Глава 27
– Что такое? – тревожно спрашиваю соседку, хотя и так уже могу догадаться о причине её внезапного появления. Но пусть лучше сама расскажет.
– Элли, выключите свет, прошу вас, – испуганно шепчет Надя, мелко дрожа, словно от холода.
– Что? – спрашиваю, поскольку не понимаю причины. Дверь сплошная, снаружи не заметно, есть ли кто в квартире. Да и кому какое дело, собственно?
– Погасите весь свет, – умоляет Надя.
Пожимаю плечами и выполняю её просьбу, оставляя только светильник в детской.
– Что происходит? – интересуюсь у девушки, которая сидит в прихожей на табурете, низко опустив голову.
– Я убежала. Ничего, что я пришла?
– Конечно. Но…
Внезапно раздаётся стук в дверь. Звонок я давно отключила, чтобы какие-нибудь заблудившиеся курьеры или загулявшие соседи не будили Олюшку. Пока стук нетерпеливый, но не слишком громкий.
– Надя, ты там? – звучит на лестничной площадке голос Виктора.
– Нет, нет, не открывай. Он, наверное, ищет где только можно. Не открывай, – буквально умоляет меня Надя, ухватившись за рукав толстовки, которую я накинула, когда встречала её.
– Открывай! – голос становится злее, стук громче. Ещё немного, и он всё-таки разбудит Олюшку, и мне придётся потом постараться, чтобы снова её уложить.
– Я звоню в полицию, – говорю Наде.
– Нет, будет только хуже. Ему нужно успокоиться, – продолжает уговаривать перепуганная соседка.
– Надя, ты там? Слышишь, нельзя же прятаться здесь всю ночь. Надя! – продолжает шуметь Виктор.
– Он уйдёт, – говорит девушка, продолжая удерживать меня.
– Когда?
– Открой! Дрянь! – ещё несколько грубых оскорблений, и снаружи квартиры всё затихает.
– Кажется, он ушёл, – с облегчением выдыхает Надя. – Можно я побуду здесь?
– Конечно.
Она уходит через пару часов с мыслью о том, что её муж прекратил беситься, и ей удастся провести спокойно остаток ночи. Что ж, может быть, но мне кажется, эти токсичные, то есть ядовитые, отравляющие жизнь отношения надо прекращать как можно скорее.
***
На следующее утро иду проведать Артёма. Меня сразу и глубоко поражает одна вещь: когда вхожу в палату, рядом на стуле спит, положив руки и голову на подоконник, Иван Валерьевич. Причём почивает он так глубоко, что даже мой приход его не пробуждает. Получается, главврач всю ночь провёл около постели больного ребёнка?! Да что же с ним такое происходит, с нашим неподражаемым Вежновцом?!
А вот мальчик, напротив, бодрствует. Приветствует меня тихим «Доброе утро». Потом кивает на главврача и говорит с лёгкой улыбкой:
– Он устал.
– Да. Как ты? – спрашиваю.
– Получше.
– Тебе здесь хорошо?
– Мне многого не говорят. Больше говорят ему, – снова кивок в сторону мирно сопящего Ивана Валерьевича.
– Ты знаешь, что с тобой?
– Рак вернулся. Но вряд ли теперь будет так же плохо. Раньше я был один.
– Скажи, Артём, а Иван Валерьевич не говорил, ну или может быть ты слышал…
– Что он мой папа? – перебивает мальчик, и я широко распахиваю глаза.
– Так он твой…
Артём кивает и слабо улыбается бледными губами.
– Дядя Ваня мой приёмный папа. Он усыновил меня три года назад, когда я проходил обследование в вашей клинике. Я тогда жил в обычном детском доме. Он помог мне переехать в приют, теперь я там. Вы знаете, он очень хороший. Добрый, дарит мне подарки.
Я слушаю мальчика и не верю своим ушам. Наш равнодушный, холодный, ядовитый, тщеславный, – да неприятных синонимов много можно подобрать! – Вежновец усыновил смертельно больного мальчика? Поразительно. На том свете все его другие грехи за такой поступок, – если новых не наделает, разумеется, – будут списаны все разом.
Выхожу из палаты, крепко задумавшись, но внезапно ко мне подлетает, бледная как смерть, Катя Скворцова. За годы совместной работы я видела старшую медсестру разной. Но чтобы вот такой… Она смотрит на меня огромными глазами и выговаривает:
– Элли, умоляю, спаси её! Пожалуйста!!!
– Господи, Катя, что случилось?!
– Внучка моя… Ниночка… таблетки… – она говорит, стараясь сдерживать рыдания.
– Так, Катя, успокойся, – требую от неё начальственным голосом, чтобы привести медсестру в чувство. – Расскажи толком, что случилось!
– Моя сноха, Вика, недавно родила девочку. Ниночку. Ей всего семь месяцев.
– Поздравляю…
– У Вики началась послеродовая депрессия. Психолог выписал ей транквилизаторы. И Ниночка… – вижу, что Катя вот-вот разрыдается, потому осаживаю её:
– А ну, прекрати!
