Абакан обрамлен зеленой каймой — дачами. Есть Ташебинские и вдоль Аскизского тракта, на Самохвале и Орбите, есть дачи Подсиненские и Колягинские… Это дышащие легкие нашего города! Какой сейчас устоялся мир на загородных участках, как там живет-может разноликое племя романтиков дачного труда?
Там, на высоком обрывистом берегу Енисея, на который когда-то прытко выбегали загородные дачи, теперь больше — настоянная звонкая зеленая тишина и летний голубой покой. Поопустели, заросли буйной дурниной участки в шесть соток, где когда-то рьяно начинала кипеть работа… Теперь дачи будто упали на колени, ветшают, сохнут, зарастают быльем… И только витает над этим красивым местом насколько романтическая, настолько же и трагическая легенда.
Дачный народ
Я люблю бывать на своей дальней даче — на Колягинских холмах. Едешь и чувствуешь, как меняется твое настроение. Вот и последний поворот… Здесь, среди заброшенных, за изгородью в большинстве своем молчаливых теперь участков, отстраняешься от городских бесконечных и надоевших забот и вечной суеты-сутолоки, как-то вдруг замечаешь, какое же высокое небо с молочными облачками над тобой, с невольной радостью слышишь щебетанье птиц в вишневых кустах, улавливаешь, как ароматно пахнет клеверная полянка на взгорке…
На дачной улице нашей, по краям заросшей малиной, яркой желтизны сурепкой, лиловыми, синими и розовыми цветками тонкого вьюна и еще бог весть чем, едва угадывается травянистая колея: позабыл-позабросил народ свои дачи! Разочаровались в любви к земле, что ли? Если каких-нибудь шесть-семь участков еще обихаживаются хозяевами, и растут там на плодородной земле картошка, лучок, виктория, и дают летом и по осени свои плоды кусты смородины, черенковая вишня, яблоня, груша даже, то остальные сплошь заросли сурепкой, молочаем, осотом, серебристой лебедой, полынью.
Малоимущему (и возрастному) люду не под силу стало ездить за десяток километров, причем зачастую на автобусе, минимум — каждую неделю, а также платить взносы, удобрять ее по весне навозом, поливать и караулить выращенное. Непосильно это многим, да и затратно! Проще купить ведро-другое картошки на рынке, а также того же лучку, огурцов, помидоров. Оно по деньгам то на то и выйдет, зато заботы и труды на загородной земле отпадают…
Вот и пустуют, зарастают на дачной улице нашей, кое-где уже с поваленной изгородью или вообще упавшим дощатым забором, оставленные хозяевами участки. Не полтора ли десятка таких уже насчитается? И это — на одной только нашей улице! Смотришь, тут сгорел неведомо по какой причине один дачный домик, там — другой… А ведь как народ хватал — тогда, в конце восьмидесятых годов прошлого века, — эти дачные земли! В то уже ушедшее советское время лишенные ранее полноценной возможности иметь подсобные огородные (и садовые) хозяйства горожане валом валили на выделенные им, наконец, властями участки. На глазах росли дачные ограждения, сараи, а потом и дощатые или бревенчатые домики, некоторые поставили на своих шести сотках и более серьезные строения — почти полноценные кирпичные дома, гаражи. Люди намеревались летом часто приезжать на свою землю. А некоторые хозяйки украсили свои веранды растущим и вьющимся декоративным хмелем, голубым или сиреневым вьюном, который, войдя в силу и красоту, заглядывал к дачникам прямо в утреннее, с малиновым отблеском окно.
Теперь всё позабыто-позаброшено, и по лету, а особенно по осени, бегают по нашим заброшенным дачам зайцы-русаки, прыгают по гребню покосившихся заборов и завалившихся изгородей белки.
Так кто же сейчас остался на дачах-то, а? Смекаю, что люд со средним достатком да те, кому в радость покопаться в своей земле и увидеть овощной, ягодный, яблоневый или грушевый урожай, взрощенный собственными руками. Как я убедился, большей частью оставшиеся хозяева дач — это горожане, чьи корни — из села, из деревни.
