней. Тут же горло парня сдавило неприкрытым ужасом, таким, что шапка на голове зашевелилась от вставших дыбом волос.
На чистом снегу отчетливо отпечатался огромный след. И был он такой четкий, не от того, что владелец следа старался выделиться и красиво пометить свое существование. А от того, что владельцев следа было… несколько. И шли они аккуратной цепочкой, не сбиваясь, лапа в лапу. Так всегда идут волки, организованные и умные убийцы.