– Да-да, простите, Эллина Родионовна, – Скворцова переходит на официальный тон и удерживает себя в руках. – Ниночка играла на полу. Анюта…
– Это ещё кто?
– Дочь Виктории от первого брака, – поясняет медсестра. – Мой сын женился на женщине с ребёнком.
– Так, дальше.
– Вика попросила Анюту посидеть с малышкой, пока поспит. Она очень вымоталась за последнее время. Анюте 12 лет, она увлеклась телефоном, а потом прибежала к Вике и говорит, что Ниночка плачет и никак не может успокоиться. Вика кинулась проверять, что случилось. Оказалось, малышка стянула с тумбочки пластинку с таблетками и… – Скворцова говорит, а у самой дыхание срывается, – съела несколько штук. Её стошнило, но…
– Господи, – произношу поражённо. – Дальше что было?
– Вика вызвала «Скорую», они с Ниночкой едут сюда. Помогите, умоляю!
– Катя, не вздумай мне тут в панику ударяться, – говорю ей добрым, но строгим голосом. – Помни: ты старшая медсестра, образец для среднего медперсонала. Оставайся профессионалом! Расклеиваться будем потом, ясно?
– Ясно, – кивает Скворцова.
Мы бежим к вестибюлю, возле которого уже слышится рёв сирены.
– Как она дышит? – первое, что спрашиваю у фельдшера, пока буквально бежим по коридору, сопровождая каталку.
– Сама. Тахикардия 180, – слышу в ответ.
Врываемся в палату, начинаем спасать малышку, которая истошно кричит.
– Она потеет, – рядом оказывается наш лучший педиатр – Маша Званцева. – Измерим температуру.
– В машине мы не смогли поставить капельницу, – признаётся фельдшер.
– Сколько было таблеток? – спрашиваю стоящую неподалёку перепуганную девушку. Судя по красным от недосыпания глазам, спутанным волосам и домашней одежде, это мама девочки, Виктория.
– В пластинке оставалось четыре. Ниночка съела две. Кусочком одной её стошнило, – выговаривает она, больше похожая на зомби, чем на живого человека.
– Как называлось лекарство?
Виктория произносит, и я, сразу понимая о чём речь, даю назначения препаратов.
– Две вены отказали. Попробую межкостную, – говорит Сауле.
– Нет, у неё хорошая локтевая, – замечает Катя Скворцова. Она уже пришла в себя, перестала дёргаться и включилась в работу.
Кардиомонитор начинает пищать. Скорость сердечных сокращений у малышки резко подскочила. Оно бьётся больше двухсот ударов в минуту, а это может привести к остановке…
– Наджелудочковая тахикардия, – сообщает Маша.
– Вика, сколько она весит? – быстро спрашиваю мамочку.
– Десять килограммов на прошлой неделе.
– Капельница в правой локтевой, – сообщает Катя.
– У неё отказывают лёгкие, – говорит Маша. – Нужно убрать тахикардию. Это из-за сердца.
– Нужен реанимационный набор, – предлагаю подруге.
– Зачем? При гипоксии, отёке лёгких и тахикардии предписывается заряд по пол-Джоуля на килограмм веса, – отвечает Маша, словно лекцию по педиатрии мне читает.
– Нет, не надо, – говорю ей и смотрю в карточку, которую нам оперативно прислали из поликлиники. – У девочки, судя по анализам, хорошая гемодинамика.
– Может, позвать Горчакову? – предлагает Катя.
Отказываюсь. Я знаю, как действуют хирурги в таких ситуациях – вскрывают грудную клетку. Мне очень не хочется, чтобы малышка потом жила с огромным шрамом. К тому же ситуация не настолько критическая, хотя до этого, кажется, ещё немного осталось. Но мы вливаем в неё несколько препаратов, потому есть надежда, что организм вскорости начнёт справляться.
– Вторая капельница. Кислород 90, – сообщает Сауле и вдруг, бросив взгляд на кардиомонитор: – Нормальный ритм.
– Слава Богу… – произносит в сторонке Виктория.
Словно в знак издевательства над нами, кардиомонитор резко «передумывает».
– Кислород 88!
– В лёгких жидкость, – замечаю, слушая маленькое тельце.
– Нужно интубировать, – произносит Маша.
– Мы восстановим дыхание.
– Она задыхается.
– Диуретик подействует, – отвечаю уверенно.
– Дайте 100% кислорода, – назначает подруга.
– У неё раздует живот!
– Элли, у неё гипоксия. Ты не хочешь излишеств, но не интубировать сейчас будет большой ошибкой, – уговаривает Маша.
– Она задыхалась из-за сердца. Тахикардии уже нет.
– Но теперь у неё отёк, – сообщает Скворцова.
– Элли, мы хотим спасти её, – спокойно произносит подруга.