Соседские истории
Моя соседка (через участок) по даче — баба (или тетя) Клава. Полноватая, с юмором, она одна, без помощи внуков (о детях не знаю) тянет свою дачу. Когда бы ни приехал — она уже у себя на участке! Наняла прошлым летом двух мужиков-прощелыг построить теплицу, обновить забор со стороны улицы, завезла на участок и перегноя, и опилок… Эти горе-мужички повыдергивали потом у меня несколько самых рослых кустов картошки… Так она их, усовестив, прогнала...
Тетя Клава работает на солнце, представьте, аж с тремя инфарктами! Прежде была ветврачом, держала вместе с мужем-агрономом на своем подворье коров, телят, свиней, кур, цыплят… Ложилась, говорит, спать в двенадцать, а вставала уже в четыре утра. Справлялась! Та прежняя закалка и помогает ей, наверное, несмотря на инфаркты и давление, добираться автобусом на эти дальние Колягинские холмы, потом около полутора километров плестись, припадая на одну ногу, на свою любимицу-дачу.
…С другой стороны дачи была у меня соседка (всегда приезжала с мужем и сыном на участок) — говорливая и всегда всё чего-то советующая. Свесит, бывало, руки через сетку-рабицу — и давай разглагольствовать. Просто мешала работать! А муж у нее был спокойный, улыбчивый и понятливый. Прошло года три, и услышал я от соседей, что бросил он ее. Ну, а та взяла да и отобрала у него дачу, и гордо одна стала приезжать и трудиться на своем участке. Потом по улице нашей прошел слух: она купила в ста метрах от своего зачем-то еще один участок, а потом — и второй! Дальше произошло то, что и должно было произойти: надорвалась неуемная на язык и земельные подвиги наша соседка-старательница, взяла да и померла…
Года два назад, в конце августа, вдруг ни с того ни с сего нагрянул на иномарке на эту бывшую, а теперь заброшенную дачу сынок их… Побрякал эмалированными ведрами в сухих кустах одичалой вишни, сбороздил себе щеку о сухой сучок некогда богатой на вкусные плоды яблони, вскрикнул и, чертыхаясь и заплетаясь при ходьбе ногами в высокой вяжущей траве, несолоно хлебавши покинул заброшенную навеки своей мамой дачу. А и то: за землей уход нужен. И чуть ли не каждодневный, кропотливый и заботливый.
В последние годы некоторые молодые семьи взяли себе заброшенные участки, сгоряча облагородили их… На второй сезон прыти у них поубавилось. А на третье лето молодые «хозяева» загородной земли вообще сникли, а потом и вовсе исчезли! Так-то… И снова пустеют, зарастают возродившиеся было к жизни дачи.
Легенда в конце улицы
Зеленый покой и лазоревая тишина. Я иду по своей травянистой улице в сторону высокого и обрывистого берега Енисея. Он, полноводно закручивая глубокие воронки и выкатывая донную воду на зеркальную поверхность, величаво, медлительно течет как раз там, где на самой макушке взгорья кончается наша поэтичная дачная улица. Скальный обрыв уходит тут резко вниз. Это место, где я теперь стою, называется «Скала разочарованной любви». Когда-то в этом месте Енисея действовала паромная переправа. Девушка с правого берега полюбила молодого паромщика. Но равнодушен к ее девичьей любви оставался он. И как-то раз, взойдя на паром и добравшись уже до середины Енисея, девушка неожиданно подбежала к своему любимому, поцеловала в пухлые губы, обвила кистями дрожащих рук его шею и бросилась в воду — только пена сомкнулась над ее уходящей под воду головой. Такая вот печальная легенда.
…Я действительно люблю бывать на своей дальней даче — там, на Колягинских холмах, и приходить сюда, к скале, после утренней или вечерней работы на своих романтических шести сотках. Здесь, на дачах разочарованной любви, все-таки продолжается (и будет продолжаться!) тяжелая, неброская земная работа, которая для меня после города — всегда в охотку. Да и для многих других. Вон сосед с противоположной стороны улицы приехал. У него на участке, у бака с водой, растет такая великолепная груша! Он как-то ссудил мне аж целое ведерко нового урожая. Пойду, поздороваюсь…
Валерий ПОЛЕЖАЕВ
Фото автора
