Автобус шуршал пакетами с подарками и благоухал копченой рыбой, колбасой и зелеными мандаринами. У кого-то даже связки бананов из авоськи выглядывали. Тоже зеленые, как и мандарины. Народ по этому поводу нисколько не переживал – матушка в валенки положит, как помидоры, да к печке прислонит – мигом доспеют.
Настроение у пассажиров было праздничное, несмотря на разыгравшуюся пургу, кидавшую в стекла транспорта целые комки снега. Все молились на водителя, на вид не вредного. Справится, выдюжит, довезет? А то как бывало, попадется какой принципиальный, на дорогу посмотрит, да и развернется на середине пути, мол, дальше не повезу, товарищи. Кому не нравится – могут идти пешком. А какой «пешком» - до ближайшей деревни двадцать километров, до самой дальней – шестьдесят. Вокруг лес, сугробы, волки и мороз!
И ничего не попишешь – водилу тоже надо понять. Застрянет автобус в снегах, кто вытаскивать будет? Вы-то, пассажиры, дома к печке приложитесь, а ему что делать? Утра ждать? В такую погоду, одному, сладко ли? А потом еще и от начальства по шее получать – почему не явился в автотранспортный цех вовремя? Давно премии не лишали?
Тоже ведь семья, дети у мужика, надо понимать.
Пассажиры отлично все понимали и даже сочувствовали. Пока ехали. Взывали к совести злую метель, потихоньку, под нос, поминали всех святых и обещали не пить, не курить, и не буянить во время праздника. Прощения попросить у обиженных и сдать, в конце концов, пятнадцать копеек на сбор помощи детям Никарагуа – только пусть кончится непогода, и автобус благополучно доедет до родного села, где ждут родители.
Ждут-пождут и волнуются. Где жена и детишки наряжают елку, где застыл к празднику дрожащий холодец. Где селедка манерная облюбовала уже овальную, специально для селедки предназначенную тарелку. Где дочка или сынок дышат на морозные узоры, пальчиком расширяя для себя маленькое окошечко, посмотреть на улицу – папка едет или нет?
Володя Горшков спиной чувствовал, как на него молятся. Ему это льстило. Он, водитель желтого «лунохода» или, грубей, скотовоза, сейчас был царем и богом во всем этом занесенном сугробами лесном королевстве. От автобуса сейчас зависели пассажиры, их семьи, все-все-все!
И он, конечно, старался. Желтый «Лиаз» громыхал, истерически трясся, но вез, и его колеса пока не увязали в сугробах. Где-то Володька понижал передачу, и полз с черепашьей скоростью, но пер уверенно, зло, как бы говоря:
- Не боитесь, товарищи дорогие. Дойдем! Допрем!
В салоне было тепло, празднично пахли мандарины, некоторые позволяли себе робко пошутить, чувствуя скорую встречу с домом, некоторые, особенно бабушки, перед тем, как раствориться в метели, подсовывали Володе конфеты и карамельки, поздравляли с Наступающим и благодарили от души. Двери послушно открывались, бабушки ныряли в бешеную круговерть пурги, словно десантники в небо. Только рюкзаки, набитые снедью, мелькали, будто парашюты. Остальные, не дыша, ехали дальше. И Володька, как всякий царь и бог, был очень красив сейчас, загляденье просто. Эх, вот как к девушкам подкатывать надо! Эх, видела бы его сейчас Надя, боль его и слабость…
Небось бы не ушла…
Но Надя, бывшая Володькина девушка, не видела сейчас своего отважного и человечного парня. Она и во время совместной жизни не особо замечала, как он работает. Даже ни разу не прокатилась по его маршруту. Потому что желтый луноход под номером 146 ездил исключительно по деревням. А Надя была девушкой городской и деревню презирала. И деревенских презирала, фыркая:
- Издалека видать, «колхозаны». Все с прилавков метут, как ненормальные. Жрут, как не в себя. Дорвались…
А он ее очень любил, Надю. Он так гордился Надей. Она, правда, как в песне, «летящей походкой вышла из мая» и остановилась возле него, тогда, в ресторане, на Володькином дне рождения. Просто Владимиру исполнилось тридцать лет, круглая дата. И он решил отметить это дело в ресторане «Русь». Ресторанные девчонки были хорошими знакомыми: Володька семь лет водил газон с продуктами, и в этот ресторан поставлял мясо и куриц. «Русь» принадлежала заводу, и «газон» принадлежал заводу. Все свои. Даже когда Володя ушел в автобусное, связи с девчатами не терял.
Вот и помогли организовать банкет. Все, как положено: и жаркое, и холодное, и «дичь». Столы накрыли на двадцать человек. А потом и сами подсели, хорошенькие такие, в чепчиках, в передничках, длинноногие. Володьке – что, Володька только радовался, не к каждому так запросто, по-свойски, девушки присаживаются.
