Глава 22
– Да откуда он мог у меня взяться, этот вирус? – хмыкает Давид так, словно я пытаюсь вешать ему лапшу на уши, а он – выслушивать.
– Не знаю, – отвечаю на его выпад и добавляю, что Людмилу тоже надо проверить.
– Говорю вам: она здорова, – рэпер смотрит на меня уже со злостью. Ну как же, я покусилась, можно сказать, на честь его девушки, решив опорочить её подобным намёком!
– Всё равно нужно, – спокойно говорю и с очень серьёзным лицом, чтобы музыкант понял наконец: я тут не шутки пришла шутить, и разговор идёт о вирусе, который без должного лечения способен убить человека, как это успешно и делал ещё тридцать лет тому назад.
Давид смотрит на меня некоторое время, потом спрашивает:
– Это конфиденциально? Никто не узнает?
Киваю. Врачебную тайну в нашей клинике хранить умеют.
– Вы сами Людмиле расскажете? – задаю пациенту важный вопрос.
– А если я не хочу? – снова хмыкает он.
– Девушка в опасности. Надо рассказать.
– Не было печали, – ворчит рэпер. – Это нельзя распространять.
– Да, но нам важно узнать, где вы заразились.
В палату входит Людмила. Смотрит на Давида и спрашивает:
– Хочешь сока?
Внезапно музыкант встаёт, набрасывает куртку:
– Валим отсюда, – говорит девушке.
– Сядьте, разговор не закончен, – прошу его.
– Достало меня слушать эти плохие новости.
Людмила непонимающе смотрит на Давида. Ничего не объясняя, он хватает её за руку и молча тянет за собой. Пытаюсь её остановить, говоря, что мне надо осмотреть её губу, сделать анализы. Но поскольку рэпер упрямо продолжает тащить свою подружку, как собачку на поводке, произношу более веский аргумент:
– У вас может быть венерическая болезнь!
– Венерическая?!
Внезапно на пути Давида встаёт его приятель – Лайзер. Пытается удержать прущего напролом рэпера, тот отталкивает его со словами «Не мешай! У тебя тоже? Прочь с дороги!» Лайзер хватает Давида за плечо… и неожиданно оказывается на полу потирающим разбитую губу – это Давид ударил его по лицу кулаком, сбив с ног. Людмила вскрикивает от страха: таким своего бойфренда она прежде, кажется, не видела. По крайней мере, избивающим собственного друга.
– У тебя глюки? Ты что творишь? – кричит она на Давида.
– Заткнись! – рычит он на девушку.
– Что ты делаешь?
Я подбегаю к Лайзеру, помогаю ему подняться, отвожу в смотровую. Потом говорю, что не вижу перелома, но рентген всё-таки сделать надо: удар был очень сильный.
– У него тоже есть? – спрашивает пострадавший.
– Что?
– У Давида. ВИЧ.
– Я не могу обсуждать это с вами, – отвечаю ему.
– Ясно. Я это понял, потому что он впервые меня ударил.
– А он знает о вас?
– О нас?
– Как говорят французы в таких ситуациях, cherchez la femme – ищите женщину. Тут ведь без девушки не обошлось, верно?
Лайзер тяжело вздыхает.
– Иван, очень важно найти её, – говорю ему.
– Я не помню номер её мобильника, – пожимает он плечами. – А свой где-то посеял.
– Всё-таки постарайтесь найти.
– Попробую, – вздыхает он и вдруг добавляет. – Знаете… я не хотел. Ну, с Людой. Правда, она хочет, чтобы все называли её Мисси. Типа, это круто звучит, – усмехается парень. – Но мы были на вечеринке. Оба нетрезвые… в общем, стали целоваться, а наутро проснулись в одной постели. Конечно, не предохранялись. Короче, скорее всего ВИЧ у неё и у Давида от меня. Так что… правильно он мне врезал.
Выхожу из палаты, даю медсестре назначение: сделать Ивану рентген головы на всякий случай, а потом сообщить мне, когда он найдёт телефон Людмилы. Она должна знать, какая угроза нависла над её организмом. Да, если бы девушка хранила верность своему партнёру, этого не случилось бы. Хотя кто разберёт, кто там в чём виноват?
Пока думаю, иду по коридору и внезапно краем глаза замечаю в смотровой знакомое лицо. Надя, моя соседка. Сидит и отвечает Елене Севастьяновой на вопрос:
– Вы чувствуете укол или щелчок?
– Я не знаю.
– Над костью или сбоку?
Захожу. Елена осматривает повреждённую лодыжку Нади.
– Везде.
– А здесь?
– Да, – говорит соседка, чуть дёргаясь от боли во время пальпации.
– Это растяжение, – замечает Севастьянова. – Как это произошло?
– Мой муж подарил мне электрический самокат, чтобы я на нём добиралась до работы, – с улыбкой отвечает Надя. Но я-то знаю, что она лжёт. Виной тому, что у неё повреждена нога – ночное происшествие. – Я каталась и упала.
