Ребята переписываются в чате фестиваля.
Вольно льётся бойкий местный говорок, Кто-то упазгАл на очередной фестиваль, кто-то платье новое справил, кого-то не видели давно, всё робит да робит.
Странноватые для стороннего уха, режущие глаз непривычным видом, совсем негодные к письменному изображению, словечки привычно, уютно, с детства повторяемы, легко ложатся на слух. А вот для детей наших они уже утеряны, в их картине мира нет явлений и предметов, которые эти слова обозначали. Вот, к примеру, окомёлок. Это ж даже словами теперь не опишешь, что за штука такая. Это вот дед связал по осени веник из жёстких прутьев, чтобы обметать валенки от снега, от долгого использования прутья поистерлись, веник поредел, остался один окомёлок. В вещной картине мира детёнышей-подростков не то что сам этот окомёлок отсутствует, так туда же и сам процесс обметания валенок.
Приезжают к бабушке в гости: к бытовым её указаниям требуется синхронный перевод. Задвинуть вьюшку, подать гребёнку с трельяжа, сполоснуть тройную менажницу... Помните, как у Чудакова в романе "Ложится мгла на старые ступени" Антон восхищается звучанием слова "кочедык"?
– Как? – холодея от восторга, переспросил Антон.
– Кочедык, – повторил Гурка и стал показывать, как низать и накосую затягивать петли. – Правильно затянешь – лапоть будет что твоя галоша. Знаешь, как мою работу отец проверял? Нальет воды в пятку, ежели пропускает – сапожной колодкой по башке, за то, что матерьял спортил. Берешь эту штуковину…
– Какую?
– Кочедык. Заперво заводишь его внутрь…
– Кого?
– Да кочедык, мать твою, – потерял терпенье Гурка.
Не мог же Антон объяснить ему, что больше всех лаптей вместе взятых, настоящих и будущих, ему нравилось само слово и то, как Гурка его произносит, выдвигая на последнем слоге вперед челюсть, при чем обтягивался кожею и заострялся его кадык – тоже хорошее слово, но попросить произнести его совсем уж не было никакого повода. Обучение лаптежному мастерству на этом закончилось.
Слова устаревают, как вещи, вместе с вещами, их обозначающими. Часто думаю: устное народное творчество прекратилось, перестало быть устным. Мы по-прежнему поём колыбельные, наговариваем детям потешки, можем припомнить героев былин, но эти вещи давно уже не передаются изустно. Мы знаем о них из школьных учебников чтения и сборников пальчиковых игр.
Частушки перестали передаваться изустно лет тридцать назад. Помню, пятнадцатилетней девицей приехала я к бабушке в гости, и мы отправились за малиной. Чтобы не скучно было собирать, да меньше ягод попадало в рот, бабуля предложила петь частушки. Мы с подругой не ударили в грязь лицом, обе выступали в доме культуры с номерами народного фольклора и могли даже вдарить "перекличку" на три десятка куплетов. Но частушки эти были выучены нами, увы, по сборнику "Русские народные напевы". Бабушка, носительница исконной изустно традиции, пела частушки минут сорок, не прерываясь, затем, с некоторыми оговорками и купюрами, перешла на неприличные. Сегодня дети, за исключением учащихся фольклорных отделений ДМШ, смогут припомнить из частушек разве что черный городской фольклор про приключения маленького мальчика.
От бабули достались мне совершенно драгоценные, ничуть не хуже завораживающего "кочедыка", словечки "лони" (прошлый год) и "ковани" (недавно, намедни, на днях).
-Лони помидоры лучше уродились, а уж позалони и того чище!
Современные редакторы предостерегают от употребления устаревших слов, не советуют в точности копировать местную речь - достаточно, мол, пары словечек, для сохранения местного колорита. Всё сильнее стираются из памяти эти забавные "теплей оболокайся!", "хватит дековаться" и "не мырчи". Вместе с вьюшками, колосниками, заборами, кочедыком и сувертеньями.
Жалко.