Денег он тогда на этот банкет просадил – жуть. Все отпускные, премию и получку. Дурак. Зато Надю нашел. Она в ресторане новенькая была. Она с ним и пошла. Думала, что Володька – богач. Или рекетир какой. Или подпольный цеховик, джинсы в гараже шьет. В общем, промахнулась. Зря потратила на Володю свое драгоценное время. Она так потом и сказала:
- Зря только время потратила. Иди, Вовик, в свой автотранспортный цех. Иди, милый. Ключи оставлю на тумбочке.
Оказывается, ресторанные официантки Надьке ничего не сказали. Она ведь новенькая. Решили, наверное, подшутить: вот он наш местный богач. Хватай, Надюха! Виляй попой, завлекай мужчинку, бери себе, не прогадаешь! А Надюха тогда прям с подкатом подъехала: плотно рядышком присела, горячим бедром к Вовкиному бедру прижалась и жарко в ухо шепнула:
- С Днем Рождения! А вы часто тут бываете?
От нее вкусно пахло яблоками. Или яблоневыми цветами – Володька не очень в духах разбирается. Только ресницы Нади были по-настоящему пушистыми и длинными. Хотелось по ним пальцами провести, Володя еле-еле сдержался. И губы у Нади были пухлыми, алыми, упругими, зовущими. И грудь у нее вздымалась высоко. Володька боялся окосеть, так он в разрез ее платьишка пялился, так пялился, что механик Тараскин два раза вилочкой по бутылке стукнул, чтобы Володькино внимание на свой витиеватый тост обратить.
Она, наверное, уже тогда поняла, что Володька – обыкновенный парень. Непонятно, что ее задержало около него на целых шесть месяцев: особой красоты в Вовке не было, да и с деньгами напряжно после банкета. Но она жила у Вовки все эти полгода. На нее дышать было страшно, до чего красивая. И умница такая, и Володькину квартиру в порядок привела. И… вообще.
- Как можно в таком свинарнике жить, Вова? – она часто задавала такие вопросы.
Володька только плечами пожимал. Как? Да фиг его знает. Здесь, в этой квартире, всегда хозяйничала бабушка. Она Вовку воспитывала, она и за порядком следила. А потом умерла.
- Фу, что это? Тряпки для посуды? Их в руки брать страшно! – возмущалась Надя.
Она безжалостно выкидывала старые тряпки в помойное ведро, находила в шкафу какие-то ветхие простыни, рвала их на ровные квадраты и аккуратно приметывала по краям. Каждый день раскладывала тряпки в раковине, посыпала хлоркой и заливала водой. Пахло едко, резко… А она смеялась:
- Это запах чистоты, дурачок!
Она стирала белье и полоскала его с синькой. Наследство от бабушки, комнатные цветы, очумевшие от неумелого Вовкиного ухода (то не поливает их по месяцам, то заливает до плесени), вдруг «разжирели», пошли в рост и в цвет. Занавески на окнах обрели свой первоначальный вид, а сами окна вдруг заголубели, и улица за ними приобрела весеннюю яркость.
Володька просыпался от тихого треньканья кухонной посуды и запахов чего-то печеного, до боли знакомого, домашнего. То и дело, на тоненькой тарелочке появлялась сырокопченая колбаса или ароматный сыр – Надя приносила с работы «остатки».
- Я вообще не понимаю, зачем заказывать нарезку на банкет? – говорила она, - даже поварам она до смерти надоела. А девочки берут, не брезгуют. Все равно никто не ест. Не притрагивается даже.
Володьке казалось, что в этой тесной, неприглядной бабушкиной квартире наконец-то поселился добрый ангел. Правда, обладал этот ангел плотью, молодой, прекрасной, свежей, отзывчивой на Володькины ласки. А он до сих пор робел и трясся, едва прикоснувшись к высокой и упругой Надиной груди. И Надя мелодично смеялась над его смущением – «а говорили, что ты редкостный нахал, а ты вовсе не нахал, а молодой «вьюнош», мальчик, Коля Гладышев из «Ямы», тебя бы в эту «Яму», к Женьке, та тоже прослезилась бы, жалеючи»
Володька краснел, потому что совсем не понимал, о чем говорила Надя, еще больше робел перед ней и боготворил ее.
Он уже копил деньги, старательно откладывая каждый рубль, ругая себя за чудовищную дурь: зачем уволился из заводского автотранспортного цеха? Там легче было зашибать «левака», не то, что тут, на убогом «Лиазе». Но ведь не зря его считали перспективным. Он надеялся поработать на колхозных рейсах пару годиков, а потом уж и на междугородку перейти. Михалыч место для него держал – ему как раз через пару годиков на пенсию. И вперед, Вовка, на Ленинград! На «Икарусе» - зенит карьеры!
А потому надо терпеть. Откладывать с аванса и с зарплаты, чтобы сыграть свадьбу. Чтобы Надя стала его женой. И он для нее тогда все сделает! Луну с неба не достанет, а машину купит. И новую мебель, и кухню, белую, полированную! Он же перспективный, он сможет! Он же любит ее до смерти. На всю жизнь!
Анна Лебедева