Я вдруг понимаю, что веду себя неправильно. Страх за жизнь малышки, идущий от Кати и её снохи, передался мне, словно вирус воздушно-капельным путём. Потому уступаю место Званцевой. Она сразу назначает ещё несколько препаратов, интубирует девочку. Сделать это непросто даже у взрослого человека и даже при наличии большого опыта. Но когда перед тобой полугодовалый ребёнок, у которого всё такое крошечное, задача усложняется кратно.
Вскоре ситуацию удаётся стабилизировать. Спрашиваю подругу, когда вытащат трубку.
– Оставим её на ночь под вентилятором, – отвечает Маша, имея в виду, конечно же, аппарат ИВЛ. – Экстубируем завтра утром.
– Эллина Родионовна, – в наш разговор вмешивается администратор. Он показывает на незнакомую девочку. Когда Скворцова видит её, лицо старшей медсестры становится строгим. У Виктории и вовсе превращается в яростную маску. Я догадываюсь: это та самая Анюта, из-за оплошности которой всё и случилось.
– Она в порядке? – спрашивает девушка, глядя на сестру.
– По ней не видно? – отвечает Виктория, прищурив глаза. Эти слова она выговаривает явно недружелюбным тоном.
– Простите… – произносит Анюта.
– Ты извиняешься?! – сдерживая злость, направляется к ней Вика. – Ты торчала в своём проклятом телефоне вместо того, чтобы присматривать за сестрёнкой!
– Да я просто…
– Что ты «просто»? Из-за тебя Ниночка проглотила таблетки, способные её убить.
– Но ведь всего парочку…
– Ты что, совсем глупая?! – не выдерживает Виктория, повышая голос. – Малышка чуть не умерла!
– Не надо…
– Что не надо?! – уже кричит мамочка. – Ты поставила жизнь ребёнка под удар!
– Прости… Пожалуйста, прости… – Анюта начинает плакать, и нам всем кажется (уж не знаю, как насчёт Вики), что она искренне раскаивается в своём поступке. Девушка кидается обнимать Викторию, и та сначала стоит, опустив руки, но потом робко прижимает Анюту к себе. Обе плачут, и я отвожу взгляд – очень уж трогает эта сцена, до мурашек.
Через пару часов становится понятно, что самое страшное позади. Ниночка выживет, и скорее всего последствия отравления для неё будут не такими, какими они представлялись нам в самом начале. То есть не будет нарушений интеллекта, плохой памяти и прочего. После того, как мы отправляем малышку в реанимацию, где её состояние будут контролировать в ближайшие сутки, Катя Скворцова подходит ко мне и говорит:
– Элли, я вам по гроб жизни обязана.
– Брось, ну что ты, в самом деле. Главное, что Ниночке стало лучше, – улыбаюсь в ответ. – И потом, не я же одна старалась. Ещё Маша Званцева, Сауле…
– Но если бы не вы…
– Кать, хватит мне дифирамбы петь. И вообще. Мы договорились на «ты». Забыла?
Скворцова неожиданно всхлипывает и, расплакавшись, как простая деревенская баба, обнимает меня. Я инстинктивно её в ответ, и вот стоим несколько минут, роняя слёзы на плечи друг друга. Потом старшая медсестра отстраняется.
– Прости, расклеилась я чего-то, – улыбается, утирает влагу с лица и уходит.
Вздыхаю. Хорошо, что удалось спасти малышку. Вот что главное.
Ближе к вечеру в кабинет стучат, на моё «Войдите» появляется Гранин. Здоровается и говорит, широко улыбаясь:
– Я придумал, как нам чудесно всем вместе отдохнуть!
– Нам? – спрашиваю.
– Ну да. Мне, тебе и Олюшке.
– Можно узнать подробности?
– Нет, – мотает головой, продолжая улыбаться. – Скажи, завтра суббота. У тебя выходной?
– Да. Кажется.
– Никаких «кажется»! – произносит счастливый Никита. – Завтра, ровно в восемь утра, я за вами заеду. А там видно будет.
– И с чего ты решил, интересно, что я вот так запросто соглашусь с тобой куда-то ехать? – спрашиваю с неподдельным интересом.
– А ты не думай слишком много. Просто доверься мне.
– Тебе?
– Ну да. Почему нет? – удивляется Гранин.
– Может, потому, что у тебя проблемы с памятью? Уж прости за прямоту, конечно.
– С лёгкостью тебя прощаю, – моё замечание никоим образом не портит ему настроение. – Знаешь, я тут подумал: зачем все эти хождения вокруг да около, если у меня есть дочь? Мне надо просто стараться делать её счастливой, вот и всё.
«Ну почему же раньше этого не понимал?» – задаюсь вопросом.
– Никита, если ты мне не скажешь заранее, куда собрался нас везти, я откажусь от поездки, – говорю Гранину очень серьёзно.
– Всю романтику убиваешь, Элли, – хмыкает он и добавляет. – Прогулка на яхте и пикник на берегу Финского залива. Согласна?
– Хорошо, – соглашаюсь, и на душе теплеет.