– Отёк увеличился? – вступаю в разговор.
Надя кивает.
– Вы её осматривали? – спрашивает меня Севастьянова.
– Нет, мы соседи. Утром я её видела.
– Мне кажется, нужно сделать рентген. Может быть отрыв костного фрагмента наружной лодыжки, – предполагает Елена.
Поручаю ей сделать это. Через полчаса снова встречаюсь с Надей, уже тет-а-тет. Когда вставляю снимок в негатоскоп, она спрашивает:
– Перелом?
– На снимке не видно. Но нужна консультация ортопеда.
– Мне нужны костыли?
– Может быть. На несколько дней, – отвечаю. – Как же вы вернётесь домой?
– Позвоню Вите, – говорит девушка и тут же отводит взгляд, словно стыдится этих слов. Но потом всё-таки смотрит на меня. – Он мой муж, мне больше некуда пойти, кроме как домой. Мы недавно переехали в Питер из Новосибирска.
– Ну я не видела, чтобы ему делали снимок, – сажусь напротив пациентки, надеясь на её откровенность. Или будет дальше врать про самокат?
– Всё не так, как кажется, – смущённо улыбается Надя.
– У нас тонкие перекрытия, а я галлюцинациями не страдаю, – намекаю ей.
– Я люблю только его, – упрямо произносит девушка так, словно я пыталась её убедить в чём-то другом.
– Хотите поговорить с психологом? – предлагаю. – Может, он вам посоветует, как себя вести? Надя, вы не одиноки. Я могу вам помочь. Подумайте об этом.
Пациентка сидит молча пару секунд, потом вдруг начинает улыбаться:
– Я пришла, потому что не хотела отвечать на вопросы, – говорит мне и прозрачно намекает: искренности от неё не дождаться.
Что ж, пусть терпит дальше побои и издевательства своего мужа.
Покидаю палату, чтобы тут же принять нового пациента. Непростой гражданин: его везут в сопровождении двух дюжих полицейских. Оказывается, – по его собственным словам, – этот 37-летний мужчина – важный свидетель. Его вызвали повесткой в суд, чтобы дал показания, но дойти не успел: стал жертвой нападения. Сумел отбиться и сильно пострадал – вся грудь в крови. Видимо, кто-то очень не хочет, чтобы этот Пётр Синельщиков заговорил.
– Кровотечения нет. Шея и живот не напряжены, – замечаю во время осмотра.
– Вы красивая, – делает он мне комплимент.
– Спасибо, – отвечаю смущённо и даю назначение некоторых препаратов.
– Не надо лекарств, – просит раненый.
– Вам больно.
– Значит, ещё жив, – суровым голосом замечает он.
– Вводи лекарства, – говорю Сауле.
Спустя некоторое время, когда состояние больного не внушает опасений, зашиваю раны на его груди и животе.
– Сколько ещё? – устало интересуется Синельщиков.
– Ещё три. Вам повезло. Рана неглубокая, вас не хотели убивать.
– Я везучий, – коротко усмехается мужчина.
– Или вы это сделали сами? Чтобы съездить в больницу, – мой намёк обусловлен тем, что пациент поведал про приход в суд по повестке, а вот офицеры, стоящие за дверью, рассказали иное: Синельщиков – заключённый, его в суд привезли из тюрьмы, а потом, сразу после покушения, уже сюда.
– Что-то вроде этого, – уклончиво произносит Синельщиков. Он пристально смотрит мне в лицо и говорит проникновенным голосом. – За последний год вижу первую женщину.
– Да… в школе считали, что я выйду замуж за зека, – говорю, вспоминая слова директора после того, как она ославила меня из-за истории с Граниным.
– Это необязательно, – говорит раненый, когда накладываю стерильную повязку.
– У вас будет инфекция.
– Не хочется умирать раньше, чем меня убьют.
– У вас смертный приговор?
– Мне светит пожизненное без права помилования. Приговор назначен на 16 июля. Потом можно будет считать меня мёртвым, – печально произносит Синельщиков и пристально смотрит мне в глаза. Видимо, пытается произвести неизгладимое впечатление. Разжалобить, очаровать? Не знаю.
Я молчу, поскольку не знаю ни того, что он совершил, ни тяжести содеянного.
– Зато я точно знаю, где умру. В отличие от всех бедолаг, которых вы тут лечите. Каждое утро после ссоры с жёнами идут на работу и никогда не успевают сказать «Прости», «Я тебя люблю» или… «Прощай».
– Мне нужны салфетки.
– Не могли бы вы… подержать меня здесь? – спрашивает мужчина и смотрит на дверь, за которой находятся офицеры. – Я не хочу возвращаться.
Задумываюсь и отвечаю:
– За вами надо наблюдать два часа.
Встаю, но Синельщиков хватает меня за запястье. Наручники, которыми он прикован к постели, лязгают. Смотрю мужчине в глаза. Страшно. Что задумал? Но его взгляд грустен, долог.
– Спасибо, – говорит он проникновенным голосом.
Тут же входят полицейские – услышали шум.
– Пётр, отпусти её, – требует один из них.
Раненый покорно разжимает пальцы, я выхожу. Когда иду мимо офицера, он мне говорит:
– Я ему объясню, как вежливо общаться с медработниками.
– Ничего страшного, – отвечаю на эти слова, прозвучавшие угрожающе.
Вскоре снова пациент. Александр Георгиевич, 54 года. Терял сознание. Жалуется на боль в груди и затруднённое дыхание.
– У вас сердце болело? – спрашиваю его.
– Не беспокоило.
Во время осмотра, когда снимаем с него одежду, – это очень дорогой выходной костюм, – мужчина просит, чтобы мы обошлись с его вещами бережно.
– Куда вы ехали такой красивый?
– В церковь, – отвечает он.
– Кислород 95%, – сообщает медсестра.
– Влажные хрипы, – добавляет Елена Севастьянова, с ней мы сегодня в паре. – Систолический шум.
Смотрю кардиограмму и говорю больному, что у него сердечный приступ.
– Он мог начаться вчера вечером?
– Мне надо на свадьбу дочери, – произносит Александр Георгиевич.
– Боюсь, вы не доедете… – договорить не успеваю: пациента рвёт.
– Митральная регургитация, надо сделать эхокардиографию, – произносит Севастьянова.
– Что это? – интересуется пациент.
– Это ситуация, когда кровь возвращается обратно через митральный клапан при сокращении левого желудочка. Может привести к повышению давления в левом предсердии и образованию тромбов. Вы тяжело больны. Мы подключим монитор. Позвонить вашему… чья свадьба?
– Дочери. Нет, звонить ей не нужно. Испортите церемонию.
– Но она будет вас искать, – замечает Елена. – Отец должен присутствовать.
– Она не станет, – уверенно и немного печально отвечает мужчина.
Зря он так сказал. Спустя полчаса в отделение врывается… девушка в красивом одеянии. Сразу напоминает фильм «Сбежавшая невеста».
– Я ищу Александра Георгиевича Логинова, он мой отец! – громко сообщает она.
Показываю ей, где находится регистратура.
– Эллина Родионовна! Скорее, у того заключённого кислород падает!
– Что с ним? – спрашивает офицер у двери.
– Не знаю.
Когда вхожу, кардиомонитор пищит, а лицо у Синельщикова внушает большие опасения. Он в нехорошем состоянии.
– Дышите глубже, – говорю ему. – Кардиограмма есть?
– Стабильная.
– Ослабленное дыхание справа, – замечаю. Это странно, поскольку ещё совсем недавно всё было нормально. Что могло случиться меньше чем за час? – Такого у вас не было раньше?
– Нет, – отвечает мужчина.
Я осматриваю его и вижу большое покраснение на правой нижней стороне грудной клетки. Бросаю взгляд на офицера. Он отводит глаза, но лицо его при этом ничего не выражает.
– Готовьте дренаж, – распоряжаюсь.
– Что вы делаете? – спрашивает Синельщиков.
– У вас сломано ребро, и спалось лёгкое. Мы введём трубку.
– Не надо.
– Это обязательно.
– Не хочу.
– Иначе вы умрёте.
– Я уже готов.
– Скальпель.
– Эллина Родионовна, нужно его письменное согласие, – напоминает коллега.
– Я всё равно умру, – произносит Пётр.
Махнув рукой на формальности, делаю надрез.
– Зажим!
Елена вопросительно смотрит на меня, приходится повысить голос.
– Не надо, – умоляет Синельщиков. – Меня опять будут бить.
Теперь становится понятной причина резкого ухудшения самочувствия. Я была права: тот офицер привёл свою угрозу в исполнение. «Научил» заключённого. Вот же!.. У меня хороших слов в его адрес нет. Избивать прикованного наручниками человека, к тому же раненого!
Выхожу из палаты и звоню начальнику службы безопасности. Коротко обрисовываю ситуацию и прошу немедленно поместить видеозапись происшествия, – офицер не знал про камеру или не обратил внимания на неё, – в облачное интернет-хранилище, чтобы «случайно не стёрлась». Грозовой обещает, что всё сделает.
«Этот проступок полицейского не должен остаться безнаказанным!» – думаю решительно. Наплевать, что совершил Синельщиков. Никто не даёт права издеваться над заключёнными. Даже теми, кто обречён остаток жизни провести за решёткой. По мне, так казнь для них – слишком быстрое избавление от наказания. Годы проводить, как хищный зверь в клетке, – вот самое жуткое. Правильно сказал однажды французский философ-экзистенциалист и писатель Жан-Поль Сартр: «Ад – это невозможность что-либо изменить».